Guter Hund, Михаэль.

      Стук собственного сердцебиения отзывается, кажется, в кончиках пальцев рук, заведенных за спину. Волнующее, томительное ожидание лишь заставляет его тело мелко подрагивать, а сбитое дыхание и не желает выравниваться. Кажется, будто прошла целая вечность до того, как шаги показались ближе, а от скрипа открывающейся двери он сильнее морщится, пытается закрыть глаза еще пуще, чем были до этого. Михаэль стоит на коленях посреди пустой комнаты. Приглушенный свет совершенно не давит, а ошейник слишком сильно затянут, от чего ему то и дело приходится немного двигать шеей, чтобы хоть как-то ослабить напряжение. Он мог бы сравнить это с чьей-то хваткой, но теплые и мозолистые пальцы на чувствительной коже никогда не уподобятся искусственной ткани и холодной металлической бляшке, успевшей обратиться в обжигающую из-за температуры чужого тела. Ноги предательски трясутся, тем самым показывая всю взбудораженность немца, но он обещал быть хорошим и послушным для Него. Для того, кто прямо сейчас остановился в дверях и буквально пожирает Штока голодным взглядом. Михаэль чувствует это своим нутром: слышит тихие и размеренные вздохи, шуршание ткани, будто тот вновь встал в любимую позу, уложив руки на грудь. От подобных фантазий, всплывающих в его донельзя развратной голове, член в белье предательски дёргается, заставляя смущаться. Он прекрасно знал о своем возбуждении, виднеющимся из под тёмно-бордовых трусиков. Миша гулко сглатывает и чуть приоткрывает свои глаза, чтобы увидеть Его хотя бы на секунду. — Разве я разрешал тебе подглядывать, Михаэль? Штокхаузен слышит грубый голос Дмитрия Сергеевича, от чего издает какой-то жалобный писк, неведомый для него самого. Он вновь закрывает глаза и опускает голову вниз в пристыженном жесте. При таком тусклом освещении его румянец на щеках был маловиден, за что он был очень благодарен. Медленные шаги эхом раздаются в ушах и он расправляет свои плечи, показывая всю открытость и покорность тому, кто прямо сейчас обходит его кругом. Сердце бешено стучит, будто готово вот-вот рассечь грудину и выпрыгнуть оттуда. Сеченов осматривает его, пытаясь запечатлеть облик такого Михаэля перед собой в своей памяти раз и навсегда. Плечи Миши дрожат от еле заметных прикосновений, которые прямо сейчас кажутся для него ожогами на почти полностью обнаженном теле. Академик встает позади него и уверенно подводит одну ладонь к шее немца, трогает разгоряченную кожу и задевает ошейник, от чего Шток боязливо пошатывается. Разум напрочь опьянён, и он еле воздерживается от того, чтобы потянуться навстречу руке, заставить того коснуться больше, ближе, сильнее. Михаэль слышит тихую усмешку позади себя и реагирует на это весьма двояко: смущение смешивается со стыдом и недовольством таких ограничений. И Он прекрасно знает об этом. Знает о том, что Миша не привык подчиняться полностью и отдавать контроль за собственное тело кому-то другому. Знает, и поэтому дразнит его еще сильнее, оборачивает ладонь вокруг шеи, давит на нее. И, да простят его высшие силы, Сеченов прекрасно понимает, насколько правильный этот захват, ведь через мгновение немец поднимает свою голову вверх, громко выдыхает, получая неимоверное удовольствие. — Нравится, что я делаю сейчас с тобою, Миша? — Голос учёного томный и загадочный, заставляющий охватить мурашки всё тело стоящего перед ним на коленях Штокхаузена. Тот лишь кивает, кажется, полностью потеряв связь с реальностью. Подобное поведение огорчает Сеченова, от чего тот крепче сжимает ладонь на шее. Перекрытый воздух заставляет Михаэля прислониться спиной к чужим бедрам и всё-таки прийти в себя. Он согласно мычит. — Скажи, тебе нравится? Кашель раздается по всей столь тихой комнате и немец понимает чего конкретно от него ждут. Горло неприятно саднит, но Михаэль не то, чтобы против. Он продолжает сохранять покорность, все также не открывает свои глаза, ибо в нынешнем положении встреча с обворожительными глазами Сеченова является его главным страхом. Тайно довольствуясь близким контактом с теплотой тела академика позади себя, Михаэль все же находит в себе силы ответить ему. Его голос звучит тихо, дрожит и выдает как-то по-особенному высокие ноты. — Да, Дмитрий Сергеевич. Немецкий акцент. То, что всегда возбуждало ученого, в то время как Шток часто этим умело пользовался. Он мог бы поддразнить и сказать кучу всего на чистом немецком языке, но подобное поведение было бы чем-то из ряда вон выходящим. Михаэль уверен — Дима бы явно оценил его старания угодить и проявить себя, но не сейчас, когда его босс отстраняется от него, проходит дальше, касаясь выпирающих ключиц, и останавливается напротив. Если бы Миша прямо сейчас открыл глаза, то он явно увидел бы взгляд Сеченова, полный порочного желания и, вероятно, возбуждения. Сегодня он главный, а значит Михаэль будет потакать во всем, что ему прикажут. Если ему прикажут. Он слышит усмешку в чужом голосе, когда Дима произносит: — Хороший мальчик. Можешь открыть глаза. И Миша открывает. Он видит перед собой лишь тёмные брюки и серый жилет, от чего немного смущается. Поднимает свой взгляд выше и, не смотря на взволнованность и слегка неудобное положение в отличие от самого Дмитрия Сергеевича, встречается с ним глазами. Все то, о чем Штокхаузен размышлял, прямо сейчас возникло перед ним в двойном объеме: чёрные зрачки столь величественного в его глазах нейрохирурга чересчур широко (настолько, что немец мог видеть это даже в довольно тёмной комнате) раскрыты, его руки были скрещены между собой, будто бы тот чего-то ожидал, ехидно улыбаясь. Михаэль подумал о том, что в его глазах тот, вероятнее всего, сейчас выглядит очень низко. Он замешкался и по инерции облизал свои губы, за чем Сеченов очень внимательно проследил. Вероятно, это сыграло большую роль в том, чем продолжил заниматься Дима. — Дмитрий Сергеевич, was ist das in ihren händen.. — Михаэль видит свисающее нечто наподобие ремня в руках ученого и осознание до него доходит слишком медленно. Настолько, что раздумья о дальнейших действиях совершенно испарились из его головы, оставив только мысли о том, насколько громко в его висках стучит собственное сердце. Академик опускается перед ним на одно колено и Шток теряет дар речи. Видеть перед собой подобное выражение лица, показывающее всю похоть и разврат было поистине невыносимо. За остальными действиями тот наблюдает как-то отстраненно, ведь все его существо давно улетело за пределы реального мира. Сеченов, будто показывая это ненастоящее равенство друг между другом, теперь находится на одном уровне с ним, поднимает свою ладонь и снова касается ошейника. Трогает чёрную искусственную кожу по всем её очертаниям, довольствуется своим подарком, а большой палец твёрдо закрывает тёмно-красный камень посередине, надавливая на него. Миша находит данный акт уж слишком интимным и томно сглатывает, пока Он внимательно прослеживает за движущимся вверх кадыком. И Миша никак не ожидал, что после такого жеста на его ошейнике будет прикреплен поводок, теперь уже полностью дававший понять о том, кем он приходится для Дмитрия Сергеевича сегодня. Пёс. Его верная собачка, следующая всегда по пятам, готовая помочь в любую минуту. Привязанная к нему узами любви и самонадеянности сучка, бегающая за своим хозяином, всегда принимающая на себя весь удар. От подобных ассоциаций кружится голова и Михаэль готов вот-вот потерять равновесие, но крепкие и уверенные руки придерживают его за плечи, таким образом дают понять, что он в безопасности и ему есть на кого положиться. Такие жесты одновременного контроля и заботы слишком льстят немцу, от чего лицо его окрашивается в бордовый цвет, подобный трусикам и рубину на его шее. — Ты ведь не думал, что это ограничится одним ошейником, верно? По комнате слишком громко разносится щелчок, оповещающий о том, что карабин крепко накрепко зацепился за бляшку ошейника. Дмитрий Сергеевич в последний раз оглаживает обнаженные плечи своего подопечного перед тем, как взять в руки свисающий на пол поводок и единожды обмотать ремень вокруг своего кулака. Теперь Михаэль был полностью уверен в своей принадлежности Сеченову раз и навсегда. Кто-либо другой нашел бы такой знак оскорбительным для всего его "эго", а Штокхаузен лишь рад подчиняться. Делать все, что скажет его босс так же, как и на работе, куда в его влажных фантазиях он приходит с тем самым ошейником, который приобрел для него Дима. Мысли о том, как его нахальный и одновременно преданный взгляд встречается с изголодавшимися глазами Сеченова, увидевшего собственный подарок с рубином на шее подчиненного прямо на Предприятии, заставляет его тихо проскулить, забывая о послушании на этот вечер. Он видит, как Дима заинтересованно поднимает одну бровь и одобрительно улыбается, будто на все сто знает о том, что сейчас происходит в голове у Михаэля. Сеченов делает несколько шагов назад и глаза Миши удивленно раскрываются. Он не может удержать равновесие на коленях, от чего ставит свои ладони на пол, теперь уже полностью оказываясь на четвереньках. — Guter hund, Михаэль. Давай, подойди ко мне. Неловкость и смущение быстро сменяются на стыд после таких откровенных слов Дмитрия Сергеевича, но немец всё же подчиняется. Его колени изрядно затекли за все то время, проведенное стоя на них, поэтому он неловко перебирает ногами, трясясь от животного азарта. Это именно тот момент, когда он может отпустить свою тревожность, убрать негативные мысли и позволить Диме вести, но у него это не получается. Резкое подергивание за поводок даёт отклик в ошейнике, который тянется вслед за ремнем, пережимая Мише шею. Он делает еще несколько быстрых шажков, пока не оказывается у ног Сеченова. Тот соблазняет его самым изощренным способом и Михаэль прекрасно знает об этом. Голова будто бы сама не желает подниматься вверх, словно тот заранее представляет какой именно взгляд и какую ухмылку встретят глаза Штокхаузена, поэтому он продолжает высматривать начисто отполированные туфли, желая испепелить их своими же глазами. Внезапно ученый делает еще несколько шагов назад, при этом ведя за собой и Михаэля, и присаживается на кровать. Шток наблюдает за тем, как ткань брюк на узких бедрах Димы натягивается. Он раздвигает ноги пошире и хлопает себя по коленям, делая весьма неоднозначный жест перед тем, как отвести руки в стороны и облокотиться на них. Академик отводит корпус назад, подается вперед тазом и воодушевленно улыбается. И теперь Михаэлю ничего не надо объяснять, ведь пристальный взгляд, направленный исключительно на него, и заметно выпирающий бугор между ног говорят все за себя. Медленные, даже аккуратные касания Миши к чужим ногам сопровождаются еле слышимым сбитым дыханием сверху, а это, в свою очередь, придает тому уверенности в том, что он делает. Проводит дрожащими пальцами по лодыжкам, поднимается выше и обвивает ладонями голени, оглаживает. Миша все еще смущается смотреть Дмитрию Сергеевичу в глаза, но повторяющиеся вновь и вновь мысли в голове "werde alles dafür tun, dass der besitzer mit seinem hund zufrieden" дают стимул продвинуться дальше, коснуться коленей и, наконец, сжать в своих ладонях обвитые грубой тканью бедра. Он надеялся, что такие томительные прикосновения заставят пройтись мурашкам по всему телу Сеченова, ведь его удовольствие сейчас в преимуществе. Штокхаузен думает о том, что подобным он никогда не занимался, а доверять настолько сильно, чтоб показаться верным псом для человека, он может только Ему. До него доносится полузадушенный рык и он все же поднимает свои глаза вверх, стоило одной из ладоней приблизиться к паху Димы катастрофически близко. — Разве я разрешил касаться меня? Решил проявить вседозволенность, Михаэль? — И вновь его имя на чужих устах звучит мягко, но строго, звучание коего предназначено только для самого Штока. Он видит, как рука Сеченова, держащая поводок, двигается ближе и нежно касается его щеки, от чего лицо в который раз за этот вечер приобретает пунцовый оттенок. Собственные же руки Миша продолжает держать у внутренней стороны бедра Дмитрия Сергеевича, ластится к ладони, хоть и ощущает искусственную кожу от ремня. Медленно приходящее осознание того, что он нарушил правила, бьют по нейронным связям с большой силой, от чего устройство "Мысль" на виске немца вибрирует и выпускает короткие шгутики, пестрящие белым светом. Неужели он разочаровал самого товарища Сеченова? Не выполнил указания, которые итак были предельно ясны. Миша теряет прежнюю уверенность и уже собирается убрать свои ладони от тепла чужого тела, но что-то его останавливает, заставляет снова посмотреть на Дмитрия Сергеевича. — Только если ты сделаешь все в лучшем виде для меня, mein lieber. Стимул и согласие Сеченова — вот чего не хватало Михаэлю для того, чтобы закончить начатое. По этому случаю он, как ему кажется, берет ситуацию в свои руки и наконец оглаживает член академика через грубую ткань брюк. Немец выглядит как помешанный: его глаза блестят животной страстью, жадностью, а нейроконнекторы не могут правильно воспроизвести и распознать все эмоции мужчины, уж тем более такое большое количество. Он кивает самому себе несколько раз перед тем, как нахохлиться, словно взъерошившая свои перья птица, и придвинуться ближе. Где-то поблизости звякает поводок, но Миша и этого не слышит. Возникло ощущение, будто он больше ничего не замечает перед собой кроме Дмитрия Сергеевича, разрешившего сделать это. В лучшем виде. А разве может быть как-то по-другому? Мгновение спустя Штокхаузен уверенно дергает за пряжку ремня, вытаскивая его по обе стороны, пока другой рукой трёт неудобно покосивший вбок член ученого. Миша опускается ближе и облизывает черную ткань, где виднеется небольшая, но заметная капелька предэякулята. Возможно, через пелену возбуждения он всё-таки слышит хриплые вздохи, которые Сеченов изо всех сил старался держать при себе, но и этого ему мало. Слишком много одежды. Слишком много ненужной ткани, не дающей двум телам слиться друг с другом воедино. Миша хмурится и, быстро расстегнув ширинку, запускает собственную ладонь в белье Димы, касается его возбужденной плоти, делает несколько пробных движений по ней. — Дмитрий Сергеевич, könnten sie mir помочь мне, bitte? Смесь русского и немецкого языков заставляют мозг академика медленно плавиться, но просьба выходит слишком логичной в такой ответственный момент. Он немного приподнимает свои бедра, в то время как Михаэль хватается за пояс брюк, стягивая их вместе с трусами. Когда перед его лицом предстает полностью налитый кровью ввиду своего возбуждения член, немец немного теряется, но внезапное поглаживание у его щеки, плавно переходящее за ухо, придает больше уверенности. Миша поднимает свои глаза на Сеченова в последний раз, так невинно и в то же время неистово грязно облизываясь перед тем, как приблизиться к чужому паху. Влажный язык, некогда проходящийся по сухим губам Штока, теперь плавно касается крайней плоти, двигается выше и задевает чувствительную уздечку, от чего Сеченов, по звукам, которые исходят сверху, перестает дышать. Его живот остается втянутым и напряженным. Ощущение поглаживаний за ухом сменилось на царапание до тех пор, пока Дмитрий Сергеевич просто не перестал двигать рукой, крепко сжимая Мишу за затылок. Томное и тихое "Миша" — всё, что Дима может произнести, в то время как его член медленно проходит глубже в рот Михаэля. Второй действует уверенно, ведь удовольствие Дмитрия Сергеевича, в первую очередь, является удовольствием и для него самого. Он посасывает розовую головку, в своей же голове сравнивая это с леденцом весьма странного вкуса, размазывает по устам всю успевшую вытечь предсеменную жидкость, расцеловывает и водит языком. Ощущение, будто эти двое прямо сейчас поменялись ролями: если изначально Михаэль хотел подчиняться, то сейчас подчиняется Сеченов своему удовольствию, и все благодаря стараниям немца. Судя по всему, такая же мысль возникла и у самого академика, от чего тот, будто приходя в себя после минутной потери концентрации, двигает рукой выше, пережимает кудри своего любовника и тянет его ниже. Тянет на себя, заставляет открыть рот пошире и впустить его полностью. И Миша подчиняется, расценивая такое действие как комплимент своим поддразниваниями. Он, окольцовывая своим ртом подергивающийся в такт пульса Сеченова член, насаживается на него, заглатывает глубже, при этом издавая очень пошлые и абсолютно нечленораздельные звуки. Ладонь, некогда поглаживающая бедро Димы, теперь бесстыдно шарила под белой рубашкой, все время поднимаясь выше, а пальцы "совершенно случайно" задевали напряженные горошины сосков. Михаэль задается вопросом о том, чьи же прикосновения теперь обжигающи? — Вот так, Михаэль. Ты ведь можешь быть хорошим мальчиком, когда захочешь. Я никогда не сомневался в тебе. — А Штокхаузен лишь усмехается подобным словам. Ведь ныне это и вовсе кажется ложью. Такой успокаивающий и добродушный тембр голоса Сеченова, словно это он сейчас отсасывает Штоку и управляет всей ситуацией, кажется лишним. Это Миша сейчас управляет им, это благодаря нему Дмитрий Сергеевич выглядит готовым начать скулить и умолять, если тот вдруг остановится. Но и это не значит, что от таких слов, осознание которых до Михаэля доходят слишком долго из-за своего возбуждения и старательных действий, немца не прошибает на мурашки и дрожь по всего его телу. Он не сразу замечает то, как успел переместиться в более удобную позу и теперь пытается унять больное напряжение у себя между ног. Из под ткани трусиков выпирает вставший член, а резинка уж очень неудобно натирает чувствительную кожу. Миша делает незамысловатые толчки "вникуда", чтоб хоть как-то поудобнее устроиться. Замечая это, академик испускает еле слышимый хохот, а потом пододвигает свою же ногу так, чтобы Штокхаузен мог об неё тереться. Вот теперь немец точно смущен. Он поднимает свои глаза вверх и укоризненно, даже пристыженно смотрит на своего Хозяина, продолжая размеренно двигаться ртом на члене. — Ну же. Или ты сегодня не собирался кончить? Собирался. Но точно не таким стыдливым образом. И не с членом во рту. — Nicht so, товарищ Сеченов. И смотрит из под широких бровей испытуемо. Поднимается с затёкших колен, расставляет руки перед академиком, не разрешая ему сдвинуться с места. Судя по реакции в виде неимоверного удивления и широко раскрытых глаз, направленных на немца, Сеченов был очень удивлен, а вот приятно или нет, к сожалению, Михаэль так и не смог распознать до конца. Он ведь пообещал быть послушным сегодня, он хотел исполнять приказы, а сейчас нарушает свои же установки. Миша, не смотря на бурю мыслей в своей голове, всё таки опускается на чужие колени, устраивается поудобнее и губами прислоняется к чужой шее. Шток двигает бедрами, тем самым заставляя Дмитрия Сергеевича обвить широкими ладонями его поясницу, и кусает за мочку уха. Оставаясь в этом же положении, Михаэль соприкасается своей обнаженной грудью с ученым и шепчет маняще, вызывающе: — Трахните меня, Дмитрий Сергеевич. Это, вероятнее всего, единственный приказ от Штокхаузена, который исполнит и сам Дима. Он, несмотря на головокружительное возбуждение, находит в себе силы привстать и уложить Михаэля на матрас, нависая сверху. В одной руке все еще продолжает находится натянутый поводок, но действие его ныне забылось. Хотелось трогать Мишу, целовать, гладить везде. Мгновение, и они оба оказываются в плену губ друг друга, больно ударяясь зубами и кусая друг друга всё сильнее. Будто бы это они борются за равенство прямо сейчас, не зная, кто именно Главный на сегодняшний вечер. Михаэль, терзая и одновременно посасывая нижнюю губу Сеченова, находит пуговицы на его рубашке и начинает быстро расстегивать. Желание поскорее коснуться его обнаженной кожи было слишком сильным, от чего и сам Дима стал ему помогать. Сбитое дыхание, шорох переминающейся одежды, медленно стягивающейся с подтянутого тела и влажные звуки страстных поцелуев — всё это наполняло комнату, но подобную идиллию решил прервать первым именно Дмитрий Сергеевич. Поцелуй медленно прекратился, оставляя за собой тонкую нить слюны, а ученый уверенно опустился ниже, особенное внимание уделяя чувствительной шее, на которой уже показывались красные следы от крепко затянутого ошейника и подергиваний поводка при этом. Он обходительно трогает бока Михаэля, всасывает его бледную кожу чуть ниже ключиц и играется с короткими волосками на его груди, заставляя того издать смешок. Губы Сеченова проходят вниз, расцеловывают каждый миллиметр кожи до тех пор, пока не оказываются чуть ниже пупка. Он поочередно целует выступающие тазовые косточки перед тем, как взглянуть ниже. Тёмно-бордовые трусики, точь-в-точь рабочему галстуку, все еще крепко держались на бедрах Штока, хотя неудобства, как был уверен сам Дмитрий Сергеевич, точно были. Ткань слишком сильно обтягивала очертания возбужденного члена, а для поджатых яиц в такой тонкой ткани совершенно не хватало место, от чего их было сложно не заметить. Дима ведет пальцами с рёбер, пересчитывая их как истинный нейрохирург, а потом останавливается на резинке трусов. Он смотрит на это завороженно, пока сам медленно стягивает белье, тем самым заставляя Михаэля немного приподнять свои длинные ноги. И это не осталось без внимания его босса: тот сразу же ловит левую и целует чуть выше ступни, ведет губами выше, от чего и сама нога начинает подрагивать. Миша смутился такому особому вниманию к себе, Сеченов знает об этом, от чего самодовольно улыбается и резко прикусывает внутреннюю сторону бедра. Слышит где-то над ухом явный немецкий мат и усмехается. — А ты думал, что я вечно с тобой как с барышней буду? — Ничего я не думал! — И смущается, закрывает своё миловидное лицо предплечьем, лишь бы Дмитрий Сергеевич не увидел его пристыженное выражение лица прямо сейчас. Вот только и этому продолжаться не так долго, ведь академик предпринимает более решительные действия — проходит языком по его обвитым венами члену, от чего Миша дрожит в его руках, спускается ниже и, минуя всё остальное, подводит пальцы к уже разработанным мышцам. Он внезапно поднимает голову и сталкивается с целомудренным взглядом Штока, будто так все и задумано. Дима непонимающе смотрит на него еще несколько секунд перед тем, как снова показать лишь собственную макушку меж чужих ног. — Давайте уже.. — А я смотрю, ты уже успел поиграться без меня, Михаэль? Сеченов знает, что таким образом стыдит своего подопечного еще сильнее, но ничего против этого не имеет. Лишь довольствуется тем, какой расслабленный сейчас для него Штокхаузен, желающий заполучить то, к чему он итак склонял его все эти дни, когда сам Дмитрий Сергеевич был ну уж очень увлечён своей работой. Наверное, большую роль сыграл именно тот вечер, после которого и начала проявляться на свет та неугомонная и желающая держать всё под контролем сторона его босса. С того момента не было ни дня, когда директор Предприятия от чего-то снова решил остаться на ночь в своем кабинете. Поэтому Миша совсем не удивляется новым экспериментам, практическую значимость которых теперь "товарищ Сеченов" проверяет не на работе, а в их постели. И в чем он боится признаться самому себе, так это в том, что ему даже нравится то, как Дмитрий Сергеевич, его начальник, теперь так умело распирает его пальцами, разрабатывает совсем немного перед тем, как войти в него. От каждого еле ощущаемого прикосновения к простате Михаэль становится еще влажнее, а капли стремительно стекают с головки члена вместо впитывающей ткани трусиков теперь тому на живот. Пока немец находился в неком трансе от удовольствия и неудовлетворения без дрочки своего набухшего члена, Дима немного отвлекся и нашел в тумбе поодаль небольшую, но уже явно использованную баночку вазелина. Черпнув немного, он согрел маслообразное вещество у себя на пальцах, а мгновением позже распределил по всему своему члену. Смотрит на Михаэля сверху вниз с вопросом в глазах, в то время как в выражении лица напротив видит лишь вполне понятный ответ. — Расслабься, Михаэль. Я рядом. — Сеченов уложил свою ладонь под чужое колено и немного приподнял ногу, легким движением закидывая ее к себе на плечо. Лучшим вариантом было бы подложить подушку под поясницу Штокхаузена, но настолько долго воздерживаться даже больно, от чего он не решается так позаботиться о своем любовнике и, поддерживая свой член у основания, подводит его к ягодицам. Шток замирает и громко вздыхает, когда широкая головка оказывается внутри него, распирая изнутри еще сильнее. Вряд ли широкий член когда-либо сравнится с его тонкими пальцами, коими он разрабатывал себя для Дмитрия Сергеевича. Сейчас его главной задачей было расслабиться и просто получать удовольствие от давно желанного единения тел с человеком, от которого он без ума. Миша лишь смотрит на него, на его хмурые брови, от чего морщины на лице становятся еще заметнее, на его красную от напряжения и жара грудь, но боится опускать взгляд ниже, где чувствуется явный дискомфорт. Прикосновения Сеченова к его члену заметно облегчило ситуацию до тех пор, пока тот не стал заполнен до конца. Академик остановился и выдохнул, готовый вот-вот упасть от нахлынувших ощущений. — Такой узкий, такой желанный.. — Гладит по бедрам Михаэля, по его животу и выпирающим ребрам, заставляя немца поскорее забыться в ощущениях. И это получается, на удивление, быстрее, чем он ожидал. Немец с уверенностью кивает головой и прикусывает нижнюю губу, когда Дмитрий Сергеевич делает несколько медленных, ленивых толчков. Главной жаждой его являлось удовольствие мужчины перед собой и трепетное "Дима..", слетающее с уст Штокхаузена каждый раз, когда он оказывался внутри него полностью. Естественно, приятные слова Сеченова, посвященные Мише, остаются без ответа, ибо тот слишком смущен. Мысли в голове быстро пролетают друг за другом до того момента, пока их вовсе не остается, и Шток, наконец, отпускает себя. Забывает об установках "сильного мужчины как на работе, так и в постели" и целиком отдается ученому перед собой, который аккуратно тянет за поводок ошейника и шепчет грязные слова о послушании, любви и контроле. Сеченов всегда мог успокоить и заставить отдать волю в его руки, от чего сердце билось с удвоенной силой так, что Михаэль был уверен — Дима тоже его слышал. От явственности действий и с ума сводящих эмоций Михаэль начинает постанывать при каждом новом толчке. Прежде он не давал себе вольную, считывая это за дело женщин, но когда на тебя смотрят глаза, светящиеся огромной искренней любовью, то глубокие вздохи сами начинают проявляться откуда-то из горла. Причитания на немецком смешиваются с рыками, но Шток продолжает держать зрительный контакт с Дмитрием Сергеевичем, совершенно не обращая внимания на свою же голень, уверенно лежащую на чужом плече. — Ich flehe dich an, Дима! — Голос Штока потерял всю прежнюю натуру самодовольства и дерзости, от чего академик, он был уверен, явно остался довольным. Нужный темп быстро сменяется на рваный и Сеченову приходится остановиться, закрыть глаза и опустить голову для того, чтобы не кончить так быстро. Он подрагивает и задыхается, за чем внимательно наблюдает сам Михаэль, а потом со влажным хлюпом выходит из нутра ученого. От лежащего на кровати мужчины слышатся несколько возгласов недовольства и он обвивает Диму обеими ногами, пытаясь удержать рядом с собой хотя бы на мгновение. Подобные действия лишь вызывают улыбку со стороны другого и он, подмигивая, с улыбкой произнес: — Ты ведь так хотел быть моим послушным псом сегодня, Михаэль. Так может стоит самому сделать всю работу за своего Хозяина? Шею больно царапает натягивающийся ошейник, заставляя Штокхаузена привстать с пуховых подушек. И он быстро исполняет сказанный Дмитрием Сергеевичем указ — оказывается сидячим сверху на своем боссе, трогает его обнаженную грудь, царапает и оставляет на белоснежной коже красные следы. Миша медленно заводит одну руку назад и, касаясь эрогированного члена Димы, насаживается на него. Глаза немца закрыты от вновь расползающихся по всему телу мурашек, а его ноги мелко подрагивают, в то время как Сеченов лишь завороженно наблюдает за таким раскрепощенным Штоком. Слишком роскошно, слишком возбуждающе. Ощущение нереальности усиливается с каждым движением и Сеченову приходится крепко впиться ногтями в ягодицу своего подопечного, пока другой же рукой он оттягивает поводок, заставляя голову Штокхаузена опуститься пониже — почти на уровень своего лица. Дима ощущает горячий воздух от громких стонов и вздохов на своем лице, несколько раз коротко целует перед тем, как снова дёрнуть за поводок. Ошейник громко гремит от соприкосновения ремня с железной бляшкой, а член Миши, красный и изголодавшийся по его прикосновениям, шлепает по его животу, и это почти все то, что нужно для полного удовлетворения. — Да, Дмитрий Сергеевич, ich bin eure guter hund, прошу! Еще несколько толчков, и Дмитрий Сергеевич, больно прикусывая свою же губу, выходит из Михаэля, дёргает за поводок так, чтобы тот поудобнее устроился и соединяет их члены в своей ладони. Он громко пыхтит и наблюдает за тем, как Шток, кажется, совершенно потеряв голову, бесконтрольно толкается в его кулак с надеждой получить разрядку как можно скорее. Дима надрачивает им обоим с большой скоростью, шепчет о том, насколько немец был сегодня прекрасен, послушен, видит как кудри расползлись по всему чужому лицу и закатывает глаза. Колени. Ошейник. Красные бархатные трусики. Тихий голос человека с акцентом, готового подчиняться ему во всём. — Гос-по-ди.. Сеченова прошибает на озноб, а через мгновение он кончает, от чего сперма на животе перемешивается с семенем Штокхаузена. Удовольствие пронеслось по его телу с огромной скоростью и так сильно, что он не сразу понял, когда именно Михаэль успел кончить. Он видит перед собой лишь яркие вспышки от нахлынувшего оргазма, пока в его объятиях подрагивает недавно кончивший немец. Дима делает еще несколько толчков в свой же кулак, от чего и Миша морщится, ведь его опадающий и чересчур чувствительный член все также находится в чужой ладони, но не жалуется. Ученый слышит какие-то странные слова благодарности с чужих уст, от чего смущается и обнимает его чистой рукой крепче.

***

      Время между ними двумя будто бы остановилось. Дима все это время нежно водил по подрагивающей спине Михаэля, выводил на коже незамысловатые узоры, а тот, в свою очередь, лишь двигался еще ближе. Ученый несколько раз поцеловал уткнутую себе в шею кудрявую макушку перед тем, как она пропала из виду, а сам мужчина оказался лежащим рядом с ним. Холод внезапно поразил их обоих, и Сеченов позаботился о том, чтоб укрыть обнимающего его Штока. Возникло ощущение, будто волны после долгого шторма наконец-то успокоились, штиль покорил море. И этим морем сейчас была их смятая постель, на которой мужчины очень уютно устроились. Миша спокойно сопел где-то под ухом Дмитрия Сергеевича, а волосы лезли в нос, от чего приходилось несколько раз громко и смешно шмыгать. Внезапно Михаэль привстал с кровати и потрогал свою шею, оттягивая ошейник. Оба смотрят друг на друга вопросительно, но во взгляде нейрохирурга читалось намного больше немых вопросов. — Знаете, товарищ Сеченов, — начал было Штокхаузен, вновь изо всех сил пародируя свой великолепный немецкий акцент, — вряд ли я смогу выйти на свое рабочее место, если завтра у меня вдруг проявятся следы на шее. Вы же не думаете, что я должен искалеченный идти на работу?! Говорит столь эмоционально и серьезно, на что Дима громко смеется и дергает поводок на себя так, чтоб мужчина оказался перед его лицом. Он вовлекает его в ленивый поцелуй, пока свободная рука незаметно расстегивает ошейник. Кожаное изделие падает на матрас перед ними, от чего и Миша, и Дима отвлекаются на шум. Смотрят перед собой и оба молчат, смущаются, вновь чувствуя себя на двадцать лет моложе. — Судя по всему, мне придется дать вам отгул, Михаэль. Заодно восстановите свое физическое здоровье. Мне нужны исключительно здоровые сотрудники. И теперь хохотом заражается сам Шток, почёсывая свою покрасневшую шею. Падает в объятия Сеченова с новой силой, целует родинку на груди и прикусывает кожицу. Дмитрий Сергеевич недовольно дергается, но ничего не может сделать. Кажется, он оказался в бесповоротном плену лап своего немца. Но, если так тому и быть, то он не желает из этого плена выбираться. Возможно, наслаждение друг другом и есть высшая любовная ценность?