Бог любит троицу

Когда Антон спрыгивает на сцену, что-то идёт не так. Нога подламывается, и только годы, проведённые на сцене, годы «всем похуй на твоё плохое самочувствие, на то, что у тебя рожает жена и умер хомячок, шоу должно продолжаться» помогают не заорать прямо посреди песни. Когда Антон спрыгивает на сцену, что-то идёт не так. Серёжа видит, как он словно спотыкается, и его ощутимо ведёт в сторону. Ильич с Соней вроде не замечают ничего, орущая толпа всё так же вопит и размахивает телефонами, но Серёжа-то не дурак. Он перемахивает через диджейский стол, подхватывает Антона, продолжая вскидывать руку с микрофоном, кричит в ухо: — Тох, чего? — Нога. — коротко отвечает Антон и добавляет: — Пиздец. Концерт они доигрывают, слава Богу, пара треков осталась. Потом Серёжа буквально на себе утаскивает Антона со сцены — спасибо этому лосю, что хоть худой. За сценой уже встречают: поняли, что всё идёт не по Летову. Последним в гримёрку входит Ильич, убирает с лица мокрые волосы, за ним — Соня. У Ильича лицо встревоженное, у Сони не лучше. Когда Антон спрыгивает на сцену, Соня не сразу понимает, что что-то не так. Только когда поворачивается и видит в свете софитов побелевшее Серёжино лицо. Оно и потом уже, в гримёрке, не слишком-то порозовело. Гокк стоит рядом с Антоном, вцепился в его плечо — костяшки побелели. Соня хочет сказать: ещё чуть-чуть, и к похоже сломанной антоновой ноге добавится сломанная антонова же ключица, но, взглянув на Серёжино лицо, молчит. Нога выглядит откровенно так себе: распухла и посинела почти до черноты. Кто-то предлагает Антону тяпнуть водки «для обезбола», но тот качает головой, втягивая воздух сквозь зубы. Вся гоп-компания моментально обнаруживает в себе эскулапов от Бога: склонились над антоновой лодыжкой, чуть не столкнувшись лбами, каждый стремится осмотреть — спасибо, что не потрогать — и поставить диагноз. — Перелом, точно перелом, — авторитетно заявляет Ильич. — Ну пиздец. Как ты так вообще? — Значит так, — говорит Соня, как самый адекватный человек в этой толпе растерянных пацанов. — Сейчас мы с Гокком берём Тошу под белы рученьки и едем в больницу. Рентген в любом случае делать надо. — Утра подождём, Сош, — говорит было Антон, но Серёжа, успевший отпустить его плечо и натянуть майку, вдруг орёт: — Завали нахуй, Бу! Сказано в больницу, значит в больницу. Кажется, теряется даже Ильич, но Антон лишь мотает головой: — Врач сказал в морг, значит в морг. Подняться хоть помогите, черти! В травмпункте, разумеется, очередь. Прыгающего на одной ноге Антона устраивают на диванчике в коридоре, Соня садится рядом на краешек сидения. Гокк, оглядев живописную композицию из охающей бабули, двух лиц кавказской национальности с поражающими воображение «фонарями», и мрачного подростка с рукой на весу, сообщает, что сходит за кофе. Соня не уверена, что после выступления, несчастного случая, поездки на такси по незнакомому ночному городу в поисках круглосуточного травмпункта, им требуется дополнительная подзарядка. Сердце и так колотится как бешеное, но по Серёже видно: ему нужно выплеснуть разрывающую его энергию хотя бы на поиски кофейного автомата. Он уходит, и Соня, помолчав несколько секунд, поворачивается к Антону. — Серёжа ведёт себя немного… — Неадекватно? — Странно, я хотела сказать. Антон откидывается на спинку сидения и долгих несколько минут молчит, глядя в стену перед собой. — Серёжа ведёт себя так, — говорит в конце концов, — потому что однажды я сдох у него на руках. И добавляет, глядя в расширившиеся глаза Сони: — Почти. — Договаривай уже, — говорит Серёжа из-за их спин, заставив Соню подпрыгнуть и обернуться. — Начал — значит договаривай. Он протягивает Антону и Соне стаканчики, которые умудрялся держать одной рукой. Прихлёбывает свой кофе и улыбается. — Один раз — почти. А потом ещё раз — и тоже почти. Антон тоже улыбается и салютует стаканчиком, через мгновение осушив его в несколько глотков. — Бог троицу любит. Третий раз будет последним. — Я знаю, — спокойно говорит Серёжа, и забирает у него пустой стаканчик. За годы выступлений, съёмок, чёса по городам и странам, яростных споров, примирений, пережитых вместе счастливых и горестных моментов, они действительно стали одной семьёй, как бы сопливо это не звучало. Вся их команда. Но в такие моменты Соня очень хорошо понимала: этих двоих связывает то, куда остальным хода нет. Да и не стоит соваться. Соня смотрит на скомканный стаканчик, валяющийся в урне. Даже когда подходит их очередь, из рентген кабинета высовывается медбрат, и Антон не без помощи Серёжи исчезает за тяжёлой дверью. Она помнит, что кофе из автомата Антон не пьёт. — Первый раз был по молодости, — говорит Серёжа, когда возвращается и садится рядом. Он так же как Антон смотрит в одну точку, но сидит сгорбившись. — Антону тогда было семнадцать, мне сколько?.. Четырнадцать? А второй раз в тринадцатом году. Тоха сегодня начал заваливаться, там, на сцене, а я же не сразу понял. Нога у него, или инсульт ебанул. А я же… — он замолкает и продолжает только через несколько секунд. — Я же, Сош, знаю, если вдруг… Это как в кино говорят, мол, жить незачем. Только в кино это звучит по-идиотски. Слушаешь и не веришь. А я-то знаю, что правда незачем — если вдруг. Без всяких. Молчат ещё. Потом Соня приваливается к Серёже, обнимая его, чувствуя, как он судорожно вздыхает и расслабляется, обнимая её в ответ. Позже, уже когда Антон вываливается из кабинета с радостным: «А я говорил вам, пупсы, что перелома нет», когда они на такси едут обратно, Соня — она сидит рядом с водителем — видит через зеркало заднего вида парней. Серёжа смотрит в окно, Антон — только на Серёжу. Вот он чуть сдвигается на сидении, поморщившись, кладёт голову Серёже на плечо. Тот сидит неподвижно, и Соня уже думает… но он склоняет голову к Антону. И закрывает глаза. Соня переводит взгляд на огни, пробегающих мимо фонарей. — Палку бы мне, — громко говорит Антон. — Слышишь, Сош? А то чего… Шоу должно продолжаться. С палкой буду дальше ебашить. — Палкой бы тебе, — сообщает Серёжа. — Ублюдок, мать твою, говно собачье. Ржут, как два невоспитанных рысака. Фонари летят мимо стекла, быстро-быстро.