Воспоминания о мимолётном счастье

Это дрянь опасна для Горшка. Она разрушительней для него чем героин. И имя ей Анфиса. Раньше убийственно красивая и эффектная девушка, пока наркотики не изуродовали ещё миленькое личико и подтянутое тело. До одури влюблённая в Миху идиотка. Для неё он — Бог, великий творец и непонятный гений. «Миша — мистик, ему нужно исследовать тёмные материи» Миша — зависимый. И от наркотиков, и от чужого восхищение, и от Анфисы. — Ты хочешь разлучить нас, потому что у тебя на личном полная жопа! — кричит Анфиса под действием веществ и замахивается гипсовым Лениным, чтобы размажить Андрею череп. И в первый раз он согласен с Анфисой. Она права: на личном у него полная жопа. Жопа потому, что уже почти десят лет он влюблён в своего друга, с которым он сначала создал группу «Контора», с которым дрался с музыкантами в филармонии, с которым первый раз напивался в хлам, с которым покорил Юбилейный. И который уже давно торчит вместе со своей чокнутой и взбаламошной девицей, которая подсадила на себя Горшка похлеще чем героин. Андрей садится на ступеньки и выдыхает. Может зря Миха оттащил Анфису. Может быть было бы лучше, если бы кровь и мозги Князя окрасили бюст вождя пролетариата. Всё бы закончилось и быть может стало бы лучше. Анфиска бы села, наконец-таки отстала от Горшка и сторчалась бы в тюрьме. Михе стало бы лучше под присмотром Поручика, Балу и Яши. Может быть и слез бы. И написал бы уже что-то толковое. И Князю было бы хорошо, он бы больше не парился, не о Михе, не о группе, не о себе. Андрей невольно улыбнулся этой мысли, представляя как бы содержимое его черепной коробки расползлось красной вязкой лужей по советскому пёстрому ковру. А может быть он упустил шанс раскрутить группу до невиданных масштабов, вписать их имена в историю, как это получилось у Джона Леннона, Виктора Цоя и Курта Кобейна. Интересно, а стал бы Горшок выгораживать Анфису? Нет, нет. Она была бы не допустила, чтобы её гений сгнил бы в заточении в темнице. Странно и смешно, что дамой в беде оказался сам Миха. Не, это надо кончать… — Их надо разводить, срочно…- говорит Андрей Балу и Поручику, вставая со ступеней.

***

Миха был непутёвым от природы и часто ссорился с родителями. А ещё до противности гордым и принципиальным. Поэтому часто уходил из дома. Но жить было негде. Горшок кочевал из квартиры одного друга к другому. У Князя получалось ночевать только раз в неделю, с пятницы на субботу, когда уставшие, но строгие родители давали слабину. Андрею очень хотелось бы, чтобы эти ночёвки случалось чаще. Когда первые лучики солнца проскальзывают сквозь двойное оконное стекло и извитую кружевную занавеску, Горшок, лежавший на старом прохудившимся матрасе на раскладушке напротив дивана Андрея, морщится от света, зевает, ворчит, бурчит что-то не разборчиво, натягивает на голову пустой пододеяльник и переворачивается на другой бог, скрепя пружинами. Князев наблюдает за этой картиной в полудрёме и прислушивается. За окном поют птицы. Черканула спичка. Загорелась газовая конфорка. Засвистел старенький чайник. Отец стучит ножом и великой по быстро пустеющей тарелке, посудина звякает в раковине, мужчина собирается в прихожей и попрощавшись с женой выходит. Андрей готов поклясться, что слышал, как они чмокнулись на прощание. Входная дверь захлопнулась. На мгновение вся квартира замирает, пока скрипучие двери лифта на закроются с характерным звуком, и не загудит потрепанный лифт с изрезанной кабиной, уносящий главу семейства на подработку. Быстрее, почти детские, шаги на кухню. Чиркнула спичка. Загорелась конфорка. Загудела поставленная на неё турка. Снова чикрнула спичка. Затлела сигарета. Со скрипом открылась фоторчка. Тихонько забурчал обрывками непонятных слов и мотивов радиоприёмник. Началось тайное мамино утро. Её маленький ритуал счастья, который случался только по субботам раннем утром. Ей на подработку было позже. Она включает шансон и медленно вытанцовывает вальс на скрипучих кухонных половицах. Мама в тайне от папы пьёт кофе и курит. А потом сбрасывает это на Андрея или Миху. Из-за этого отец и не жалует Горшенёва. А мама, немного виновато, упрашивает его пустить Мишку хотя бы на одну ночь, пропадает же парень. — Пропадает, не пропадает, это не оправдание курить в чужой квартире! — возмущается отец каждое воскресное утро, ловко разделывая глазунью. Андрей улыбается, украдкой смотря на родителей. Он не будет выдавать мамин секрет, пока она отстаивает его свободу, Мишу, и максимально отвлекает отца от успеваемости Андрея в училище. А ещё мама любит его рисунки и их песни. Она по истине верит и в него, и в Миху, и в великое светлое будущее. — Андрюш, я ушла, вы одни, — аккуратно стучит белокурая женщина в приоткрытую дверь в спальни, — я закрою на два оборота. — Хорошо, — бормочит он сонно, прислушивается, как мама обувается в прихожей и закрывает дверь. Но как всегда на три оборота, а не на два. Горшок снова ворочается на раскладушке. Та прогибается под ним с характерным скрипом. Пододеяльник предателем сполз на пол, оголяя спину с подтянутыми мышцами.

***

На очередной паре по истории изобразительного искусства Андрей чрезвычайно пытается быть заинтересованным, по крайней мере выглядеть таким. А как на зло этот новый практикант не сводить с него взгляда, не давая отвлечься на рисунки в тетради. У Князева уже были с ним стычки из-за якобы невнимательности и не заинтересованности в материале. И как на зло Горшок начинается активно пихать Андрея в бог локтем. — Ну, Княже! Ну посмотри! Ну глянь! Э, — не сдаётся Мишка с по-детски игриво горящими глазами. Он подсовывает Андрею раскрытый учебник. На одной странице разворота красуется картина Поля Сезанна «Пьеро и Арлекин». Об этом гласит надпись курсивом ниже. — Это мы, — Горшок тыкает пальцем в шута, — это я, а ты второй. — А чё я сразу Пьеро? — возмещается Андрей, шутливо хмурясь. — Ну не знаю, ты песни грустные пишешь и по девчонкам страдаешь. — Мдаа, не разбираешься ты в высоком искусстве и о великих музах, — тянет Князев закатывая глаза и цокая языком. А ещё в том, кому посвещанны песни…