Лисы и пижама

      Звук на телефоне минимальный, но в тишине комнаты всё равно кажется оглушающим, и Птица его вырубает совсем. Всё равно музыка в этой игре дурацкая, как и сама игра, вообще-то, только от снующих туда-сюда по поляне котов оторвать взгляд довольно трудно. Того, который без устали шинкует капусту, Птица, недолго думая, переименовывает в «алега» и машинально выключает телефон, почувствовав копошение под боком — Тряпка, повозившись, только теснее прижимается, шумно выдыхает куда-то в плечо, но так и не просыпается.       Птица небрежно откладывает телефон; сна нет ни в одном глазу, как и всегда — спит отвратительно ещё с момента разделения, словно обретённое собственное сознание всё не может привыкнуть. Оттого и переведённый на Тряпку взгляд так и отдаёт лёгкой завистью, ещё бы — тот ещё на объяснении сути мобильной игрушки осоловело моргал, и вскоре уже сопел, оставляя Птицу одного разбираться с кошачьей самодеятельностью и долбаной обсерваторией. Но он и не в обиде, к тому же, вид спящего Тряпки по-своему завораживает: пусть он уже не заходится слезами по поводу и без, но такую безмятежность на его лице почти не увидишь, только вот, когда спит. Спит, чуть приобнимая Птицу, и только в моменты, когда отголоски кошмаров всё же настигают, стискивает руки сильнее, дышит чаще, поверхностнее, и остаётся только его самого крепче обнимать, шёпотом убеждать, что это всё — не по-настоящему, тьма рассеется, как только откроешь глаза…       Но сейчас Тряпочка спит мирно, тихо посапывая, ну настоящий лисёнок, ещё и пижама эта… Птица не понимает, правда, как такое можно носить — душный кусок плюша, как в таком вообще можно умудриться заснуть? Но чужая любовь ко всему материальному и текстурному трепетная и трогательная, последнее, кстати, во всех смыслах, ибо Птица, нисколько не сопротивляясь порыву, протягивает руку и прикасается к ткани пижамы. Пальцы тут же утопают в рыжей плюшевости, Птица проходится по голове, между ушей, стараясь не шевелиться слишком явно, чтобы Тряпку не разбудить внезапными поглаживаниями — тот, конечно, фанат такого, но вырывать его из сна Птица всё же не собирается.       Зато это делают за него: на мгновение вжавшись всем телом, Тряпка потягивается с лёгкой дрожью и тихим сонным звуком, прежде чем открыть глаза и уставиться на Птицу голубыми омутами.       -Разбудил, — не спрашивает даже, констатирует, хочет убрать руку, но Тряпка довольно резво останавливает, мягко обхватывая его ладонь своей.       -Я не спал, — упрямо говорит, пусть и заторможенно моргает; прижимается к ладони щекой, будто требующий ласки котёнок, и даже Птица (тем более Птица) не в силах ему отказать — мягко выпутывает руку, чтобы кончиками пальцев огладить щёку Тряпки, на что тот довольно жмурится, придвигается ещё ближе, даже ногу закидывает — понял, наконец, после стольких раз, что ему всё всегда можно, — и голову на плечо укладывает, плюшевое ухо теперь щекочет Птице шею, -Как там с обсерваторией?       -Понемногу, — нехотя отвечает Птица, -Мне и на первый раз пока хватило.       Пиксели его сейчас волнуют меньше всего, куда больше внимания поглощено тёплым после недавнего сна, нежным телом, так тесно прижимающемся, что Птице начинает казаться, что и его нарядили в это ки-гу-ру-ми, за компанию. Близость Тряпки всегда на него действует, и сегодняшняя ночь исключением не становится: просунув руку под чужой бок (та, конечно, вскоре затечёт, но и на это сейчас абсолютно плевать), Птица поглаживает спину, слегка надавливает на позвонки, и даже сквозь ткань чувствует горячность кожи. Тряпка не сопротивляется, наоборот, будто даже чуть прогибается, и такая несвойственная ему инициативность только подстёгивает; прикосновения смещаются всё ниже, и стоит Птице мимолётно пройтись немного ниже копчика, Тряпочка вдруг поджимается весь, пытается извернуться, постоянно опаляя дыханием птицыну шею, кажется, говорит что-то неразборчиво. Птица не уточняет, разве что бровь вскидывает, и, как ни в чём ни бывало, опускает ладонь на ягодицу, едва сжимает, просто чтобы взбудоражить, пальцы совершенно случайно проскальзывают за прореху от незамысловатого кармана, и натыкаются на всё такую же нежную и горячую кожу. Обнажённую.       Если б у Птицы и были сейчас какие никакие зачатки сна, те тут же б испарились. Он пока не делает ничего компрометирующего, всё также гладит кожу, уже без преграды ткани, но и этого достаточно — дыхание у Тряпочки сбивается, он сжимает в пальцах футболку Птицы, и тот чувствует, как кожа уже покрывается мурашками. Эта чувствительность его когда-нибудь с ума сведёт, и он совершенно не будет против.       -И давно так ходишь? — голос меняется: вместо отвлечённой интонации в нём теперь проскальзывают мурлычущие нотки, вкрадчивые. На Тряпку он всё ещё не смотрит — знает же, что точно не сдержится от одного только взгляда с поволокой, но как же он может не послушать смущённого до предела Тряпочку?       -Весь день, — Тряпка отвечает куда быстрее, чем от него можно было ожидать; он судорожно выдыхает, и Птица наконец переводит на него взгляд: тот смотрит в ответ снизу вверх, и вместо голубых озёр — расширенные тёмные зрачки с синеватой каймой.       Птица не думает дольше пары секунд, прежде чем ловко дёрнуть Тряпку на себя, и тот успевает лишь расставить руки, чтобы не упасть всем телом сверху, да пискнуть испуганно, устремив на Птицу слегка растерянный взор.       -Весь день, — повторяет, как эхо, и без церемоний обхватывает обеими руками задницу, сминая плюш, -Весь день ходил в одной только пижамке, наверняка ведь представлял, как тебя рано или поздно взяли бы прямо в ней? — Птица скалится, с наслаждением наблюдая, как скулы Тряпки затапливает румянец, -Это же так удобно сделать, ты только посмотри, — он поочерёдно расстёгивает пуговицы по краям кармашка, ныряет под ткань пижамы и сжимает голые ягодицы; с губ Тряпочки срывается тихий стон — как же мало надо, -Ну, скажи-ка честно, думал о таком?       Птица продолжает тискать мягкие мышцы, изредка скользя ладонью дальше, чтобы погладить копчик; подбирается было к самому чувствительному, как сидящий на нём парень жмурится.       -Я не… — пальцы подбираются к кольцу мышц, совсем не много в таком положении, но Тряпка снова стонет тихонько, -Мне просто жарко было, — он будто оправдывается, в то же время разводит ноги шире, даёт больший простор для ласк, -Но я не думал, — всё-таки договаривает, распахивает глаза, и в его взгляде Птица видит столько желания и доверия, что в груди разливается тепло, не имеющее ничего общего с бурлящим в крови возбуждением.       -Но хотел, — Птица подкидывает бёдра, и Тряпка судорожно цепляется за его плечи от неожиданности, -Сейчас точно хочешь, чтобы тебя взяли под хвостик, — не сдержавшись, посмеивается, только вот Тряпку, кажется, это нисколько не сбивает — он смотрит на Птицу во все глаза, прикусывает губу, и смешливое настроение стремительно тает, -Ну-ка, лисёнок, достань смазку, нужно же тебя подготовить как следует, как думаешь?       Лисёнок не отвечает, лишь сильнее краснеет, но послушно шарит под подушкой, выуживает тюбик, и Птица выпускает из своей хватки только для того, чтобы его забрать и выдавить на пальцы смазку.       На первом пальце по чужому телу проходит дрожь — смазка холодная, контраст с разгорячёнными мышцами сводит с ума, — Тряпка хватает ртом воздух, пытается расслабиться, но вдруг по левой ягодице прилетает шлепок. Не сильный, но ощутимый, заставляющий не слишком эротично охнуть.       -За то, что целый день почти голый расхаживал, — предвосхищая вопрос, говорит Птица, проталкивая второй палец, -В доме народу полно, но тебя и это не остановило.       Тряпка на это не отвечает ничего, только брови сводит и ёрзает на чужих бёдрах, стоит пальцам удачно задеть простату. Теперь уже самого Птицу прошивает импульс удовольствия — от этих движений член получает такое необходимое сейчас трение, побуждая, наконец, перейти к самому главному. Только заманчивой идее он не поддаётся, ведь желание продлить так внезапно начавшуюся игру всё-таки перевешивает:       -Или ты на это и рассчитывал? — вторая рука отпускается на живот, скользит ниже, и Птица мысленно усмехается, ощущая под пальцами почти уже мокрую ткань и такую восхитительную твёрдость, -Хотел, чтобы кто-то из этих, увидев тебя такого, не сдержался и трахнул?       Он поглаживает чужой член через ткань пижамы, по-видимому, и не собираясь пролезать пальцами под неё, но Тряпке и этого хватает, чтобы в нетерпении начать насаживаться на пальцы самостоятельно. Вновь от него нет ответа, но Птица и не ждёт: его, на самом деле, очень возбуждает то, как Тряпка во время секса буквально теряет связь с реальностью, растворяясь целиком в ощущениях, оставляя силы лишь на умопомрачительные звуки, против воли срывающиеся с уст.       -Давай, — под разочарованный вдох Птица вынимает пальцы, устраивает руку на бедре, -Начни сам, ты ведь послушный мальчик, я прав?       Истекающий член он тоже оставляет без внимания, теперь придерживает за бёдра ненавязчиво, чтобы не мешать — Тряпка, приподнявшись, судорожно стягивает с него штаны — выясняется, что они, вообще-то, квиты, ведь белья под ними не оказывается, — вцепляется ещё крепче в плечи и насаживается; мышцы расслаблены, покорно принимают, так что и придерживать не надо. Опустившись на всю длину, лисёнок, издав сладкий стон, полный наслаждения, гораздо громче, чем до этого, произносит на выдохе едва слышное «да», оставляя Птицу в догадках, ответом на какой именно вопрос это можно считать. Тот всё понимает, ну, или понимает, но по-своему, золотистые глаза блестят:       -Умница. Можешь не сдерживаться, уверен, что своими прекрасными стонами ты точно всех разбудишь, — Птица вскидывает бёдра навстречу, и Тряпка, будто опоминаясь, прикусывает губу, -Придут и увидят, как тебе хорошо, наверняка захотят присоединиться, разве не этого ты добиваешься, м?       Тряпка распахивает глаза, и взгляд, устремлённый на Птицу, обдаёт того жаром — слезящийся, такой невинный и в то же время распутный, и долгожданный ответ окончательно добивает:       -А ты?       Блять. Птица наблюдает, как Тряпка насаживается всё резче, продолжает кусать губы, чтобы сдержать так и рвущиеся стоны и поскуливания, раскрасневшийся, пушистые ушки от каждого движения покачиваются, вызывают умиление напополам с возбуждением. А самое главное, что лисёнок-то прав: Птица точно соврёт, если скажет, что такой возможный расклад его не заводит. Ещё бы — он прекрасно видит, какими взглядами порой Тряпочку одаривает Серёжа, пока тот не видит, да даже Волков, вопреки своей выдержке, временами смотрит со странной, волнующей смесью ласки и чего-то ещё, куда более тёмного и притягательного… Да и сам Птица на себе подобные ловит…       Новый прилив возбуждения разрядом проходится по хребту. Сомнений в однозначном исходе этих переглядок уже нет, остаётся только дать Тряпке понять, что ничего такого в этом нет, но потом, ведь сейчас он сидит, такой восхитительный, верхом на бёдрах Птицы, сжимается вокруг пульсирующего члена, и Птиц, вместо ответа лишь улыбаясь хищно, манит пальцем. Тряпка с безоговорочной покорностью приникает к нему и оказывается втянут в голодный поцелуй.       Слёзы на чужих горячих щеках ощущаются крышесносно; Птица отпускает бёдра, принимается за бока, стискивает их, постепенно смещая ладони выше, ласкает соски, выкручивает вместе с белым плюшем, не переставая двигать бёдрами, толкаясь навстречу, Тряпка стонет ему в губы, отрывается от них едва-едва, чтобы жалобно зашептать:       -Сними… Пожалуйста, Птиц, я хочу так…       Птица коротко лижет его губы, а просьбу игнорирует, но не полностью — забирается пальцами под щёлки между пуговицами, скользит по нежной, покрытой испариной коже, и успевает только потереть большим пальцем сочащуюся головку, как Тряпочка уже бьётся в сладких предоргазменных судорогах, и на пике неожиданно впивается Птице в давно оголившееся плечо; прикусывает несильно, но на месте, где зубы касаются кожи, точно сверхновая взрывается, утягивая и Птицу за грань, заставляя излиться после пары мощных толчков, от который Тряпка уже скулит надрывно.       Он отпускает чужие плечи, опускается на Птицу всем телом. Оба дышат надсадно, Тряпочка продолжает приглушённо всхлипывать, а Птиц находит в себе силы вновь обхватить его бёдра, на этот раз для того, что приподнять и снять с члена.       -Хотя, знаешь, — пальцы поглаживают припухший вход, где горячо и влажно от вытекающей спермы; Тряпочка поднимает голову, голубые заплаканные глаза обрамлены треугольничками ресниц, и Птица чувствует, как его снова накрывает, -Пижаму мы всё-таки снимем, ты же весь испачкался, посмотри, — с этими словами он просовывает руку меж их тел, чтобы сжать уже опавший орган под влажной и липкой тканью.       Тряпка стонет, чувствительный, но дёргается навстречу руке, и Птицу отчего-то затапливает нежностью, кажущейся сейчас такой парадоксальной, но точно не неуместной.       Новый поцелуй гораздо мягче, дольше; кигуруми и правда приходится снять, но эта деталь уже не так важна, как разгорячённые тела, сливающиеся в приступах страсти, как есть, кожа к коже. И за долгую ночь никто в доме так и не смыкает глаз.