Голубой Форд

Голубой Форд стремительно приближается к выезду из Москвы. Митя сидит рядом с водителем и застенчиво улыбается своим шаловливым мыслям, выглядывая в окно, чтобы приметить нужное для поворота и остановки место. Сергей Сергеевич молчит, сосредоточившись на дороге. Путь до Ленинграда занимает несколько часов и ему не хочется терять концентрации. Митя усерден в поиске, но шоссе сплошное — с двух сторон пока только деревья, кустарник и никаких поворотов. — И что, до самого Ленинграда леса? — Нет, Митенька, скоро будут поля и повороты к сёлам, — композитор отвечал лаконично и по делу, боясь сбиться и занервничать. Водил он не очень хорошо. Тут же Шостакович увидел поворот, который поджидал его отчаяния и завопил: — Серёжа, подожди! Стой! Прокофьев удивился, но спорить не стал. Он повиновался и притормозил за линией движения, чтобы потом сделать разворот. — У меня дело важное. Можешь заехать на сто метров назад, пожалуйста? Там поворот был, — Митя заёрзал и оживился. Прокофьев усмехнулся про себя: «Зачем было высматривать, где бы отлить? Бедный, стеснительный мальчик». Старший композитор никак не брал в толк или не мог привыкнуть к тому, что Шостакович был довольно авантюрным человеком и его тихий нрав распространялся, в основном, на знакомых. А с более близкими Митя становился открытым, весёлым, готовым на приключения и риск, лишь бы не дать заскучать своим компаньонам. Сергея Сергеевича он временами заставлял чувствовать себя «не в своей тарелке». Но тот не раздражался до кондиции бешенства, быстро остывал и прощал обиды «юному дарованию». — Ну и что это за дело такое? Я затормозил, а ты уже пару минут как задумчиво куришь в окно. — Серёжа… Не нуди, пожалуйста, — Митя протянул левую ладонь и коснулся предплечья, успокаивающе поглаживая. Потеряв интерес к сигарете, Шостакович выкинул её через форточку. — Ты ничего не объяснишь? Мне сидеть, как дураку? — Прокофьев спокоен. Внешне очень спокоен. Митя делает томный вздох и рабочей рукой стягивает за дужку свои очки. Обычно это означает, что его нужно поцеловать. Сергей Сергеевич поддаётся, ворча, что секс в постели намного практичней. Целуются медленно и слащаво. Митя расстёгивает большие пуговицы его тёплой кофты и переходит к рубашке. — Твой голубой форд такой манящий… Манит согрешить, — Шостакович припадает к композиторской шее, попутно удаляя ненужную верхнюю одежду. — А разве не я? — Прокофьев заливисто хохочет и помогает любовнику развязать галстук. — Конечно, ты, — Митя принимает ласки Сергея и метит перелезть к нему на колени. — Как же здесь неудобно, Митя. И чего тебя так тянет на приключения? Как мы тут уместимся? Шостакович встречал ворчания с улыбкой, провокационно раздеваясь до костюма, в котором появляются на свет младенцы. — Переднее сидение раскладывается, Серёж. — Я, конечно, ценю, что ты поддерживаешь мою любовь к технике, но как ты дошёл до того, чтобы совратить меня в автомобиле? Ворчание Прокофьева прекратилось надёжным способом — Митя раздвинул длиннющие и худющие ноги любовника, оценил ситуацию и побоялся лезть под руль, поэтому просто положил руку на чужой пах, умелыми движениями вызывая подъём нужного органа. — Я дома готовился, вазелин в бардачке, — руки исчезли и сам Шостакович на разложенном кресле принял коленно-локтевую позу. Спустя время звона медной крышки, Митя почувствовал сразу два пальца внутри себя. Он уже подрагивал от возбуждения и просил Прокофьева «бросить пустое». Пару раз ударившись головой и несколько раз выматерившись, Сергей наконец-таки вошёл, дал привыкнуть и задвигался внутри. Склонился к Митиной спине, чтобы коснуться губами каждого позвонка. Нежить Митю — его участь и удовольствие. Митя наслаждался обстановкой, темпом, любовником и позволил себе стонать в голос, точно зная, что тут их никто не услышит. Он чувствовал, как сверху дождём осыпаются капельки пота — Сергей взмок и немного утомился. — Серёжа, — Митя заботился о партнёре и решил сменить позу. — Дааа… Птенчик мой, — Прокофьев говорил нежно в моменты чувства влюблённости. В моменты единения своего мальчика он любил ещё больше. В остальное время он говорил саркастично, но Митю не задевал, тренируя свои умения на других. — Я хочу на тебе с-сверху, ох, — этот толчкок оказался максимально удачным и прошёлся по простате. Митя даже пожалел о том, что попросил сейчас. Они немножечко потолкались с Прокофьевым по салону автомобиля, тот снова ударился головой, выругался, но лёг и внимательно наблюдал за движениями юного любовника. Как тот забирается на его бёдра, седлает его, скрывая в себе композиторский член. Прокофьев охает и держит Митины ладони в своих. Голубые глаза так внимательно и с любовью рассматривают юного любовника. Сергей Сергеевич им восхищён. Он привлекает Митю ближе к себе и целует так, будто сейчас потеряет. К счастью, все на месте, но Митя не выдерживает и кончает первым, замирает, позволяя Прокофьеву чувствовать, как мышцы сокращаются на его члене. Шостакович расслабляется и позволяет себе пересесть на костлявые колени и медленно, вальяжно додрочить Сергею рукой. — Теперь поехали домой, — говорит Митя, закуривая в окно. — Нам уже не надо в Ленинград? — уточняет Прокофьев. — Нам не надо было туда. Сам понимаешь, — Митя хохочет от лёгкого тычка и слышит наигранно-обиженное: — Обманщик. — Ну-ну, Серёж, тебе же понравилось. В следующий раз будет… — Постель будет, Митенька, милый. Я слишком высокий и нескладный для приключений, ты извини. — Не говори так, а то устрою тебе секс в оркестровой яме. То-то же!