Ландыши

Этот сон, должно быть, подбросила ему память. Ясный, как наяву: весеннее утро, он едет верхом через буковый лес, и, кажется, друг его едет рядом. Вдоль дороги белеют ландыши, а весеннее солнце печет, пробираясь под куртку, кольчугу и под рубаху, но еще не остыло на коже совсем другое тепло, и не так далеко позади остался тот постоялый двор, где они засыпали обнявшись в одной кровати. Его спутник к нему обернулся, с улыбкой позвал… – Габриэль! Голос выдернул из воспоминаний. Он проснулся, нет, в самом деле теперь проснулся – а в руках трепетало чужое горло. Плоть чужая была настоящей, и чужой быстрый пульс испуганно отдавал в ладонь. В ушах шелестел огорченный и сдавленный шепот, в матрасе хрустела солома, и он не сразу, но понял, что позвал, разбудил его Карл. Карл, а вовсе не тот, кто снился. Он тут же разжал ладони, словно бы кожа Карла могла обжечь. – Прости, – сказал он растерянному монашку. – Сон мне приснился. Ужасный сон. Еще можно было вернуться назад – в тот кошмар, где стояло весеннее утро, где сквозь ветви деревьев светило солнце; где он ехал верхом через лес вместе с очаровательным и опасным сыном валашского господаря. У ван Хельсинга были причины предполагать, что его обаяние — морок, под которым таится жестокая и кровожадная тварь; но Влад целовался как человек, и в шею впивался зубами ровными. – Ван Хельсинг? Да что с тобой? Ван Хельсинг нахмурился и потер глаза, будто бы отгоняя случившееся. – Карл, все в порядке. Ложись, досыпай. – Ты бы видел себя, – с сомнением протянул тот. – В порядке... Монах встрепанным был ото сна, на щеке розовело пятнышко – будто клоп укусил. Он спросил уже мягче: – Ты из-за Анны так, да? Ван Хельсинг взглянул на него. Он помнил Анну Валерию, и бал-маскарад, где она танцевала, вся в красном, и то, как чужие хищные руки сперва сдавили ей талию, а позднее – пытались душить. Он помнил вызов, которым горели тогда глаза Дракулы. Видеть, как он прикасается к ней – да, разозлило, но дело было не в ней. Что-то там, в его снах… Он закрыл глаза, надеясь еще что-то выжать из памяти. – Она на небесах, Габриэль. Она и все ее родственники. – Я знаю, – сказал ван Хельсинг, открыв глаза. Полоска тонкого лунного света лилась между ставнями, и казалось немыслимым сообщить молодому монаху, как мало сейчас волнует его судьба Анны. Он пытался собрать видение по осколкам. Ландыши, лес. Владислав Дракула едет рядом с ним, обаятельный и учтивый: и почти невозможно поверить, что он в самом деле виновен в тех преступлениях, о которых гласит молва. Ван Хельсинг в жизни своей столько раз уже сталкивался со злом, столько раз побеждал, да и жил на свете так долго… Это, должно быть, и сделало его беспечным. Он тогда знал, что сможет вернуть Владислава к свету. Он позволил себе… Вспыхнул свет. Ван Хельсинг выругался и снова закрыл глаза, но это была всего лишь серная спичка. – Эти кошмары все еще беспокоят тебя, – сказал Карл, извиняясь, и повыше поднял свечу, чтобы та осветила всю комнату. – Хотя величайший из твоих врагов уже мертв. – Кто знает, он ли был самым худшим, – сказал ван Хельсинг. Заплясавшие в углах тени притягивали его взгляд. – Говорили, что он был сыном самого Дьявола, – сказал Карл. – Ты же сам мне и говорил. – Я знал его отца, – небрежно сказал ван Хельсинг. – Он не… – Что – «не»? – переспросил Карл, когда пауза очень уж затянулась. – Не знаю. Я… Просто мелькнуло в памяти. То, что снилось ему, было ли его прошлым? Он как будто давно искал встречи с Дракулой. Еще до того, как был принят в Орден, и как ославил имя Ордена множеством жертв в Европе и по всему миру... Граф узнал его, когда они встретились в замке. Там, у ворот, он назвал ван Хельсинга именем, которого знать не мог. Бог ведает, может, этого оказалось довольно, чтобы к нему начали приходить кошмары. Может, все это – чувство вины, покаяние убийцы… Но во сне его не было места сомнениям. Он знал… Как ни крути, а в памяти прорастали белые маленькие цветы.