***
Как бы ни тошнило от высокомерия Хаякавы, от его рук, от ебаных яблочных зайчиков и вообще, любой еды, которую он готовил, от жизни с ним — Денджи уже ничего не мог изменить. Он облажался, пропал. В выемке пупка подрагивает лужица спермы — Денджи кончил уже четвертый раз. Ебанулся совсем, но не думал ни о ком, кроме Аки. Аки-Аки-Аки-Аки. Хаякава-семпай. У Денджи бы встал на него, даже если бы вставать было нечему. Ничего не поделать. Сердцу не прикажешь. Слов не подберешь. Ни в одной книге не отыщешь подсказки или совета. Денджи и ненавидеть его пытается, и убедить всех, что Аки — зло, но поделать с собой ничего не может. Хочет его до одури, до дрожи в коленках. И пропихивает в себя пальцы, как делали в порнухе, но все мало. Одиноко. Пусто, что не делай. Одна рука Аки на бедре, гладит, пальцы другой руки — внутри Денджи, трогают там, где ему особенно приятно, — эта картинка все стоит перед глазами, ему нравится к ней возвращаться, другого и не нужно. Стоит только представить, как мокрый от слюны член Аки будет ощущаться внутри, и Денджи уже не может держаться. Простыня грязная, в засохших пятнах спермы. Надо менять. А хочется сделать ее еще грязнее. Денджи стыдно за то, что он тайком пробирается в ванну, чтобы привести себя в порядок и отмыться. Главное ничего не запачкать — Аки заметит, прибьет на месте. Денджи стыдно, что он украл рубашку Хаякавы и прижимался носом к воротнику, вдыхал и дрочил на этот запах. И что с этим сделать, как объясниться? Денджи как-то даже кажется, что кукуха совсем поехала, он точно чем-то заболел и лучше уже не станет, не получится не зацикливаться на простых гребаных жестах. Денджи думается, что коробит его от того, что не трахался он никогда, не целовался. Может, в нем другой демон сидит? Или это побочный эффект соседства с Почитой? И нужно теперь примазаться к охотнику на демонов, чтобы тот плюнул на него в какой-нибудь обоссанной подворотне, чтобы понять себя. Может и нужно. Потому что с плевка все и началось. У него тогда стояло так, что больно было, и приходилось думать о всяких мерзостях типа крови, бензопил и смерти, лишь бы успокоиться. И как повезло, что Аки отгреб по полной и ничего не заметил. Денджи все думалось, что когда на кого-то плюют — это охуенно, многие об этом мечтают, разве нет? Стояк — нормальная реакция, и точно не имела никакого отношения к Аки. Но потом, когда накатывал оргазм, а с губ все срывалось «Аки», Денджи понял, что в край ебанулся. Подхватил неизлечимую заразу.***
Уже два часа после полуночи, и Денджи понимает, что пить не стоило. Он понимает, потому что признался в том, в чем не должен был признаваться. Денджи заставил Аки изрядно поволноваться, так как не сказал о своем местонахождении. Хаякава не его гребаный отец. Денджи забыл ключи и долбил в дверь до тех пор, пока Аки не открыл — заспанный, взъерошенный. Сдерживаться уже было бессмысленно — слова бесконтрольно посыпались с губ. Вместо того чтобы прикинуться сбитым с толку, Аки внимательно выслушал и спросил: — Че ты сказал? На что Денджи пробубнил: — Эм… Ну… А чего не плюнешь на меня, как тогда? Денджи пытался затеять драку по меньшей мере пять раз за последнюю неделю, но Аки вообще никак не реагировал. Думал, наверное, что у Денджи переходный возраст наступил. Он злился и не контролировал себя, особенно когда дело доходило до еды, особенно — до любимого джема, которого в последнее время было мало. Как-то раз Аки не выдержал, схватил его за воротник и толкнул к стене — раздался глухой стук, когда Денджи ударился головой. И не плюнул. Вообще, именно из-за этого Денджи и начал устраивать драки. Он мучился. Аки смотрит без стеснения: между пальцев у него зажженная сигарета, и он слегка постукивает пальцами по подбородку, как будто погружен в мысли. Он мог бы трахнуть этого пьяного пацана прямо здесь, если бы захотел. Мог бы стать примером для Денджи — хотя Аки далеко до того, кто может быть идеалом — но он может притворяться. Аки подходит ближе: Денджи отступает, как испуганный олененок. Ему идет бояться. Денджи упирается спиной в стену, когда Аки подходит вплотную — слишком близко. Денджи бросает то в жар, то в холод, он вот-вот и сломается весь. Аки обхватывает его за подбородок, меж пальцев все еще зажата сигарета, держит грубо, сжимает все крепче и крепче, пока до Денджи не доходит простая истина — пора бы открыть пасть, быть послушной псиной. И он открывает. Высовывает язык, смотрит снизу-вверх, прямо в глаза Аки. — Ты грязный, — проговаривает Аки, — отвратительный, — Денджи чувствует, как у него встает. А затем происходит то, что он так сильно ждал: видел во снах, представлял, сжимая член рукой — Аки плюет ему в рот, на языке отчетливо чувствуется горечь. Денджи кажется, что он вот так и кончит, в штаны, как последний дурак. Закрывает рот и сглатывает, без благодарностей. Отвратительный. Он знает это и сам, но хочет, чтобы Аки напоминал ему об этом каждый гребаный раз… Но Аки молчит. Глубоко затягивается сигаретой и выходит из комнаты, бросив лишь: — Иди спать.***
Денджи идет к себе. Стены в доме тонкие, однако от перспективы быть услышанным уже не так паршиво — Аки, наверное, знает, по какому сценарию пройдет подготовка ко сну. Денджи подрочит, хорошо так, от души, и будет себе зажимать рот рукой, потому что оттуда вечно рвется «Аки». Но сколько не представляй его — мало, всего мало! Денджи хочется, чтобы Аки ворвался к нему в комнату и трахнул — он не до конца понимал, как это работает, не до конца понимал, нравятся ли ему мужики, правильно ли это. Аки — это все, что у него есть, нужен только Аки, нужно обладать им, но не получится. Денджи разъебывает окончательно — глаза печет, рожа горит, волосы торчат во все стороны, рубашка помялась, брюки съехали на лодыжки. Он ненавидит Аки, уверен, что ненавидит — вспороть бы его бензопилами, вырвать сердце! От всех обрушившихся чувств Денджи дышать тяжело. Он засыпает с болью в груди, как раз в той области, откуда тянется веревка. А мог бы потянуть за нее и освободиться. Но он даже кончить не может.***
Денджи не может рассказать о том, что произошло, и не может найти в других людях Аки. Аки в других не найти. Неделя выдалась беспокойная: поцеловал пару девушек, потанцевал, почти потрахался, почти, значит, недостаточно. Недостаточно грязно, недостаточно пахло алкоголем и дымом сигарет. Не как пахло от Аки. Не найти грубости прикосновений Аки в чужих руках, не найти его презрения в чужих глазах. Никто так тихо и по-особенному не произносил «Денджи», как это делал он, никто так не гладил его по голове, пока в мыслях было пусто от опьянения, а в венах гудела кровь, разбавленная увеселяющими веществами. Денджи оправдывал свое состояние уровнем ужранности. А как по-другому объяснить желание натолкнуться на Аки? И чтобы он плюнул в него, унизил, растоптал морально. Заставил кончить. Аки здесь, повсюду, все тот же — они живут в одном доме, убивают демонов, выполняют приказы, но, когда на Денджи накатывает желание, Аки нигде не найти. И вспоминать не о чем. Денджи просто был пьян, потерял контроль, пьяная болтовня всегда лишена смысла, однако, если разобраться, то можно сложить слова в предложения и выудить какой-то смысл. Что у трезвого на уме — то у пьяного на языке, так? Аки не меняется — высокомерный, как и всегда, но произошла небольшая перемена, которую мало кто бы заметил. Аки начал пялиться. Замечать Денджи по-настоящему — не спускал глаз, наблюдал, как за питомцем, или как за врагом, разобраться трудно. О чем думает Аки? Денджи только и хотелось, чтобы его ненавидели еще больше. Унизили. Так, как унижает Аки, как унижал уже не один раз. Быть мразью не так уж сложно — нужно совсем немного постараться, и Денджи готов. Пусть Аки дальше пялится.***
Два ночи. Аки разглядывает Денджи через стеклянную дверь — на шее новый засос. Пацан облокотился о кухонную стойку, весь вымарался в джеме — розовые дорожки расчертили руки, собирались в капли и разбивались о мраморный пол. Рубашка расстегнута, в полах мелькает бледная грудь и плоский живот. Достаточно зрелищно. Почти интересно. А Денджи в своем репертуаре — устроил вселенский срач, готовя один несчастный тост. Да и пусть. Что бы пацан не сделал — Аки простит. Какой же слабак. — Ты с кем-то встречаешься? — спрашивает Аки, но ответ очевиден. Зачем вообще было спрашивать? От собственной глупости хочется провалиться под землю. Аки обычно не задает вопросов. Денджи смотрит в ответ, в глазах удивление. — Э-э-э, эм… — теряется он, — нет. Тиканье часов кажется оглушительно-громким в напряженной тишине, вот-вот, и разорвется бомба, и сделать уже ничего не получится — поздно. В какой-то момент тиканье стихает, или исчезает, непонятно. — Позволяешь себя трогать другим? — Аки проходит к кухонной стойке, опускает руку рядом с рукой Денджи, — если нравится, что трогают? У Аки нет права задавать такие вопросы. Подумаешь, плевал пацану в рот — не лезть же теперь в душу! И вообще, лучше забыть об этом. Денджи грязный, и эта грязь заразительна, разрушительна. Пацан прикидывается, что у него спросили что-то по типу «как дела?» и спокойно смотрит в ответ. Просто обычный вопрос, все соседи же такое спрашивают друг у друга? Денджи интересно — повлияло ли на Аки их небольшое столкновение. Он втайне надеется, что повлияло. Надеется, что при виде засоса Аки захочет прижать его к столешнице… Тост почти выпадает из слабых рук — а как контролировать себя, когда под веками мельтешат все самые похабные фантазии, и главный герой влажного многосерийного порносериала — вот, прям напротив? — Тебя учили хорошим манерам, правильному поведению? — спрашивает Аки. — Нет, — Денджи пожимает плечами. Аки наблюдает за вишневым джемом, застывшим на губах Денджи, и понимает, что достаточно нежно провести большим пальцем по нижней губе — и все, чисто. Аки ненавидит беспорядок. Но не может ненавидеть Денджи. Темы меняются так же быстро, как и чувства. — Как пожрешь — приберись. Денджи бесит этот мягкий тон. Почему не может наорать? Почему такой добренький? Почему-почему-почему?! — Хорош пялиться, когда я ем, — ворчит Денджи. Аки реально пялится все время, при каждом удобном случае — может, думает о том, как Денджи сдастся, позволит ему засунуть пальцы в рот, снова плюнуть и посмотреть, как он все это проглотит. Аки нравится смотреть на рот Денджи. Аки и сам, наверное, такой же грязный, как и этот пацан. В последнее время ему крышу совсем сорвало: гонял лысого по три раза на день. Может, из-за баб? Или нравится представлять, как Аки плюет ему в рот? — Кто-то должен научить тебя. — И чему ты меня учишь? Ты стоишь, втыкаешь и осуждаешь, — и это правда. Может, Денджи мысли читать умеет? Видит насквозь, что там, в потемках разума. Может, понимает, что излишнее внимание никак не связано с чистотой и опрятностью — может, Денджи понимает, что Аки уже раз шесть фантазировал о том, как отделает его в рот с тех пор, как плюнул впервые и наблюдал за тем, как слюна, смешанная с джемом, стекает по подбородку. Решимость вот-вот улетучится, как если бы улетучился самоконтроль в случае, если бы Денджи прямо сейчас опустился на колени и сделал Аки приятно. Денджи вздрагивает и, не заметив, откусывает слишком большой кусок тоста, с трудом пережевывая его и проталкивая в глотку. Чуть не давится. — Опять плевать будешь? — спрашивает Денджи. Слишком близко. — Это просьба? — усмехается Аки. Он подносит руку к щеке и медленно проводит большим пальцем под губой, собирая гребаное варенье. Жест уже вошел в привычку. Денджи уверен. Но когда Аки пропихивает ему палец меж губ, вынуждая приоткрыть рот — что-то внутри обрывается. Объяснить происходящее… Как объяснить, даже если проговорить все по пунктам?.. Все, что получается сейчас — это наслаждаться. Осознавать, что поздней ночью весь мир спит, никто не помешает им, только они вдвоем — Аки и Денджи, или то, что от них осталось. Денджи трогает подушечку пальца языком, Денджи жарко, кожа и мышцы вот-вот сползут с костей, в штанах тесно… Аки, наконец, понимает, что такие, как Денджи, ловят кайф от унижения. — Уберешь, как миленький, не сломаешься, — выдает Аки. Денджи кажется, что он уйдет как в прошлый раз. — Нравится, да? Когда обращаются с тобой, как с последней тварью, которой ты и являешься? Те, с кем ты ошиваешься… Тоже так к тебе относятся? Денджи почти кивает. — Нет, я не последняя тварь, — врет он, смотрит куда угодно, только не на Аки, — они мне, блять, не нравятся. Ты мне не нравишься. Мне все это не нравится. Головы не поднимает. Не может врать и смотреть в глаза. — Но если бы я сказал тебе открыть рот и принять мою слюну, ты бы подчинился, — вопрос риторический, и Денджи не нравятся такие заявления. Нужно ли отвечать? Ответит и будет как дурак? Хотя, уже дурак. И Аки, черт возьми, слишком близко, и почему так близко? — Нет, я бы не стал, — запинаясь, выдает он. От лжи горчит на языке. Аки усиливает хватку — еще немного, и челюсть разожмется. Но давить не надо — Денджи сам открывает рот. Аки смотрит на розовый язык, мокрый. Слюна липкая, теплая. — Ты грязный, — Денджи кивает и ненавидит себя за это. Смотрит на Аки, прогибается, хватается свободной рукой за край стойки. Аки пробуждает в нем особые чувства… Пробуди дьявола, и не так страшно будет. Денджи пыжится и начинает дуться — почти мило. Хмурит светлые брови, дергается в сторону, видимо, в попытке убежать, но он слишком слаб. Денджи смотрит Аки в глаза, смотрит умоляюще, будто ожидает награды, которую Аки, конечно же, не даст. — Ты думаешь, я не заметил? — продолжает играться Аки. Жалко, что нельзя ударить его по лицу, раскроить ему скулу. — Так низко падаешь, и все ради моего внимания? — качает головой Аки. От напряжения Денджи кажется, что у него плавится мозг и вот-вот должен вытечь через уши. Аки стоит почти вплотную, и пригнись он еще ближе — почувствует, как крепко стоит у Денджи. Наверное, все штаны промокли уже. Слишком много чести — дать ему знать о своих чувствах. Все слова и действия Аки унизительны. Пусть ненавидит! Да, больно. А кто не ненавидит Денджи? Он — отвратительный кусок мяса. Но к такой ненависти Денджи привык. Аки — это новый уровень. Каждое слово режет, но как сладко от этой боли, как приятно-унизительно, что ему хочется упасть на колени и взять член в рот. И пусть Денджи никогда не был по членам и мужикам в принципе. Но вот с Аки… Другое. — Забавно, — добавляет Аки. Распизделся он не на шутку. Денджи бесит эта болтливость, но и нравится тоже. Другой рукой Аки оглаживает бедро, двигается выше, к ширинке — задевает пальцами оттопыренную ткань, давит на стояк. — А может ли такая тварь, как ты, пасть на самое дно? Денджи заливает краской от смущения — красный он, наверное, как вишневый джем. Что блять вообще происходит? — Я… не хочу, — начинает Денджи, глубоко вдохнув, — я не хочу… Закончить он опять не успевает — с носа бежит кровь, хотя он так раскраснелся, что и не видно будет… Он устроил беспорядок. Он грязный. Хуже всех. На глаза наворачиваются слезы. Денджи очень хочется, чтобы Аки вот так вот не бросал его, не объяснившись. Он позволил бы ему сделать все, что угодно, позволил бы оплевать себя, отправился бы в самые недра ада. Там ему и место. Легкой рукой Аки — и сразу к своим. Денджи вообще готов, чтобы его поимели на каждом кругу ада. Лишь бы Аки был рядом. Аки замирает и смотрит. Денджи прикрывает ладонью нос. Кровь. Секунда, и Аки хватает его за волосы, давит на плечо, вынуждая упасть на колени — зачем объясняться? Денджи подчиняется, потому что его место — на коленях перед Аки, он — добыча, пусть его рвут по кускам. Он расстегивает ремень, ширинку. От пупка — темная поросль волосков, темно-красная головка стоящего колом члена. Денджи смотрит на Аки снизу-вверх, знает, как ему нравится покорность. Терпения у Аки почти не осталось — оно иссякает, капля за каплей. Как понять, откуда взялось это желание… Понять трудно и не хочется вообще что-либо понимать сейчас. — Ты извращенец, маленький урод, — напоминает ему Аки. Пора бы заткнуться… Иначе своим же языком избавит от любого намека на отношения. Аки беспокоится, но недостаточно. Денджи уже на коленях, податливый, тихий, ведет себя, как послушный пес. Таким он почти не бывает. Времени на расспросы нет, да и Денджи занят: когда головка задевает мокрую от крови губу, ничего больше не хочется. Он бы и умер сейчас. Вот так умереть — правильно. Денджи действует по чистому наитию, Аки и приказывать уже не нужно: касается языком кожи, прислушивается к тихому вздоху. От смелости кружится голова. Денджи облизывает член от основания до головки, влажно, неторопливо. Этого момента он ждал всю свою жизнь. Аки порывается сказать что-то, но замолкает, стоит Денджи взять член в ладонь и сжать. Слова встают поперек горла. В груди плещется ликование; ликует демон, запертый в реберной клетке. У Аки между пальцами золотые пряди, и он тянет за них, отвлекая Денджи: тот уже успел приоткрыть губы, чтобы взять в рот. Пацан замирает, смотрит на него с мольбой. Аки хочется предупредить его о том, чтобы спрятал свои акульи зубищи. А так, плевать, что происходит. Они уже играют словами и поддразниваниями. Аки хочется зацепиться хоть за что-то, чтобы держаться на крючке реальности, но… У Денджи в уголках губ застыла кровь, на подбородке — розовая нитка слюны, на рубашке — мазки вишневого джема. Он опускает ладони Аки на бедра, почти выскуливает: «пожалуйста». Аки одним быстрым толчком погружает член в рот Денджи без предупреждения, чувствует, как дрожит его горло. Денджи кашляет, задыхается, пытается набрать воздух в легкие, но Аки не позволяет — удерживает руками за голову, не отпускает. Аки — плохой человек. Денджи кажется, что сознание вот-вот ускользнет от него, но прохлада слюны, стекающей по подбородку, не позволяет отключиться. Он грязный, опять грязный, грязный для Аки. — Черт, — сквозь зубы проговаривает Аки. Как же хорошо… Денджи едва держится, чтобы не потереться о ногу Аки и не кончить, чтобы не избавиться от изматывающего жара, разлившегося в паху, потому что все это… Слишком. Аки упирается рукой в стойку. Контролировать себя все тяжелее, а довериться Денджи… Он слишком медлительный, неопытный, слишком часто отстраняется. В какой-то момент Денджи пытается отстраниться — Аки смотрит вниз, замечает, как головка оттопыривает бледную щеку. — Подожди, — мямлит он. Но Аки не хочет ждать. Не хочет прекращать. Пусть хоть небо упадет им на голову. — Аки, — скулит пацан. Аки смотрит на него с нежностью, чувствует себя так, будто намеренно ломает что-то ценное… Но какая разница? Похоть горит в венах, разъедает. Он хватает Денджи за волосы и вновь засаживает по самую глотку, двигаясь в грубом, обрывистом темпе. У Денджи глаза горят от слез. Аки давно не сдерживается и стонет во все горло. — Ты был создан для этого, да? Только мой… И что он имеет в виду? Дышать трудно. Аки прекрасно знает, что Денджи задыхается, и отстраняется совсем на мгновение, чтобы позволить ему вдохнуть. Денджи встречается с голубыми глазами, но в них так темно, что становится страшно. Аки смотрит так, будто готов съесть его целиком и выплюнуть. Аки смотрит на запачканное лицо и одежду пацана, и понимает, что сам он не лучше, такой же грязный, плохой, мерзкий… Они просто одинаковые, им суждено было встретиться, уничтожить друг друга и потом собрать в единое целое. Денджи входит во вкус, и хрен его отлепишь теперь. Взгляд у него затуманенный, разум — тоже, и он подползает ближе, трется о ногу Аки, как отчаявшаяся дворняжка. Он хочет, чтобы Аки сказал ему об этом, подтвердил догадки. Аки тянет его за волосы на затылке, вынуждая отстраниться, а затем притягивает обратно. Аки чувствует мягкость языка, влажный жар, окутывающий со всех сторон — и только рот Денджи может подарить такое наслаждение. Держаться все тяжелее. Он чуть ли не вырывает пацану волосы, знает, что ему больно — Денджи вырывается, всхлипывает, но он лишь играет… Аки знает, что Денджи хочет на самом деле, и вбивается так глубоко и резко, что чужой нос утыкается ему в лобок. Аки чувствует сокращение плоти, чувствует, как его опаляет изнутри. И стонет так, что Денджи готов жизнь отдать, лишь бы не забыть эти звуки. Во рту становится слишком тесно, слюна, смешанная со спермой, вытекает из уголков рта. Денджи подносит руку к подбородку, вытирается, однако несколько капель соскальзывают на кафель. Интересно, Аки будет злиться за испачканный пол? Но у Аки совсем другие мысли. Он смотрит на бледную нитку, тянущуюся от головки члена к губам Денджи. Интересно, Денджи больно сейчас? И достаточно ли больно, чтобы понять, что он больше никому не нужен? Аки тянет его к себе, без доброты, без нежности, просто помогает подняться. Тянется к его рту и целует. Денджи дышит тяжело, на секунду теряется и не отвечает на поцелуй от шока, что Аки целует его, когда должен ненавидеть — но уже мягко раздвигает губы языком, задевает зубы… Ощущение невероятное, во рту кисло и вязко от спермы и сгустившейся слюны. Поцелуя вообще не должно было случиться, но Денджи расслабляется, поддается вновь, вплетает пальцы Аки в волосы, чтобы чувствовать острее, сильнее, больше. Этот поцелуй отличается от многочисленных пьяных поцелуев, которые хотелось поскорее прекратить… Но приходится отстраниться на секунду, потому что нужно дышать, и Денджи жадно хватает воздух губами, открывает рот и вываливает язык как собака. Член стоит так крепко, что больно, и Денджи хватается Аки за плечо, шепчет: — Пожалуйста, мне нужно… И Аки трахнул бы его прямо здесь и сейчас. Он протискивает колено Денджи меж бедер. — Потрогай себя. Денджи задыхается, безостановочно шепчет «спасибо». Благодарности лишние. Аки хорошо, а не должно быть. Денджи цепляется за его плечи, дрожит, прячет лицо в сгибе шеи, и много времени ему не нужно: он пару раз сжимает член и кончает в штаны. — Блять… Больно… Хорошо… Он начинает болтать и нести всякую чушь — но Аки отчего-то возбуждается опять, особенно когда бессмысленная тирада заканчивается кротким «Аки». Денджи думается, что не стоило кончать вот так. Теперь в трусах мокро, грязно, но и вытащить бы он не успел — даже от трения о ткань боксеров чуть не спустил. Денджи отступает, едва держась на ногах — даже если упадет — Аки поймает. Аки склоняется и быстро целует Денджи в то место, где когда-то темнел засос.