Токи душевной энергии

Ободранная краска на стенах общежития, которая сыпется крошками на холодную плитку. От старых штор отражаются узоры на деревянном столе при свете холодной и жемчужной луны. Приятный звук электричества издаёт измотанный холодильник советских времён. Циферблат часов играет свою тихую песню. Вокруг глубокая темнота. Холодная ночь. Ветер сочится через открытое ветхое окно. Лишь тусклый свет от лампы над плитой освещает территорию общажной кухни. У широкого входа, на крепких нитках висит влажная одежда студентов: майки, свитеры, брюки, топики, носки. Старые батареи «гармошкой» отдают малое тепло. Кухонные тумбочки обцарапаны нелепыми, кривыми рисунками. Рядом с мусорной корзиной разбросаны пачки сока. На подоконнике скопилась гора противных и едких искуренных сигарет. Самое время закурить. Бледные руки достают из пачки, на которой написано «Курение убивает», маленькую сигарету. Огонь обдаёт табак пламенем. Голубые глаза смотрят на серебряную Луну, что сегодня так ярко светится. Из уст выходят свинцовые клубы дыма. Аромат вишни, смешанный с горьким табаком разносится по всей кухне. В голову бьет прилив тяжести. Веки медленно закрываются, тело мякнет, мышцы расслабляются. Мысли сливаются в кучу, виски нервно пульсируют при затяжке. Легкие заполняет тяжелый смог, заставляя чуть кашлять. Чёрная, как смоль гитара, лежит на худых ногах парня: медные струны, узорчатая розетка, пару наклеек на грифе. Правая рука облокачивается на корпус, ноги держатся за батареи, что греют ступни. Пальцы перебирают струны, издавая приятную медленную мелодию. Сгорбленная спина, тонкие ноги, которые держат на себе гитару, худые руки, что курят сигарету и играют корявый блюз. О чем думает этот парень среди ночи в общежитии на кухне? Он выглядит, словно одинокий волк, что так и воет на блестящую Луну своими темно-лазурными глазами. Тело вздрагивает, слыша шаги в сторону кухни. Пальцы нервно тушат сигарету об бетонный подоконник, разгоняя дым. Очи тревожно смотрят в глубину коридора, ожидая все что угодно: от вахтёрши, которая выгонит его отсюда, до пьяного чувака, который не обратит даже внимания на посторонних. Быстрое шарканье тапочек даёт понять, что это не вахтёрша, и не пьяный человек. Тёмные локоны волос растрепанны, туловище оголено, на бёдрах лишь шорты. Бархатный, успокаивающий голос произносит что-то тихо у входа. -Можешь не прятаться. Я не «правильный» мальчик и стучать точно не буду. Всем нужна ночная затяжка,-силуэт подходит ближе, дабы разглядеть своего собеседника на данный момент, делая ироничный акцент на слове «правильный». Отлив голубых испуганных глаз бросается сразу на взор, золотистые волосы обвивают шею, ключицы, руки держат гитару, ноги держатся за старые батареи. -Удобно ты устроился,-все ещё разглядывает парень и ухмыляется. Тихий собеседник сидит меж подоконником и тумбочкой в углу. -Чуя? Чуя Накахара?-легко спрашивает темноволосый, подходя к холодильнику. Тело облокачивается на электроприбор, потягиваясь. -Да,-безразлично отвечает рыжеволосый. -А я Дазай. Я тебя видел в универе. Мы же на одном факультете?-дверца холодильника открывается, а спина нагибается, чтобы достать все нужное. -Да,-также сухо отвечает Накахара. Руки Осаму достают из холодильника банку сгущёнки, сливочное масло, захватывая с тумбочки булку. Синие тапки раздражающе шаркают по холодному полу, направляясь ближе к свету—плите. Тёплое освещение лапочки над плитой, тишина, лишь ветер нагоняет весеннюю вьюгу. -Сыграешь? Никто не услышит, даю гарантию. Но если что, вали на меня,-мягкий голос разрывает нити тишины. Руки нарезают четыре куска булки. -Я никому не играю. -Почемуу?-протягивает Дазай, облизывая свои пальцы от масла, которое раскрывает от упаковки. -Хватит,-фыркает Чуя, доставая ещё одну сигарету из пачки,-правду говорят, что Осаму зануда. Приторный дым слоится голубыми отливами в воздухе. Глаза закрываются и мысли только об одном: быть в одиночестве и спокойствии. -Я? Это ты зануда!-отрицает Осаму, открывая ножом жестяную банку сгущёнки,-я просто общительный, а ты социально-тревожный человек. Мы разные. Но это не мешает мне с тобой поговорить. Согласись, лучше заняться диалогом ночью, чем одиночеством. И так всегда ночью полностью в нем. Дазай говорит последние слова так, будто это его рутина—быть одному ночью и часто поедать бутерброды на кухне в полнейшем одиночестве. Сгущёнка тягуче падает на хлеб с маслом. На тумбочке остаются сладкие капли. -Тебе то какое дело. Заткни рот булкой. И почему именно ночью?-поворачивается Накахара к Дазаю, рассматривая. Лохматые каштановые волосы, худое тело, тату на ключице, бледная кожа, синяки под глазами, трясущиеся руки. На вид Осаму кажется уставшим от жизни человеком. -Ты даже сказал заткнуть рот булкой. Но я отвечу. Утром-тут колхозе утро, днём-я на парах, вечером-все резко хотят почаёвничать вместе. Поэтому, перекусываю ночью. Мне так удобнее,-Дазай откусывает еду. -Держи. Наверное, сам ничего не ешь. Даже на парах,—рука протягивает сладкий бутерброд Накахаре, а на лице рисуется улыбка,-и хватит курить. -Этот «вкусный бутерброд» мама мне готовила, когда я собирался в садик. Смотрел какие-то мультики и уплетал это. Я прыгал от счастья, если на утро был «вкусный бутерброд»,—в голосе отражается грусть, но лёгкость тембра голоса заставляет сомневаться в этом. Осаму облизывает каждый палец от сгущёнки, облокачиваясь бёдрами на старую кухонную тумбу. Чуя отложил сигарету в сторону. Душа сама начала уплетать лакомство, не слушая мозг. Чавкание давало понять, что это ленивое блюдо безумно вкусное и по-своему изысканное. -Вижу, тебе нравится,-чуть смеётся темноволосый, ещё больше разглядывая тело Накахары, ещё больше читая его личность. -Что-нибудь читаешь? -Предупреждения на сигаретах. Кухня заливается громким смехом Дазая. Парень хватается за живот, полностью краснея, на глазах подступают слёзы. -Тебе так чертовски нравится язвить, Чуя?-широкая улыбка красуется на лице Осаму. -А тебе орать ну все общежитие с тупых шуток? И я так понимаю, читать?-чуть улыбается Чуя. От смеха темноволосого нельзя не улыбаться. -Да. Я чертовски люблю читать. Мне нравится литература. Это душа мира. Она показывает все стороны жизни, стороны людей, природы, натюрмортов. Я безумно люблю литературу. Она отражает что-то глубокое, что-то более интересное, чем сам мир. -И красноречиво болтать тоже, смотрю, любишь,-продолжает подкалывать Чуя, закуривая сигарету. Тонкие пальцы обхватывают табак, на этот раз глаза внимательно смотрят на собеседника,-пишешь, наверняка, какие-нибудь очерки. Губы медленно затягивают дым внутрь себя. -Сказы. Я пишу сказы. Мне нравится именно это повествование. Оно чувственнее, чем остальные. -И еще ты у нас нежная натура?-легко смеётся рыжеволосый, заправляя за ухо свои волосы,-а я все еще не могу «оседлать Пегаса»*. -Даже так?-удивляется Осаму, хитро ухмыляясь. -А что насчёт лубочной литературы? Знаешь? Знаешь?-горит любопытством Дазай. Накахара начинает сильнее смеяться, видя детский блеск в таких серьёзных, глубоких глазах. -Не знаю. -Лубочная литература-дешевые по цене книги с картинками, которые разносили в прошлое время странствующие торговцы. Среди лубочной литературы часто встречались подлинно художественные произведения народного творчества — картины, работы неизвестных художников из народа, изданные в виде лубка-гравюры, поясняющие народные песни и сказки. Такую специально отобранную «литературу для народа» усиленно распространяли господствующие классы в царское время,-победный выдох вышел вместе с длиной речью. Пальцы сжимали тумбу от сладкого волнения. -В интернете выучил? -Нет. Нашёл в библиотеке. Очень интересный, кстати, словарь,-Осаму замолчал. Лишь руки достали дешевые сигареты. Смог наполнил неприятным запахом всю кухню. Долгое молчание. Взгляды в пустошь. Голубые глаза погружаются в дно панелек напротив. Карие — в глубину коридора. Кажется, тишина сьедает их души. Этот разговор был, словно искра во время страшной бури. -Это было интересно. Спасибо,-тушит сигарету Накахара, беря в руки гитару. «Пойми, прошу, ты очень-очень мне нужна Пойми, ведь я тобой дышу, ты в это вряд ли влюблена Но я живу, пока держу твою ладонь в своей руке И трещины на потолке напоминают мне о том, что без тебя я был никем Прошу вернись или дай умереть мне» Глаза Осаму сверкают яркими звёздами. Голос рыжеволосого очаровывает, туманит, околдовывает. Очи Дазая ярче, чем звезды за окном. «Наверное я слишком влюблён Я снова начал слушать Земфиру Листая твои фото в альбомах Вникая в тебя тысячу раз Я слишком влюблён Ты в каждой моей мысли, ты - вирус Я снова буду ждать тебя дома В бессмысленном поиске глаз Зачем ты врёшь? Зачем ты жжёшь мои стихи? И говоришь, что ты уйдёшь Ты не простишь мои грехи» Лёгкое движение руки глушит струны. Голубые глаза рассматривают окрылённого Дазая. Широкая улыбка, сияющие глаза, как у ребёнка, который увидел огромную сладкую вату. -Ты же никому не играешь,-восторженно шепчет Осаму, подходя ближе к Чуе. По телу бегут мурашки и точно не от открытого окна. Пускай сейчас от них двоих пахнет отвратительными сигаретами, пускай их руки липкие от сгущёнки, пускай их спалит «правильный» мальчик, идя в туалет. Их глаза наполнены звёздами. Яркими, блестящими, огненными звёздами. Их души поют мелодичную песню. -Я подумал, что тебе понравится,-прерывает нить взглядов Чуя, отворачивая голову в сторону, где висит паутина. —У меня есть две бутылки гаража с вишней. Я давно хотел выпить бутылочку дешёвого пива с кем-то,-голос Осаму сейчас схож с мягким зефиром. -Ты серьезно? Я ожидал от тебя стихи, Дазай. Стук стеклянных бутылок. Монотонные разговоры об искусстве, звёздах, университете и музыке. Тихий смех. И, наконец, рассвет. Рассвет, который каждый встречает в первый раз не в одиночестве.