То же кресло. Та же кровать. Только Феликс не стирает слезы, а сонно трёт свои глаза, немного хмурясь. Чанбин не понимает, почему они в спальне, но не возражает, хотя был бы рад кухне, чем этому месту, которое добавляет еще больше неуверенности в себе.
Бин обводит взглядом помещение, вслушиваясь в шуршание одеяла и тихое сонное кряканье Феликса. Замечает часы на столе и хмурится. Раннее утро. Чанбин не подумал о том, что разбудит друга, когда сбегал из своего дома, но он здесь. И сонный Ёнбок вроде уже пришел в себя, но почему же не получается собраться?
— Так ты не скажешь, что тебя привело в такой ранний час? — Феликс плюхается головой на подушку и трется об нее лицом. — Я спал всего два часа…
— Прости! — внезапно выпаливает Чанбин и от напряжения сжимает ладонями свои колени.
— Да ничего, я сам виноват.
— Нет. Я… Прости, что пропал. Прости, что не отвечал ни на звонки, ни на смс. Просто…
Чанбин тушуется под напряженным прямым взглядом напротив и потому смотрит куда-то в район торчащих из-под одеяла ключиц Ёнбока. Ёнбок молчит.
Насколько тяжело собраться. Насколько тяжело признаться лучшему другу в совершенно новых чувствах. Странных, ощутимых до тумана в голове, до непонятности в душе, но столь сбивающих, что слова словно слипшийся клубок, который никак не хочет распутаться.
Чанбин делает три глубоких вдоха друг за другом. Протяжно выдыхает, будто сбрасывает груз и тяжесть, и делает этот первый страшный шаг.
— Я… — Чанбин громко сглатывает и кивает, давая себе разрешение на последующие слова, — Мне впервые нравится парень. Я никогда… Были девушки, ты знаешь, но не парни. И знаешь… Это слишком… — долго выдыхает. Чувствует, будто пробежал тысячи километров, пока произносил слова-признания.
— Слишком что? — осторожность считывается в каждой букве, Чанбин чувствует это, и ему становится немного легче.
— Эта… — не найдя в себе сил произнести то самое слово, Чанбин на секунду замолкает. — Слишком сильно… Я задыхаюсь, будто захлебываюсь. А так не должно быть, верно?
Вопрос вроде обращен к Ёнбоку, но Чанбин не смотрит в его сторону. Внутренний страх слишком огромен, чтобы осознать всю свою трусость в глазах напротив. Бинни наблюдает за своими пальцами, которые сжимают колени и понимает, что от волнения не чувствует боли.
— Не знаю, — Феликс жмёт выглядывающим из-под одеяла плечом. — Я всегда влюбляюсь именно так. Как самоубийца-утопленник. Для меня это обычное состояние.
Чанбин сначала напрягается от услышанных слов, а затем резко опадает в кресле. После высказанного ощущает глубокую опустошенность. Спокойный ответ и последующее молчание Ёнбока дают возможность Чанбину поднять взгляд и встретиться с тем, кого он боялся и избегал вот уже несколько недель.
Взгляд Ёнбока источает спокойствие и непринужденность, будто такие признания он слышит каждый день. Да, Бин понимает, что гею слышать о таком не впервой, но ему, Чанбину, эти слова даются очень тяжело. Он буквально переступает через себя. Размышляя о том, что он теперь не одинок в своей агонии, ему хочется продолжить, но Феликс первым нарушает тишину комнаты.
— Будь уверен, Бинни, ты не влюблён.
— Что? — От столь неожиданных слов рот Чанбина остается открытым, а тело становится напряженным.
— Ты просто его жаждешь, хочешь, не более, — речь Феликса настолько непринужденна, что от некоего внутреннего возмущения Чанбин садится в кресле, чуть наклонившись вперед.
— Погоди. Разве ты не страдал? До слез, м? Ёнбок?
— Страдал. — Вздох прерывает речь севшего на постели Феликса. Он закутывается плотнее в одеяло и, положив руку на сердце, произносит: — Моей душе было больно. После. Потому что я перешёл черту. А ты нет. И если бы я не сделал этого, то перенес бы отказ Хёнджина гораздо легче.
— Но… — Чанбин возмущен, хотя не понимает, по какой причине. Горит изнутри, хочет высказаться, а слов не находит. Грудь его вздымается от тяжелого дыхания. Взгляд бегает по лицу невозмутимого Ёнбока. Так и не стерпев своих непрошенных эмоций, Чанбин резко встает с кресла и плюхается на постель, напротив друга.
Солнце заливает комнату, чуть жарит сквозь стекло. Слышно, как в тишине комнаты тикают часы. Ёнбок шуршит одеялом, подтаскивая его под себя, и на его лице на доли секунд появляется легкая улыбка. Чанбин не замечает её. Чанбин сосредоточен на глазах Ёнбока, на торчащих в разные стороны светлых волосах, в которых запуталось солнце. Россыпь веснушек будто становится еще больше. Всё это почему-то в эту минуту жутко смущает Бинни. Словно в нем внезапно что-то перещёлкнуло. Чанбин ловит себя на мысли, что все что он предполагал на счет друга, насчет его возможной обиды и злости, что все это ерунда, выдумки его больного мозга. Ёнбок слишком добрый и отзывчивый человек, чтобы опускаться до такого, не выяснив причины.
— Ёнбоки-и… — с выдохом произносит Чанбин и резко обнимает друга, повалив их обоих на кровать. — Я дурак.
Милый тихий смех Феликса пробуждает в Чанбине море нежности. Он крепче сжимает друга в своих объятиях, жмется к нему и трётся носом об оголенное плечо Ёнбока. Облегчение, пришедшее за столь долгие дни, лишает Чанбина последних сил. Высвободив друга из своей хватки, он опадает на кровать и жмурится, прикрывая лицо руками.
Весь последующий день они говорят по душам. Говорят так, будто никогда еще не открывались друг другу. Слова извинения о прошедших неделях, переживания, всякие дурные мысли — не важно, о чем говорить, Чанбин делится всем. Феликс больше слушает. Но за проведенное время за болтовнёй больше ни разу не звучит то самое имя, которое, словно табу, с этого дня под большим запретом.
Феликс, который всегда казался Бинни легким и добродушным человеком, в этот день предстает в совершенно другом виде. Спокойный, рассудительный, тонко чувствующий и мудрый. Некоторые слова, даже не сказать, что поддержки, а так, просто, по-дружески, заставляют Чанбина задуматься, проникнуть в их суть и начать понимать себя. И дело не в силе этих слов, хотя Феликс говорит очень уверенно, а в том, что это первый опыт — чувства к своему полу. С помощью друга Чанбин смотрит на эту ситуацию с совершенно иной точки. Начинает воспринимать как должное, не разделяет на «до» и «после» или «черное» и «белое». Ощущает как случившееся прошедшее. Нет, желание и влюбленность в злополучного Хёнджина не проходит за один день, но ощущать себя становится легче. Гораздо. И Чанбин в молчаливой благодарности улыбается сидящему напротив Ёнбоку. Молчит. Потому что Бинни знает — Ёнбок всё понимает.
***
— Что ты делаешь? — удивленно спрашивает Бин, развернувшись к стоящему позади другу.
— Помогаю тебе одеться, — непринуждённо отвечает Феликс, продолжая поправлять рукав и плечо куртки на Чанбине. — А что?
— Не… м… Спасибо, — стушевавшись, отвечает Бин и отворачивается, ощущая, как уши обдает жаром.
Видит ли необычное волнующее поведение Чанбина сам Феликс, не понятно. После того большого откровенного разговора, Чанбин начинает замечать то, чего никогда не видел в своем друге. И эти маленькие открытия почему-то поражают и удивляют, хотя они с Феликсом дружат уже много лет. Чанбин, каждый раз заприметив что-то новое для себя в Ёнбоке, задается вопросом — а был ли Ёнбок таким всегда или в друге тоже что-то поменялось с того самого дня? Но ответа не находит, а потому просто продолжает дальше жить, разрешая себе порой некие откровенности, которые не мог позволить ранее.
— Ты очень заботливый, — сглотнув, тихо произносит Чанбин и делает вид, что поправляет куртку, хотя всё это уже проделал Феликс, — никогда этого в тебе не замечал.
— Я всегда таким был, — с лучистой улыбкой отвечает Феликс, а Чанбин еще больше тушуется, задаваясь новым вопросом — зачем быть настолько милым?
Чанбин всегда знал, что Феликс очень тактильный парень, но он никогда не ощущал эти прикосновения на себе, и даже тем прикосновениям, что были, он не придавал того глубокого значения, которыми они стали после той посиделки.
Если раньше Бин ощущал тяжесть от мыслей о том, что он влюбился в парня, то теперь от всех этих странных чувств в обычных прикосновениях Феликса тянуло чем-то иным, оставляя после себя мурашки. Ощущать что-то новое было не столь странно, а дико непривычно. Это же Ёнбок. Дружище. С которым они проводили уйму времени за играми, за посиделками в кафе, обсуждая всех подряд, гуляли и ездили в совместные поездки. Да, проводили совместные ночи, смотря какие-нибудь сериалы вместе, запивая всё это пивом. А сейчас…
Может, потому что теперь от всех этих собственных эмоций и переживаний Чанбин не ощущает твердую почву под ногами, он решает провести совместную попойку, дабы вернуть старое былое, и зовёт друга к себе с ночёвкой. Ёнбок радостно соглашается, предложив со своей стороны принести кучу разной вкусной еды, когда весь алкоголь с Чанбина. Бин кивает, надеясь на то, что всё будет именно таким, каким всегда и было.
Но всё идет совершенно не по тому старому, привычному сценарию. Перенервничав ещё задолго до самого прихода друга, Бин сбивается с настроя, когда видит Ёнбока на пороге своей квартиры. Красивый, румяный от прохладного воздуха на улице и с такой нежной улыбкой, что ком в горле ощущается как камень.
— Впустишь меня? — лучисто улыбаясь, произносит Ёнбок и склоняет голову набок.
— Да! Да. Проходи, — Чанбин пропускает друга внутрь, закрывает за ним дверь на замок и на несколько секунд прикрывает глаза. Выдыхает, говорят себе, что это всё его дурная фантазия, не более. И вдыхает приятный аромат с тела Феликса, пока тот снимает свою куртку.
— Как вкусно пахнет, — протяжно произносит Бинни и резко добавляет, — Едой! Что ты принёс?
***
— «Зыркало слёз» — заплетаясь, произносит Чанбин и тычет пальцем в сторону Феликса.
— Что? — с непониманием говорит тот, больше беспокоясь о том, как бы его друг не свалился со стула. Думает, что никогда не видел настолько пьяного Бинни и что тому явно пора спать.
— Не слышал о тком? Ну, «Зркало слез»! Ты высказываешь всё, что у тебя накипело мне, а я тебе, и мы всё порешаем.
— Мне нечего тебе сказать. Я всем доволен. Меня волнует сейчас лишь только то, что ты слишком пьян, чтобы играть в это «Зеркало слёз». И мне не нравится это название.
Они несколько минут молчат. Каждый думает о своём, но тишина не раздражает. В ней возникает такое тёплое и домашнее спокойствие, что никто из них не хочет нарушать её. Бинни лежит на вытянутой руке, что лежит на столе между бутылок и смотрит на Ёнбока. Его пьяный взгляд блуждает по видимой части тела: грудь за его домашней футболкой, острые плечи, ключицы, что торчат из-за глубокого выреза, слишком тонкие, думает Чанбин. Острый подбородок и эти алые от алкоголя губы. Губы. Наверное, очень нежные, если их коснуться кончиком пальца. Ненадолго задержавшись, Чанбин теперь смотрит прямо в глаза напротив и полупьяно улыбается, даже хмыкает чему-то непонятному. Поднимается со стола, тянется руками вверх и оседает. Тело словно большой мешок с песком. И Ёнбок всё понимает.
— Идём, Бинни, уложим тебя спать.
Теплые руки Феликса обхватывают еле сопротивляющегося Чанбина. И Бин что-то хнычет под нос, больше смеша Феликса, но бредёт за другом. А когда они доходят до кровати, Бин плюхается на постель и тащит за собой Ёнбока, прижимая его рукой за шею. И полупьяно шепчет прямо на ухо:
— Останься здесь.
— Хорошо, — просто и непринуждённо отвечает Ёнбок и ложится рядом, накрывая их одеялом.
***
— Мне нравятся твои руки.
— Что? — Чанбин не знает, от чего он смущается больше: от комплимента, от того, как теплые руки Ёнбока сжимают его бицепсы или от того, какой игривый взгляд он видит в зеркале.
— Твои руки. Такие сильные, твёрдые. — В голосе Феликса не слышно игривых нот. Он говорит обычно, без какой-либо эмоциональной окраски. Будто рассказывает, что ел сегодня на обед. Но взгляд говорит явно о другом подтексте. Но каком… Знал бы Чанбин…
— Ёнбок! — чуть вырываясь из непрошеных объятий, говорит Чанбин и отходит от зеркала. Оно будто показывает самое сокровенное, от чего Бинни становится жутко стыдно.
— Почему ты смущаешься? — Ёнбок следует за другом, пытаясь заглянуть тому в лицо, чтобы удостовериться в том, что он явно заметил в их отражении.
— Потому что ты говоришь какие-то странные вещи.
Чанбин хочет сменить футболку, но становится жутко неловко, ведь надо снять эту перед тем, как надеть другую. А оголяться перед Ёнбоком…
— Я делаю тебе комплимент и говорю о том, что мне в тебе нравится. Разве я сказал что-то плохое?
— Н-н-нет… Да! То есть… это странно… слышать от тебя такое. — Совершенно растерявшись, Бинни оседает на постели, не зная, что ему делать дальше.
— А если бы я был девушкой, тебе бы понравились мои слова? — Поначалу, Ёнбок хочет отвернуться, чтобы и дальше не смущать друга, но любопытство берет верх. Он точно знает, что хочет видеть все эмоции на лице не умеющего ничего скрывать Чанбина. Потому жадно всматривается.
— О, перестань, — отмахивается Бин и, встав с кровати, хватает и надевает первую попавшуюся кофту, — Идём гулять.
Феликс смотрит в спину уходящего из комнаты Бинни и закусывает губу, потому что он, в отличие от друга, явно не закончил. Но молча согласившись, просто бредёт за Чанбином. Легкий мороз отрезвит их обоих. Они явно в этом нуждаются, особенно Ёнбок.
***
— Пар изо рта. Зима уже близко, — Феликс произносит эти слова смотря в сумеречное небо, и делает вид, будто пускает дымовые колечки.
— Без «уже», — наблюдая за Феликсом, тихо произносит Чанбин. Между его бровей пролегает глубокая складка.
— Что? — задумавшись, спрашивает Феликс и поворачивается к другу.
Взгляд Ёнбока с такого ракурса, вполоборота, становится совсем хитрым, почти лисьим, но теплота в радужках согревает, и от неё становится внезапно дурно.
— Ничего… — почти шепотом отвечает Чанбин и резко поворачивает голову в противоположную сторону. Феликс ловит это движение. Замечает.
Всего пару недель, как Чанбин вернулся в его жизнь. Ёнбок видит, понимает, что другу легче так и не становится. Каждый раз, даже просто с первых минут их встречи, Феликс замечает печаль в глазах друга, сутулость в плечах, словно тот несёт на себе огромный груз, и надломленные брови, воплощающие в себе всю боль, доносят всю суть происходящего. Да, Чанбину больно. Да, он всё ещё идёт против себя, чрезмерно сопротивляясь. Но Ёнбоку больно не меньше… с одного особенного момента. Только приходится скрывать всё из самых последних сил, чтобы ещё больше не ранить близкого сердцу человека.
Ёнбок каждый день задается вопросом о том, насколько он силен или каковы его границы терпения, чтобы не наломать новых дров или… И вот это «или» не даёт Ёнбоку покоя. Хочется так верить в него, ожидать чего-то большего, дать этому «или» возможность воплотиться в жизнь.
И, наблюдая в эту минуту за вновь поникшим Чанбином, Ёнбок срывается, зная, что его ожидает провал «или» то, что даст толчок к чему-то новому. Тому самому — долгожданному.
— Хочешь, я сделаю так, что тебе станет легче? — мило заглядывая в лицо Чанбину, с нотками теплоты в голосе произносит Ёнбок.
— Что?
Чанбин видит, как с алых губ напротив срывается очередное облачко пара, и ощущает жар на своих губах, словно их сейчас растопит огнем. Возможно обожжет, но холод тает, оставляя после себя лишь нежность и тепло. И под опущенными веками появляется огромная бесконечная темная пустота.
Легкое соприкосновение горячих языков создает в голове Чанбина огромный взрыв, создает новую вселённую. Кажется, уносит в какую-то бесконечность, но… внезапно приводит в чувство.
— Что ты делаешь?! — Чанбин вздрагивает, делает шаг назад и скрывает свои горящие губы за тыльной стороной ладони.
— Спасаю тебя. — Голос Ёнбока тих. Взгляд прямой и пронизывающий до сильнейших мурашек. На его лице нет улыбки или веселых искр во взгляде. Выражение его лица сосредоточенно на темных, как бусины, глазах напротив.
Несколько долгих, жутко мучительных минут разносят душу Ёнбока на мелкие куски. Взгляд напротив заливается паникой и страхом. Феликс не выдерживает и закрывает глаза. В заломе бровей и глубокой складке между ними читается неотвратимая боль. Он отворачивается. Не хочет, чтобы Чанбин видел его таким снова. Не хочет давать другу новые ещё более сносящие с ног чувства. Пусть будет больно только ему, не Бинни. Пусть он останется со своей болью сам, наедине. А она пройдёт, как и всё другое, что оставило след в свое время.
— Прости… — тихо произносит Чанбин.
