Пагубное влияние

Настолько восхитительно, настолько дивно… Создатель, как же ты посмел забрать его прелесть прямо из-под носа? Он долго искал её, что сбился со счёту, сколько времени прошло и вот, наконец, сумел пробраться в Райский сад — Эдем. Как же раньше не додумался… Уже бывал здесь, когда разрывал крылья неугодному брату Гавриилу, дабы занять его место, что неизбежно привело к уговорам Адамы и Евы — испробовать на вкус плод познания, благодаря чему, по его словам, они могли бы стать, как Бог, всезнающими. Но цена, заплаченная за столь опрометчивый и глупый поступок была велика, и Дьявол прекрасно знал вкус этого запретного плода… Так что неудивительно, что осеняющую сущность распирало от приятных воспоминаний по былым денькам в «Царствие Небесном», теперь, уже навсегда для него исчезнувшим. В глазах этих существ не отражалось ничего, кроме мольбы, а после он рвал крылья и остальным защитникам мира, которые оказались слишком самонадеянны, раз не смогли ничего сделать. Раз позволили себя свергнуть. Михаилу не стоило быть милосердным, чтоб отправить его в изгнание в надежде, что он подумает над своим ужасным поведением, как нашкодивший ребёнок и раскается перед Отцом… Михаилу стоило сразу его убить. Не были бы тогда изгнаны, возможно, Адам и Ева, не было бы разрушений и зла… Но зло всегда было, ещё до Люцифера. Первородный хаос, от которого нужно было защищать Рай. Им ли об этом не знать? У врат больше не стоял величественный страж, один из Херувимов, мимо которого ранее было невозможно пройти. Когда-то это могущественное существо было серьёзной проблемой, но теперь, кажется, что и ему надоело охранять вход в Эдем веками, в то время как самого первого стража вовсе изгнали за то, что посмел пропустить Люцифера в Сады. Не было больше ангелов, не было его когда-то братьев, не было ничего того, что он так презирал. Всех этих зазнавшихся копий, что посмели смеяться над ним. Как итог, все они поплатились за эту дерзость и давно исчезли. Даже печально, не сможет посмотреть на их реакцию. Как бы они смотрели на него, всё так же с жалостью? Наверняка, ожидаемо — с ужасом. То, что он увидел, заставило его чёрную душу затрепетать. Застал эту грубиянку, которая посмела сбежать от него… Святую Аврелию, спящую у большого дуба, что служил опорой. На поляне, словно на перине, в окружении могучих деревьев, такая недосягаемая. Столь хрупок сон, что грех было будить. Спит давно. Возможно, с того самого времени, как попала сюда… Но этого он утверждать точно не мог. Рядом порхали птицы, всё было застлано облаками, будто пеленой, а на коленях мирно сопели белые пушистые кролики. Девушка сияет, как драгоценность, как маленькая звёздочка своей чистой, непорочной душой. Доброта, забота, потуги спасать, даже жертвовать собственными чувствами... Слабость. Как же смешно — на что она надеялась всё своё жалкое существование? Её нужно унизить. Преподать урок. Дать понять, во что она ввязалась, как только посмела появиться на свет. Неясное желание обладать тем, что создаётся Богом — наверное, одно из его самых очевидных увлечений. Обладать женщинами, как и полагается тому, кто создан по образу и подобию Всевышнего. Обманывается… Нет, это правда была она. Тот самый след… След Творца, плывущий от Аврелии белыми переливами, как морозными узорами на окнах, как мелодией без звука, ни с чем не спутать. Святая Дева — последнее творение. И наверняка более не будет. Создателю надоело. Он не плохой и не хороший — для Бога не существует законов, он сам их создавал, водя пальцем по бесформенной долине и вырисовывая звёзды вместе со своей спутницей, чьё имя навсегда уже было стёрто из истории, а теперь?.. Падший давно перестал понимать его и видеть, как люди, да и в принципе, не очень то хотел. Лишь едва уловимые потоки напоминали, что Бог всё ещё здесь. Он есть. Но почему-то равнодушен к своим созданиям, если вообще вспоминает о них, если вообще ещё способен волочить своё жалкое существование и здраво мыслить, ибо рассудок, как считал Люцифер, его Творец потерял уже на стадии создания его жалких «братьев», про Адама он даже вспоминать не хотел, настолько то было избалованное и отвратительное существо, чья душа, возможно, намного больше заслужила Ада, чем сам Дьявол. Но это сделало его тем, кем он является теперь, и Херувим Осеняющий ни о чём не жалел… Когда Лже-Гавриил приблизился, в воздухе появился запах серы, сырости и чего-то знакомого. Она сразу же улавливает его. От этого аромата мило вздёрнулся носик. Животные зашевелились, начав испытывать необъяснимый ужас, пернатые спрятались в ветвях, кролики как можно плотнее зажались в уголке, лисички же, что сидели вокруг её силуэта, шустро подняв уши кверху и расширяя зрачки, учуяли неладное, после чего быстро покинули территорию. Златовласая сонно оглядывается, прижав к себе ткань, дабы прикрыться от из ниоткуда возникшего холода. Она же совсем голенькая, но ей нет смысла скрывать наготу. Наоборот, всё это должно радовать его глаз. А потому, пока Аврелия не видит, он прячется за дерево, игриво выглядывая и любуясь, наслаждаясь моментом. Заметила. Какая глазастая… Дева сию же минуту принялась укутываться в ткани, стесняясь того, что её изучают. — Ты же не надеялся, что я тебя не увижу? Твои крылья тебя выдают. — Улыбнулась нежно и так знакомо, что внутри появилось приятное тепло. Она берёт одного кролика на руки, и, состроив брови домиком, с жалостью смотрит на испуганное создание. Они не могли просто так всполошиться, ведь здесь им ничего не угрожало. Что же не так… Поглаживая мягкую шубку, проводит ладошкой по шерсти. — Так и будешь там стоять? Последовала ядовитая усмешка и уголки губ Лже-Гавриила поднялись к верху. — Нет, моё возлюбленное дитя. Я рад, что ты пробудилась. — Ой, эм, привет. — Невинно машет ему ладошкой, убирая прядку выпавшего волоса за ухо. Не ожидала, что он ей ответит. — Это правда… Ах, так странно! — Потирая затылок, Аврелия неловко тупит взгляд, лишь бы не встречаться им с ангелом. — Я ничего не помню! Ни как оказалась здесь, ни того, кто я вообще… А мужчина в хитоне становится всё ближе, скрестив пальцы рук вместе, будто то была его излюбленная поза. Что-то больно кольнуло в груди и запах стал невыносим. Девушка посмотрела на него таким взглядом, точно её оценивало тысяча глаз. Собеседник светился — был таким приятным и знакомым, словно она уже… — Что-то не так? — Ты… ты разве не ангел? — С подозрением выдвинула гипотезу, а лицо её стало приобретать леденящий оттенок. Интонация, с которой она задала вопрос, была чёткой, как у преподавателя, которому ученик не сдал домашнее задание. — Просто… Это будоражит, ведь прежде она уже смотрела на него таким взглядом, при первой встрече. Забавное совпадение. — Как интересно, — присаживаясь рядом, чем явно испугал девушку больше, тот улыбнулся во все зубы, — и кто же я тогда? — Я… не знаю. — С сомнением, святая ежиться, пока плотная красная ткань с золотыми узорами соскальзывает вниз по плечам, заставляя поправлять её обратно. Прямо как раньше, посетило плохое предчувствие. — Я ничего не знаю… — Хм, а если подумать? — На этот незатейливый, полный глумления вопрос она не отвечает. Не знает, правда, что сказать. Всё, что та помнила, было смутным очертанием чего-то сюрреалистичного, сотканного из размытых воспоминаний, как на повреждённой фотоплёнке. И лукавый, воспользовавшись этим, склоняется ниже, заставляя блондинку испуганно ахнуть. — Ну что ты, не бойся меня. Ведь, — рука легла сверху на ладошку святой, сплетая пальцы, — мы уже давно знакомы. — Правда? Но тогда, ты! — Я Архангел Гавриил, дорогая. — Видя, как расширяются глаза и насколько девушка удивлена, он довольно хмыкает, без позволения дотрагивается золотых волос и, подняв локон, подносит к губам. — И я твой истинный спаситель, Аврелия. Именно я принёс тебя сюда, дитя. Не получается остановиться, запах цветов исходящий от тела заполняет его целиком, разрастается, подобно вирусу и достаёт каждую клетку, каждый сосуд. Святая, находясь в объятиях, ощущала странное опьянение. Она всё ещё была, как в тумане, после сказанного мир, казалось, перевернулся, а почва ушла из-под ног, став слишком мягкой, будто перина. Состояние, похожее на дрёму, на давно забытое прошлое, которое хотелось вернуть. Светлые пряди спутываются в его длинных и худых пальцах, которые треплют макушку. Нет, ей не чудится, он реален. Ко всему прочему, ей мало что говорит его присутствие, в отличие от животных, которые попрятались и стихли. — М… А где я сейчас? — В безопасности, в садах Эдема. — После этих слов Гавриил берёт ладошку девушки и целует в костяшки пальцев, с нежностью потирая их. — Яблочко? Косо смотрит на него и он, как ни в чём не бывало, откидывает фрукт в сторону. Плод, естественно, она не приняла. У неё не было аппетита, да и есть яблоки из этого сада было запрещено, только дурак не знал об этом. Но почему же тогда сам Архангел Гавриил его ей предлагает? Слишком странно, вряд ли она удостоена такой чести, когда даже Адам и Ева прогневали Создателя своим непослушанием… В этот раз он не соврал. Это место когда-то Дьявол с лёгкостью преодолел, только триумф длился недолго и его вмиг вышвырнули оттуда. Сейчас же всё иначе, он стал могущественнее. Создатель наверняка обо всём знал, но не остановил его. А значит это определённо входило в его планы. Либо ему стало плевать и на это место, раз тут ни души, ни одного ангела. Только безмозглая животинка и его прелесть. Во всяком случае, любой ответ бы устроил Падшего Архангела. И ему бы очень хотелось узнать, почему Аврелия исчезла тогда, десять лет назад. Хах, десять лет… А время на Земле порядком заставило его позабыть, что в этом месте оно течёт иначе. Аврелии уже отнюдь не двадцать пять, ведь в Эдеме, как минимум, минуло тысячу лет. Ему нужно было знать, почему она бросила его там среди развалин, не сказав ни слова. Даже возвращая время вспять, он не находил её. И раз за разом стоя у домика на окраине деревушки, падал на колени, вырывая на себе волосы и раздирая собственную плоть в мясо — словно девушки не существовало, словно её создала его извращённая фантазия, потерявшая ниточку связи с пустующим миром, от которого больше не было никакой пользы. В тот день шёл снег и было начало декабря, именно тогда она пропала без следа, рассыпавшись в ничто. Он пытался собрать, слепить её обратно. Но кроме жалкой пародии, как и остальные его создания, что бродили тут и там, ничего более путного не выходило. Она даже двигалась, как переломанная кукла, совсем не так, как его Аврелия. Но теперь она сидит перед ним — живая, нежная и такая привычная, словно не было дней разлуки. Дыхание заметно участилось и, не зная, куда себя деть, златовласая снова начинает гладить спрятавшегося кролика за своим бедром. Мягкий, как перышко. Её ласка успокаивает его и он перестаёт так дрожать, явно ощущая себя с ней в безопасности. Остальные крольчата успели разбежаться, когда лже-архангел подошёл слишком близко. От мужчины веяло прохладой, как сквозняком из приоткрытого окна летней ночью. Девушка предприняла попытку натянуть тяжёлую ткань одеяла на себя посильнее, зарывшись в ней с головой и одевая до макушки, точно капюшон. Белый пушистый комочек с ушками решил воспользоваться моментом и удрать, но оказался пойман Гавриилом за шкирку, который оценивающе оглядел его, словно блюдо, пока тот дёргал маленьким носиком и что-то противно стрекотал. Поймав обеспокоенный взгляд девы, ангел отпустил бедную животинку скакать восвояси. — Но что я здесь делаю? Я словно забыла нечто очень важное. — Чей-то силуэт в голове, такой скрюченный, совсем слабый, напоминал о ком-то близком, но лицо никак не хотело рисоваться, будто просто вымазали холст в поисках образа старика, который так и не был закончен. — Пытаюсь найти ответ, но никак не могу… — Тшш, — Гавриил прикладывает палец к её влажным губам и качает головой, спокойно прикрывая веки, — всё в порядке, милая. Ни о чём не беспокойся. Забудь обо всём. Воздушные движения принудительно закрывают глаза и Аврелия не понимает, почему её вопрос игнорируют, однако страх, возникший так спонтанно, заглушает его пробивающее на мурашки касание. Хочется раствориться в нежных руках ангела и ни о чём не думать, как он сам и сказал, но… Мысли так и норовили волчком кружиться в голове. — Знаешь, — запинается, пытаясь поставить речь и он одобрительно кивает, показывая, что внимательно слушает, — я не ощущаю себя в безопасности в этом месте, рядом с тобой как-то… странно. Зря она сказала это. Светлый образ ангела меркнет, теряя краски и тот становится похож больше, чем прежде, на неживую скульптуру. Глупышка хочет опять сбежать, подобрав совершенно нелепый предлог — ведь того старика давно нет в живых, она даже не может его вспомнить, не знает ни прошлого, ни настоящего, пробыв в Долине слишком долго под чужим присмотром, но явно слышит седьмым чувством, что что-то здесь не так. Её обманывают. — Отдыхай и ни о чём не волнуйся. Ведь я рядом. — Сдержанно, сквозь зубы. — Тебе нужно поспать, милая, набраться сил. Поцелуй в лоб, столь неожиданно, но так приятно дурманит, мысли спутываются пуще прежнего и потому девушка более не противится воле лжеархангела. Пахло ладаном, расползаясь по носику тонкими крупицами этого дивного аромата воска. — Хорошо. Если только… чуть-чуть. — Зевая, она подкладывает ладошки под щеки и хочет задремать, лежа на его коленях, пока Гавриил, мрачнея, смотрит на неё. Но не получается, сон никак не шёл в чужом присутствии. Пальцы, спутываясь в волосах, играются с ними, щекочут, доставляют покалывания, от которых Аврелия вздрагивает. Она уже спала и не понимала, отчего проснулась. Сколько времени вообще прошло? Чей-то голос вторил «не поддавайся». Стало неловко, особенно тогда, когда дева, раздумывая над этим, с тревогой приподнимает голову, увидев то, чего, скорее всего, видеть была не должна. Должна была забыть. — Ох, Гавриил? — Что такое? Хочешь поговорить? — Шёпотом воркует ей на ушко, склонившись, опять, слишком близко и обжигая дыханием, будто нарочно. Его лицо даже более женственное, чем она представляла, поэтому от такой близости в груди разливается благостная сладость. — Я вспомнила тут кое-что. — Хм, и что же? — Накручивая кокетливо на палец кудряшку, даже не скрывая своих намерений, спросил лже-архангел. — Это покажется странным… — Девушка смотрит на колыхающиеся травинки, стараясь унять неизвестную тревогу в груди, возрастающую всё больше, когда она пыталась не встречаться с ним взглядами. — Возможно, мне это приснилось, но… Я вспомнила твоё лицо, когда находилась под толщей воды. Это так странно, да? Словно бы ты хотел утопить меня. Хах! Так странно… Я… Ох. Когда она начала тереть вески, он окончательно перестал улыбаться. Его будто ледяной водой окатили. Из всех приятных моментов, она вспомнила лишь это? Брови ангела сошлись у переносицы, кожа стала белее мрамора, а почерневшие глаза сощурились. Появившиеся мешки под ними сделали его страшнее, чем было ранее. — Да, странно, — вздохнул, будто ему было всё равно, что она скажет в ответ, но болезненный укол таки пронзил его чёрное сердце, напоминая о чём-то давно забытом, о ком-то, кого он поклялся больше не впускать в свою разрушенную душу, — странно, что ты раньше этого не поняла. — Что? Я… нет! Это невозможно! Так значит, правда?.. — Тише-тише, всё в порядке. Нет причин для беспокойства. — От его притворного шёпота пробирает холодком каждую клеточку, каждую мышцу под кожей. Девушка хочет подняться, но тело не слушается. Та всхлипывает, когда длинные пальцы, пробежавшись по плечу, неожиданно залазят подмышку и сжимают упругую булочку, спускаясь и пересчитывая косточки. Не удержавшись, она соскальзывает с колен Лже-Гавриила на траву, пока сердечко бешено колотится, точно вот-вот выпрыгнет из груди. Лицо покрывается холодным потом. Приложив к устам золотые кудри, ангел шумно выдыхает. — Ведь ты мой маленький комочек счастья, моя любимая дева, моя славная душенька… Когда бледные губы, почти синюшные, словно у мертвеца, потянулись к ней, чтобы поцеловать, она отмахнулась. — Я… тьфу, нет! Нельзя так! — Голубоглазая выворачивается, но он держит крепко, сжимая до боли, до синяков на коже, до хруста в суставах. — Ты же… Ты не Гавриил… Аврелия наконец-то очнулась. Теперь воспоминания, одно за другим нахлынули на неё, как волны цунами, заставляя виски пульсировать, а душу вопить от боли. Не может не заплакать, слёзы сами полились гроздями, точно сапфиры, и он с удовольствием принялся слизывать их. Она понимает, что все люди — мертвы. Мир, который девушка знала, исчез, и всё то, что так любила Аврелия, тоже. Дьявол… это не какой-то там стереотипный рогатый сексуальный соблазнитель. Истинный он страшнее и мрачнее самих грехов, не поддающийся каким-либо человеческим представлениям. И сейчас он в чужом, словно перемолотом через мясорубку обличие. — Верно. — Острые ногти царапают кожу, впиваются, словно иглы, прорезая плоть и пачкаясь в алой крови. Девушка не выдерживает и шлёпает его по рукам, за что быстро оказывается откинута на спину. Тот занимает доминирующую позицию и усаживается сверху, смахнув мешающие волосы с лица в сторону. Жмурится, он сейчас точно ударит, чего вопреки ожиданиям не происходит. Тот всего-то огладил кончиками пальцев её мягкую щёчку. — Это отродье подохло, когда тебя ещё даже не существовало. Неестественно широко раскрывается рот, а зубы, кажется, вытягиваются, становясь длиннее и острее, прямо как лицо, которое исказилось в пугающую гримасу. Руки худые, а пальцы, точно тонкие ветви, водят по мягкой коже, как по маслу, распарывая уязвимую поверхность. Царапины ныли, зудели, ранки щиплет, а затылок ноет от удара. Зелёная трава теперь кажется через чур ядреной, а деревья сухими и скрюченными. Её затыкают поцелуем. Сопротивляться было бесполезно, сковывающий ужас лишал всякой воли. Оторвавшись, лже-архангел довольно урчит. Он так скучал по ней и не позволит опять сбежать. Его нечеловеческий взгляд, блуждающий по телу, уже говорил о том, что грядёт явно что-то непоправимое. То, чего доселе невинная дева никогда не испытывала. Чёрт, да он словно хотел сожрать её. Очень страшно. Ей так страшно, что даже в глазах лазурью отражается паника. Осторожно стирает прилипшие прядки с её щёк и посмеивается. Дьявол терпел так долго. И потерпит ещё немного. Прелюдии никто не отменял, он буквально обожал их, а ещё был точно уверен, что Аврелии понравится. Ни одна женщина не устояла прежде перед ним, а она, такая невинная, не знающая мужской ласки, тут же обязана будет отдаться ему. Лже-архангел больше не скрывает свою истинную жуткую натуру перед ней, пусть и она раскроется для него, как аленький цветок, пусть наградит своим сладким нектаром его за такую щедрость, пусть покажет доверчивую сторону, прямо как тогда, в первую встречу. Ведь он действительно был искренен в своих чувствах сейчас. Был нежен, насколько мог, со своей георгиной. Смочив пальцы слюной, он усмехается и наблюдает за тем, как она смущается, явно понимая, для чего это делается. Мягкие лепестки начинают наминать, плоть нагревается сильнее, розовые половые губки так и просят, чтоб их приласкали ещё, но девушка противится. Новое чувство, такое странное… Она не могла сказать, что не нравится, но и что получает удовольствие, тоже. Эмоции спутываются, как пряжа в клубочек, а в животе ползали отнюдь не бабочки, ведь смотря на его перекошенную рожу, которая с похотью лицезрела её голое тело, бедная душа совсем не могла позволить себе прислушаться к ощущениям. Желудок скрутило, к горлу подступил ком, вызывая тошноту. Сильный разряд, прошедшийся между ножек, парочка нехитрых махинаций с чувствительными складочками и вуаля, она уже дрожит от первого в жизни оргазма. Лишь только слегка потёр… Надо же, под его ангелом распустились белые лилии, символизируя чистоту и непорочность. Она единственная, кто удостоился чести так подкупающе расцвести перед ним. Лже-Гавриил изучает, нагло посягая на очаровательное создание. Не иначе, это диво создано специально для него. — Скажи, дитя, что я нужен тебе… Что ты хочешь быть со мной… Что хочешь спасения, ну? — Он склонился, прижимаясь своим телом вплотную и ерзая тканью от хитона по женской груди, едва касаясь тонкими устами пухлых губ девы. — Давай, я хочу услышать… — Нет! Я не буду! Ни за что! — Ах, ангел мой! Ты делаешь хуже только себе. — С досадой покачал головой он, в то время как рука уже водила вдоль мягких половых губок всё быстрее и быстрее, пока её ноги не схлопнулись, преградив ему путь к посягательству. Ухмылка, с которой Гавриил смотрел на напуганную Аврелию, говорила лишь об одном. Что он победил. Зуд, который появился чуть ниже, выворачивает внутренности, заставляет мысли наполняться странными желаниями, а тело подрагивать. Но это всё не она, это его влияние, это его аромат. От прикосновений к себе её тошнило, было мерзко до такой степени, что становилось нечем дышать. — Скорее, посмотри на меня. Открой свои чудесные глаза… — Что я сделала не так? — Всхлипывая, она отвернула небесный взгляд от мужчины. Дыхание учащается, по щекам стекают ручьями слёзы, такие прозрачные и солёные, что щиплют покрасневшую кожу. И он продолжает ловить их языком, отчего девушка вскрикивает, не в силах сдержать ненависть. — Почему! Почему ты не оставишь меня в покое?! — Потому что я безумно влюблённая сука. — Его шёпот двоится, как пропущенный через диктофон, режет слух, словно по стеклу провели ножом. Глаза Аврелии стали как два блюдца, ведь она впервые получила чьё-то признание в чувствах, если это можно было так назвать. — Устроит такой ответ? От самой шеи и до груди, покрывает влажными поцелуями, останавливаясь только тогда, когда доходит до пупка. Отрывается и смотрит на реакцию, а там было, на что посмотреть: два холмика поспешно вздымаются и опускаются, губки поджаты, веки зажмурены, а сама она закрывает лицо ладошками, когда встречается с ним взглядом. Трясёт от каждого его касания, как от холода. Дьявол прикусил губу до крови и нервно хихикнул, хрустнув шеей, отчего мурашки побежали табуном по коже Аврелии. Несносная девка… Так нагло дразнит его. Все остальные, все те, кто смели считать себя святыми, не держались так, как она и могли поверить в байки про счастливую и беззаботную жизнь буквально сразу же, отринув в мгновение ока от всех своих клятв перед Богом, отвернувшись от веры, зарыв себя и свои принципы в могилу. Ему отдавались без остатка, позволяя трахать себя, словно последних шлюх, убивали друг друга, творили самые ужаснейшие вещи, на которые их подталкивал заботливый Лже-Гавриил. Но сколько бы он не соблазнял Аврелию после того, как встретил, милая душенька не поддавалась. Словно специально косила под дуру, что ничего не понимает, а сама ведь так грезила о счастливой семье, о муже, и возможно, даже о детях. И сейчас он был готов исполнить эту мечту, стоило лишь немного, совсем немного поддаться ему, чтобы всё наконец, блять, стало прекрасно! Причмокивая, нечисть оставляет засос на внутренней стороне бедра и их взгляды сталкиваются. Улыбается ей, будто бы ничего страшного не происходит, а она шипит едкое: — Мерзость. Лёжа вот так, под ним, когда Дьявол любезно согласился быть нежным, она выдала столь вопиющую фразу. Но вопреки ожиданиям, вожделение Дьявола лишь возросло, гранича с безумием, с самыми жуткими фантазиями. — Со мной никто прежде не был так дерзок. Но я терпелив. — Притворно удивляется мужчина и прищуривается. Его личина окончательно скрывается в тени, оставляя только жуткую улыбку и чёрные точки вместо глаз, которые впились в неё шипами. Это опасно. Судорожный выдох, наполненный стуками маленького сердечка так напоминает ему симфонию, которую бы он с удовольствием слушал вечно. Продолжает наминать грудь, потирая между пальцев покрасневшие соски, которые были настолько чувствительны, что набухли уже от вида без одежды. Такая бархатная. Бесполезная ткань мешала, ему хотелось поскорее избавиться от неё. Мантия соскользнула вниз по худому телу бывшего ангела, падая на живот ненаглядной и Аврелия с писком зажмурилась, увидев то, отчего её детский мир разрушился окончательно. — Мне нравится, что ты до сих пор держишься. Я люблю волевых женщин… Это заслуживает похвалы, голубушка. Но надолго ли? Я не понимаю, чему ты противишься и ради чего? Всё пропитывается запахом болота и чем-то тяжелым. Тем, что настойчиво давит на ребра, заставляя вдыхать и не сопротивляться. Заставляя принимать происходящее, как должное. — Х-хватит! Я не… Я не хочу! Отстань от меня! Оставь меня в покое! Я не хочу этого! — Хватая губами крупицы прохладного воздуха, пока голова кружится, а вески тяжелеют, Аврелия сглатывает слюну. В ушах зазвенел писк. Задыхаясь от давления на мозг, она машет головой и ищет, за что бы ухватиться, чтоб ударить его по лицу. Коряга была бы очень кстати или камень, лежащий буквально в метре от неё. Но такое несомненно лишь разгневает Дьявола, поэтому женщина лишь прокручивает всевозможные сценарии побега в голове, надеясь до последнего, что Бог не оставит её, что спасёт, даст шанс искупиться за грехи, которые она даже не могла вспомнить. Ведь что сейчас было, если не сама кара за прошлые ошибки, самим чёртом из преисподней? Она помнила мало, катастрофически мало. Помнила с трудом даже некоторые слова из своего языка, на котором когда-то разговаривала. Она помнила лишь Библейские текста, местами размытые буквы, обуглившиеся в памяти свитки мёртвого моря, какие-то документы, которые было так интересно изучать в православной церкви с другими богословами, чтящими заветно-сохранённые письмена своих предков. Возможно… По этой причине лишь немногие имена, даты и события остались в памятном уголке её личности, подобно плохо заученному стихотворению. — А с чего ты взяла, что мне нужно твоё согласие, м? С чего ты решила, что меня интересует, чего ты хочешь? — Уткнувшись острым подбородком в низ её живота, он улыбнулся настолько широко, что казалось, ещё немного и лицо треснет. — Было бы, конечно, превосходно услышать твоё «да», но… Не закончив фразу, он получает пощёчину. О, как же девушка была напугана и горда собой одновременно, ощущая прилив сил. Отпечаток следами от пальцев, как клеймо, остался на его мертвенно-бледной коже и это привело её из восторга в дичайший ужас. — Ох! Прости, я не… Я… Боже. — Прикрыв тело тканью, Аврелия извиняется за грубость, которую никогда не проявляла и пытается отползти, даже хочет встать, убежать куда-то далеко, спрятаться в деревьях. Но тщетно, ноги ватные и не слушаются, поэтому та падает обратно. Она точно разозлила его. — Нет, не подходи! Не подходи ко мне! Убирайся! Убирайся прочь! — Девушка закрывает себя, пока ноги не расходятся и его руки не ложатся на бёдра. Денница притягивает её обратно и та яростно отбивается, насколько хватает её сил. Для него эти удары ничего не весили. Смехотворно. Но шлепок был засчитан и лукавый не забыл о нём, потирая щёку тыльной стороной ладони. Никаких слов, только действия, холодные и беспристрастные. Такое пугало вдвое. Именно в такой момент предугадать мысли мужчины было невозможным. Хныкая, Аврелия куксится, прижимая к груди кулачки, но всё-таки раздвигает покорно ноги сама, желая, чтобы всё поскорее закончилось. Закрывает глаза, задерживает кислород в лёгких и ждёт. Ждёт чего-то ужасного, пока сердце не остановится от напряжения. Гавриил провёл ледяными пальцами по её мягкому тёплому бутону и нахмурился. Его ласки оказалось недостаточно, дева всё ещё не возбудилась. Узковато и суховато, что задевает его эго. У него, к счастью, был большой опыт в таких делах. Стон, полный удивления вырывается из губ после его нахального проникновения языком в столь потаенное местечко. То, как стало влажно между ног, не на шутку взволновало. Она ожидала, что будет больно, но почему же внутри всё так дрожит? Нет, нельзя давать ему фору. Шумно дыша, Аврелия смотрит на Гавриила взглядом таким, будто ей в нос ткнули мусором, пока он, опустившись и держа за ноги, издевательски медленно вылизывает клитор, а после всё вокруг, заставляя мышцы сокращаться. Её реакция — достаточная награда. Этот священный обряд, возможно, нравился ему больше остальных. Вот только похоже, что девушка не разделяла его удовольствий. — Какая ты сладкая, — невнятно произносит, когда входит длинным языком внутрь и, отрываясь от запретного плода, с похотью наблюдает, как она стыдливо зажимает губы, удерживая стоны, — посмотри, — он открывает рот и высовывает длинный язык, покрытый слюной и её выделениями, чем вводит в замешательство, в непреодолимый ужас, — ты так возбудилась, что кончила прямо мне на лицо, хах… вот уж не думал, что кто-то навроде тебя окажется развратницей. Эти пошлые слова и его довольный вид вызывают безмерное чувство стыда. Царапины от когтей на внутренней стороне бедра щипало, и все попытки сдвинуть ноги оказывались бесполезными. Ей было до одури противно, настолько, что руки сжимались в кулаки. — Неправда! Я не!.. — Тц! Что ж, продолжим. — Горячий язык снова скользит по клитору и отодвигает горячие складки, слегка их покусывая. — Какой аппетитный кусочек, так бы и съел тебя. Невозможно было больше терпеть и Аврелия схватила его за волосы, отодвигая от себя и дрожа в конвульсиях, пока жадно глотала кислород. Колени сводило судорогой, мышцы в икрах ныли. — Хватит! Перестань! Это отвратительно… Прекрати… Ты совсем стыда не знаешь?! Ключица покраснела, пятнами расползаясь по светлой коже, а расширенные глаза смотрели куда-то наверх. Лже-Гавриил ухмыльнулся, облизнув нижнюю губу. — Похоже, для тебя это предел. Раз так, ничего не поделать… — Ч-что ты делаешь… Куда?.. Ох… Она не успевает ничем ему возразить, когда он валит её обратно на спину и раскрывает серые большие крылья. От этого «божественного» вида низ живота пульсировал так сильно, что, казалось, ещё немного, и она потеряет сознание от лицезрения столь огромного тела. Влюблённо любуясь всеми прелестями святой, Гавриил и не заметил, как начал гладить лицо девушки, словно бы рефлекторно успокаивая. Его член, который всё это время Аврелия старалась не видеть, теперь взад-вперёд скользил по животу, оставляя липкие полосы. И его размер внушал лишь страх. Без сомнений — будет больно. Колени задрожали. Дьявол переплетается с ней языками, наконец получив взаимность на поцелуй. И язык его был похож на чёрные паучьи лапы, которые хаотично и гадко изучали рот, заставляя выворачиваться девушку в хватке. Похоже, пугающий и искажённый облик в лице бывшего архангела «нравится» ей не меньше, раз она так охотно «поддаётся». Он это запомнит. Солёно, влажно, тепло и так отвратительно, что его пробивает на ухмылку от вида вздрагивающей святой. Та с опозданием понимает, что только что побывавший рот в её промежности теперь с удовольствием целовал губы. Привкус и запахи были совершенно незнакомыми: сладковатый, какой-то дурманящий аромат, вгоняющий в краску. Любое его движение заставляет её трястись и рыдать, одергивая плененные ноги. — Нравится? — Заметил, как она уставилась на член, который встал от соприкосновения с кожей. Девушка быстро отвернула лицо в сторону, ведь так совестно ей не было никогда в жизни. — Теперь и ты приласкай меня. Нечестно, что только я тут пыхчу. — С чего бы мне это делать?!.. Ы! — В шоке вылупилась на него, не закончив мысль, ведь теперь его руки мнут грудь, а губы присасываются к соскам, потягивая их на себя с силой, из-за чего дева болезненно стонет. Неосознанно, прижимает к себе Гавриила и прерывисто дышит. Её взгляд полон отчаяния, смешанных чувств, и, кажется, что она уже начинает сомневаться даже в самой себе. — Ох… Ты и вправду… влюблён в меня? Она не понимает, почему спрашивает. В чём хочет убедиться? Да даже если и так, она понимала, что это неправильно, что это безответно. Кого лукавый пытается обмануть — её или себя? — М-м-м, ещё как. — Хмыкает, с упоением нежась в пышной груди и не переставая диву даваться от её мягкости. Чёрные глаза резко поднимаются, смотря прямо в душу и Аврелия, поджав губу, хлопает ресницами, медленно уводя взгляд в сторону шумящего водопада. — А что… что тебе нравится во мне? Впав в ступор, ангел молча обдумывал её вопрос, который она задала в столь интимной обстановке. Чего-чего, а откровений он не ожидал. Но её душа стала тускнеть, а значит нужно было отвечать. Ведь она ждёт. И у него были ответы. Опускаясь по животу, мужчина останавливается и прикусывает нежную кожу, отчего узлы в кишках завязываются до невыносимой боли, до сладостной истомы, от которой душа трещит по швам. — Мне нравится всё. Твои шелковистые волосы, твой нежный голос, твой переменчивый взгляд, твоя непринуждённая улыбка, твои ножки, — целует в бедро, соскальзывая всё ниже и двигая крыльями в такт, пока белокурая судорожно вздрагивает, после чего возвращается, принявшись за ублажение себя, с удовольствием надрачивая, — я влюблён в твои воспоминания, в твои слёзы, в любой уголок твоего тела… Каждый твой вздох бесценен для меня. Ты так прелестна, когда плачешь… Ты так симпатична, ты так невинна и чиста, а цвет твоей души самое прекрасное явление во вселенной, которое я мог лицезреть… Я хотел бы понять, отчего… Отчего ты такая? — А? Н-но… Ч-что ты делаешь… Перестань! — Она стыдится ещё милее, когда видит, что он вытворяет и как обильно сочится на её живот чёрная жидкость, пачкая мраморно-белую кожу. — О! Хватит строить из себя невинную овечку, Аврелия… — Он оставляет поцелуй на тыльной стороне её ладони, облизав пальцы. — Ты ведь уже давно не ребёнок и прекрасно знаешь, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они друг друга желают… Я хочу тебя. Обещаю, ты получишь незабываемый опыт. — Облизнувшись, Лже-Гавриил, кажется, сам смущается, когда произносит это, словно бы признавая, что есть кто-то, к кому он действительно прикипел, а лицо, как в мороке, скрывается за чёрной пеленой. Наращивает темп, тяжело дыша, пока вены пульсируют в мощной хватке. — Поэтому, пока я не сошёл с ума, сделай мне приятно, детка… Ведь я был честен… И заслужил награду. Он поднимает свободной рукой за подбородок, проведя вдоль, после чего сжимает челюсть, грубо, как ему свойственно и подносит набухшую головку члена к девичьим губам. То, как горят её щёки и уши — дико возбуждает его. Если она продолжит в том же духе, то он не выдержит и сам засунет его ей в глотку, и будет входить, пока она не задохнётся. Но девственница не столь безнадежна, как могло показаться — она робко касается разгорячённой плоти, изучает, осторожно целует и иногда посматривает наверх, словно хотела удостовериться, что ему правда приятно. Или это ему так кажется, в самом деле же, Святой было важно только, чтоб всё это прекратилось. От него ужасно пахло, кроме того, запах выделений был сам по себе специфичным, а про то, как пах его член, даже говорить было страшно. Как скоро эта дрянь окажется в её рту… Его лицо растянулось до самых ушей от столь дивного вида. Ох, эта милая мордашка — она играется с огнём. — В-вот, всё? — Закончив с поцелуями, Аврелия отворачивает голову, ощущая себя крайне примерзко после содеянного. Словно заставили вылизывать кому-то обувь. Придётся учить её, но так даже интереснее. Дьявол собственноручно вылепит из этой податливой святоши покорную женщину. — Нет-нет, сучка, это ещё только начало! Иди-ка сюда. — Он ложится и утягивает следом за собой, переворачивая светловолосую так, чтоб она оказалась сверху, лицом к его паху. Показывает, как водить вниз-вверх по стволу, зажимает и приподнимает, шепча о том, какая она умница. Так старается, что ему не верится, что это происходит взаправду. Так грешно, так неправильно, не по заповедям. Но кому не всё-равно? Если они были созданы не для этого, то для чего же ещё? Творить, искать ответы, а после разрушать, это, конечно, весело, но ничто не сравнится с слиянием тел, с обменом взглядов, с животными рывками и тяжёлым дыханием в такие моменты. Дьяволу сносило башню, когда их сущности переплетались между собой, отчего лицо Аврелии кривилось в агонии. Он уже успел соскучиться по этим страстным ощущениям, а ласкать самого себя было не так приятно. Твёрдая головка едва входит, тыкаясь во внутреннюю сторону щеки, ведь девушка зажимает губы, с отвращением морща нос. — Аврелия! Открой ротик пошире. Ну, давай, скажи «а-а-а!», давай, работай ручками энергичнее, давай… Сделай мне приятно… Но она мнётся и напрягает челюсть. Явно не хочет продолжать. Надо же, ей настолько некомфортно с ним? О, её подавленному либидо может позавидовать даже самая покладистая послушница. Запах от Денницы исходил резкий, приторный, напоминающий какое-то едкое вещество, которое проникало внутрь и распространялось по сосудам. Гавриил смотрит, как голубые глаза изучают его крылья, словно не желают смотреть на то, что перед носом и член твердеет от этого между зажатых пальчиков только сильнее, пульсируя, пока выделения вязким потоком стекали вниз. Было бы прекрасно, пройдись она язычком по всему основанию, однако… Посмеивается, качает головой, а затем хватает за волосы и когда она открывает рот, чтобы что-то возразить, он входит в него, с рыком начав двигаться. Бедное создание давится, слюни вперемешку с его спермой издают хлюпающие, по истине развратные звуки. Головка достигает гортани и толкается, вызывая рвотные позывы. Это превзошло все его ожидания, настолько шикарный минет ему ещё никто не делал. Неуклюже, с явной неохотой, но так искренне, что это лишь сильнее заводило. Аврелия рыдает от омерзения к самой себе: её вагинальный проход так сокращается и мокнет, что, казалось, будто той нравилась подобная грубость. Губы болят, щеки тянуло, ей хотелось сдавить зубы и выплюнуть содержимое, но челюсти не смыкались. Ей отвратительно само осознание, что ею можно так бестактно и просто пользоваться. Что стоит лишь прикрикнуть, и она начнет ходить по струнке, как миленькая. Девушка руками упирается в торс, пытается оттолкнуться, освободиться, пока перед ней мельтешит его размытый образ, но Лже-Гавриил держит крепко и не даст ей желанного освобождения, пока она не удовлетворит его сполна. Толчки становятся медленнее и он вынимает член, ждёт, пока она откашляется, после чего опять вставляет, доводя святую до обморока. Так не пойдёт. Усадив Аврелию, ангел шлёпает её по щекам. Его лицо, переполненное блаженством, сменилось на мрачное и недовольное. Он почти дошёл до пика, но так и не получил желанной разрядки. Эта сука всё портит. Мир вокруг ломается, разбивается на осколки, витают какие-то странные узоры, всё смешивается, начиная походить на небрежные линии, а сад закрывается от посторонних глаз острой проволокой. Всё начало искажаться из-за его разбушевавшихся чувств, превращая это место в царство абсурда. — Умница, вот так, дыши глубже. Ты делаешь успехи, драгоценная моя. — Кха! Кх… П-пожалуйста, хватит… — Сплевывая, молит его, стирая рукой слизь с губ, но Гавриил лишь хмыкает и оставляет лёгкий поцелуй на покрытой слюнями щёчке, как бы извиняясь за излишнее усердие. — Прошу, я не выдержу… Я, хн… Я задохнусь! Дьявол смотрит жалостливо на эту наивную женщину, свет которой забавно колыхался от совсем тусклого до слишком яркого. Какие-то отрывки фраз ласкают её бессмысленностью, вторя желанное «люблю», а она снова плачет от ненавистных ощущений, которым тело безвольно поддавалось. Зуд становится невыносимым, хочется расцарапать свой проход в кровь, чтоб больше этого не испытывать. И он понимает её боль больше, чем кто-либо. Ведь даже боль была мила ему. Неожиданно, столь резко, что та даже не успевает понять, Гавриил протыкает рукой её живот и скручивает что-то, тянет на себя, вынимая наружу под дрожащий, едва слышный скулёж Аврелии. Мягкий и пульсирующий, похожий на податливое жидкое железо с переливами — её небольшой кусочек души, который лукавый с аппетитом поедает, засовывая пальцами в рот. Чавкает, пережевывает и сглатывает, облизывая клыки, не поведя и бровью, ведь поедал грешников и рвал их души на части он на протяжении веков, совершенно утеряв сострадание. Пасть окропляется алой кровью, что стекает по его подбородку вниз и такое, несомненно, ранит светлое создание, вопящее сорвавшимся голосом от адской боли. Словно удар под дых. Всё произошло беспощадно, но она довольно быстро восстановилась. Это доказывало её святость. Да и чего мелочиться — всё равно ей больше не видать светлых деньков. Всё-равно ей страдать вовеки от его пристального чужеродного внимания. — Тшш, всё хорошо, моё возлюбленное дитя. — Облизываясь после столь вкусного десерта, мурлычет довольно он. — Моя нежная, моя хорошая Аврелия… Наши сущности переплетутся, я разукрашу твою чистоту и сделаю её порочной! Это в миллионы раз приятнее, чем просто трогать друг друга. Ты обязательно поймёшь, ты обязательно полюбишь меня снова… Люби меня. Придайся любви, которой тебе так не хватало! Ангел расставляет руки в стороны и принимает в объятия, обнимает так крепко падающее на себя тело, что не может не усмехнуться. С благоговением поглаживая мягкие волосы Аврелии, дабы отвлечь, он начинает медленно входить пальцами, потирая точку G и скользя по узкому проходу, который едва пропускал его внутрь. Её ноги раскинуты в стороны, отчего угол проникновения становится более глубоким. От влажности пальцев, которые входили внутрь, что она могла наблюдать собственными глазами, было отвратно. Хотелось спрятаться, отмыться, сорвать с себя скальп. Не дожидаясь, он резко начинает двигать рукой, вводя каждый раз по одному пальцу всё дальше и шевеля ими там, раздвигая горячие, бугристые, слипшиеся между собой стеночки шире. Темп движений увеличивается, как и биение сердца голубоглазой, готовой излиться в очередной раз, только впредь от совершенно новых ощущений. Это не любовь. Это бред. Это сумасшествие. То, как она, пряча взгляд, отворачивается и зажимает пальчиками ткань от его брошенной одежды, доводит лжеархангела до скрежета в зубах, до тяжести внизу живота. Нельзя же быть такой сексуальной… Склонившись к ушку, мужчина облизывает мочку длинным языком, движется по раковине и причмокивает, когда Аврелия ахает от возникшей щекотки. Замедляет трение, пока пальцы, покрытые белым вязким эякулятом, наконец не покидают её, пройдясь, как нарочно, по внутренней стороне, с силой надавливая на неё. Она ощущала себя грязной, волосы противно липли к коже и с треском рвались в его пальцах. — Боже! — Шумно выдохнула дева и сдвинула ноги, в то время как рука Гавриила вернулась обратно и продолжила ласкать в том месте, елозя ею туда-сюда. — Хн… Перестань, э-это делать! Умоляю, нет! Она соскальзывает пальцами по его скулам, желая ухватиться хоть за что-нибудь, после чего рискует повернуться и натыкается кончиком носа в ангельские губы. Усмехнувшись, мужчина осторожно прикусывает его. — Было бы лучше, назови ты моё имя, давай… Скажи «Гавриил». — Дьявол лизнул за ухом, пройдясь языком по шейке, заставляя её ещё сильнее сжаться. — Мне нравится, когда меня зовут этим именем из многочисленных пресловутых, но не бойся… тебя никто не осудит. — Лицо становится более человеческим и не искажённым в жуткой гримасе, а Аврелия, пристыжённая и такая желанная, жмурится, мотая головой. — Это не сложно. Назови моё имя… НАЗОВИ ЕГО! ПРОКРИЧИ ВО ВСЮ ГЛОТКУ! — Гавриил! — Надеется, что если выполнит просьбу, то он наконец отстанет, но… Нет. Острая пульсация отзывается сильной болью и Аврелия кричит. — Больно! Мне больно! Прошу, не надо! Х-хн-н, Гавриил, не надо! Дьявол усаживает её на себя и входит. Вначале размеренно и медленно, не торопясь. Предвкушая сладостный момент. Зрачки её расширились, она буквально окаменела, смотря ему прямо в глаза в надежде на милосердие. Только он не остановился, не на дюйм. В ней так тесно, что пришлось несколько постараться, дабы преодолеть желаемую преграду. Болезненный стон оглушает, её глаза переполняются слезами ужаса и осознания, что её чистота потеряна, её первый раз нагло украден, а её честь растоптана. Девушка опирается о его широкие плечи и хнычет, охает, но тот ни капли не сжалился над ней. Его терпению пришёл конец. — Узкая мразь… Ноги шире! Не слышала, что я сказал, шлюха? НОГИ ШИРЕ! Резкий толчок прорывает дорогу к сокровенному, к так давно желанному, горячему естеству. Проникает, словно в магму и рычит, прижимая к себе святую, соприкасаясь с её грудью, пока твёрдые соски потираются об прохладную бледную кожу. Он не собирался щадить, ведь так сильно ненавидел, что желал вернуть ей эти чувства в удвоенном размере. Она виновата в этом, сама виновата. Гавриил был большим, пугающим и рельефным, белым и чистым, без единого намека на усталость, что ей хотелось поскорее проснуться, точно всё это — лишь ночной кошмар. Точно этой боли на самом деле нет. Точно ей всё это только кажется. Она в отличие от него потела, словно грешница, и краснела всеми оттенками алого, когда его движения сдавливали её, как пресс. Кровавые подтеки, начавшие струится вниз по члену, ничуть его не смутили. Даже добавили деликатности моменту, ибо он воспринимал этот знак, как признание в любви. Как знак, что она принимает его. Ведь именно он у неё первый и единственный. Шлепки разносятся по всему саду, а его шёпот заглушает шелест листвы над головой, пока прозрачные облака неспеша плыли по голубому, такому ненастоящему небу. Эта гробовая тишина переполнилась их стонами, слитыми в унисон, что длилось, на удивление, недолго. Не было никакого Бога, не было никаких законов и запретов, не было никаких «если» и «но». Был только падший и святая, чьи тела и души сливались в этом красочном, жарком и порочном танце. После того, как он вышел из её влагалища, медленно потираясь своим телом и выцеловывая каждый сустав на запястье, Аврелия вырвалась и её сил едва хватило, чтоб сбежать из лап адского отродья. Раня ноги о камни в мелкой ледяной реке, она скользит, запинается, падает, разбивая свой нос до крови. Но встаёт и продолжает бежать. Колени трясутся, она мечется в панике в этом бесконечном лабиринте, смотря куда-то вверх и начинает кричать, взывая сиплым голосом к Господу. Взывая в надежде, что он услышит, что поможет. Но в ушах свистел лишь горный ветер. — Умоляю, спрячь меня! Прошу, скорее! Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста. Никто не ответил. Неожиданно, ту резко хватают со спины, со словами «попалась» и вжимают в траву. Снова… Опять… Её перевернули и жуткая гримаса Гавриила, оказавшаяся прямо перед лицом, довела бедняжку до трясучки, до заикания. Недовольный побегом, лжеархангел раскрыл широко пасть, выпуская клубы пара. Глубже, сильнее, ещё-ещё-ещё, пока её не затрясёт в конвульсиях. Его габариты не вмещались целиком, и он, желая заполнить собой полностью её живот настолько стал одержим этой идеей, что не заметил, как Аврелия впилась в него зубами и начала кусать, обхватив руками за шею. Кусает так, что раздирает плоть Дьявола до крови. — Не Бог сейчас с тобой, Аврелия. — Чёрные отростки, противно извиваясь, щупают лицо и проникают в приоткрытый рот. Его странные поцелуи пробуждали в теле то жар, то холод. Вдыхает аромат волос, прижимаясь к деве и заговорщицки шепча. — Прекрати звать его! Он бросил тебя, а я остался рядом! Только я твой спаситель! Смотри мне в глаза, душенька… Смотри лишь на меня… Смотри! «Это ты отнял у меня всё, что было дорого, а не Бог… это всё ты!» — смелеет и прожигает мокрыми глазами в ответ, однако всё, что она видит, это размытые очертания. Когда она отворачивала голову, он поворачивал обратно с силой. Эта девка должна видеть, кто перед нею. Вот же чертовка, посмела упасть в обморок во время процесса, свиснув обессилено, пока не привел в чувство болезненный укус уже с его подачи. На посиневшей коже остались уродливые дыры, из которых сочилась святая кровь. Её финальный стон был похож на ангельское пение: мелодичное, звонкое, воодушевляющее — это взаимно и он вторит ей, мыча от того, насколько же узкой была его малышка. Только его сука, и ничья больше. Может, потом он и выбросит её, как поломанную куклу. Но не сегодня. Не сейчас. Не тогда, когда он наконец то ощутил этот аромат. Если ей было до того омерзительно, невыносимо гадко и больно, то он чуть ли не задыхался от восторга. Дьявол буквально витал на седьмом небе от счастья. Иногда он замедлялся, останавливаясь неожиданно и молча наблюдал, как Аврелия, упираясь в его торс руками, рыдала и хлюпала носом, боясь смотреть на эту опасную и пустую оболочку, которая появлялась, когда он, словно бы, о чём то задумывался. Его взгляд мёртвой рыбы пугает, а молчание в такие спонтанные моменты заставляет паниковать. Но потом вжимает в своё тело сильнее, до выхода воздуха из лёгких. Не отпускает даже тогда, когда кончает на живот и, поднимая тело, меняет положение, грубо входя заново, после чего кладёт её на траву, опустив вниз лишь верхнюю часть и продолжает трахать, как дикое животное без тормозов, спутывая между своих пальцев девичьи. Такие миниатюрные и тонкие, что стоило лишь надавить и перелом обеспечен. Один раз её вырвало его же спермой прямо ему на живот, пока ослабленная голова болталась, поддерживаемая лишь его ладонями. Тот не брезговал целовать её после этого, облизывая и с чавканьем отрываясь, пока слюна тянулась нитью, смешанная с чёрным дёгтем. Тогда он уже усадил Аврелию на себя и медленно, издевательски толкался, покидая лоно на полный размер и так же неожиданно возвращаясь, убивая всякую надежду на то, что прекратит, чем вызвал тошноту. Боль в матке казалась невыносимой, дышать становилось всё труднее. И говорить ничего не хотелось, а только вопить, словно Райские гущи теперь превратились в очередной круг Ада. — Ммм… Какое блаженство… Сейчас, ещё немного, потерпи… Терпи, моя хорошая! — Он тяжело дышит, вторя в унисон её стонам беспристрастным леденящим душу шёпотом, пока вжимается в уже вспотевшую шею. — Ах! Да! Да! Да! О да, чёрт возьми!.. Ах Аврелия! Моя сучка! Моя! Я заполню тебя до краёв! Запомни это чувство, запомни его хорошо! Запомни, каково это — быть моей! Сука… Такая красивая женщина только моя… Ах… Сейчас кончу… О-о-о, детка… Моя хорошая… И всё посмеивался ехидно с выражения лица святой, словно это — всего лишь шутка. Словно хруст костей — это всего лишь маленькая неприятность. В любом случае, ему не до этого, ведь попка девушки была настолько мягкой, что было грех не оставить на ней парочку синяков развратными шлепками. Она вцепилась в его волосы руками и прижалась всем телом, только бы унять разбушевавшийся шторм в груди, только бы не видеть того, как он вдалбливается в неё раз за разом всё быстрее. Тихо поскуливая, она шмыгает носом, как израненный лебедь от нарастающей рези, словно её кромсали ножом. Никто не спасёт, никто не поможет. И в этот раз, находясь в саду Эдема, откуда когда-то были свергнуты Адам и Ева, Лже-Архангел Гавриил заполняет своим семенем последнюю живую душу, последнюю из рода человеческого, с обожанием оскверняя её. Выдавливая на живот светловолосого создания золотой мёд, ангел улыбался, когда плоды винограда лопались, окрашивая кожу в фиолетовые пятна. Острые зубы поедали одну ягодку за другой, срывая с веточек их пороки. Как только они оказались опутанные в длинной, колючей лозе, молодая женщина закатила глаза до самых орбит, пробиваемая адреналином — вокруг витали звёздочки, и она считала их, надеясь уменьшить количество времени, проведённого с ним. Гуляя на периферии зрения, тёмные тени наблюдали, смаковали, восхищались милосердием своего Бога. И все они смотрели на неё бездонными глазищами, желая получить дозу удовольствия хотя бы через неосторожный зрительный контакт с ними. Она вся покрыта выделениями и дрожит, задыхаясь после глубокого и жаркого поцелуя. Не может остановить, не может даже ударить его, потому что получает за сопротивление наказание. Очень болезненное наказание в виде пощечин. Грудь, которую Гавриил уже облобызал вдоль и поперёк, не переставала ныть, опухшая и посиневшая, терзать её внутренности своими грубыми ласками было для него, пожалуй, самым невероятным блаженством среди возможных. Этим он не ограничился: повторяя слова о любви, о том, как же долго искал её, о какой-то непонятной ереси на неизвестном языке, он успел отыметь свою красавицу во всех существующих позах на всех поверхностях этого грёбаного места. Нередко, из его поганого рта вылетали похабные ругательства, когда святая сдавливала его своим нутром слишком сильно. Казалось, что от его голоса раскалывался череп. И всё это было таким нереальным, таким непостижимым, что Аврелия теряла сознание в процессе раз десять и думала, что всё это лишь ночной кошмар, что скоро она проснётся в своём маленьком уютном домике, где дедушка заботливо бы поправил одеяло и рассмеялся звонко со словами «кто рано встаёт, тому Бог подаёт, соня, пора вставать!», после чего они бы оба встали и пошли пить чай с блинчиками, а затем она, собравшись, помчалась бы на трамвай к школе №23, к своим милым и хорошим ученикам, чьи улыбки грели её сердце. Но, увы, очухиваясь, она понимала с ужасом, что всё происходящее и этот архангел — чёртова реальность, особенно когда толчки начинали ускоряться, разрывая её бедную матку в клочья. К коже прилипали прелые листья, Аврелия измазана в грязи и выделениях, и не может, не имеет сил больше терпеть. Его волнистые волосы растрепались и теперь он стал больше, чем раньше, похож на одержимого. На какого-то душевнобольного, сбежавшего из психушки с этим безумным взглядом и расширенными зрачками, которые, словно огромные чёрные дыры съедали её чистую душу. — С-сколько уже можно?! Мх, ах… Гавриил! Кха-х… Х-х-х-ах… — Этот сорванный голосок, точно её душили, успел довести его до оргазма в тысячный раз. И он не простит за то, что она посмела уйти. Посмела бросить его тогда в одиночестве. Снова. — Умоляю, остановись! — Это чувство только для тебя, Аврелия. Я копил его, я очень долго мучился, я так страдал и я… — губы целуют ключицу, поднимаясь всё выше, пока зубы не оставляют укус поверх засоса на левой стороне мышцы шеи, что вынуждает её подпрыгнуть, — хочу поглотить тебя целиком. Она дёрнулась. Пальцы на ногах леденеют, вся кожа покрывается противными колючками. Девушка царапает его спину, касаясь крыльев и с боязнью одергиваясь. — Ты монстр… — Ещё какой. — Усмехается в ответ и чмокает в уголки губ. — Ну-ну-ну, не нужно так смотреть на меня, словно тебе не по нраву… Я же люблю тебя. Люблю всем сердцем. — Ледяные уста подцепили сосок и облизнули его с игривым огоньком в глазах. — Хах, в такие моменты я ощущаю сильную близость к Создателю, а ты? От этих слов стало ещё более гадко. Она не ощущала ничего, впервые слыша «люблю тебя». Ничего, кроме неприятия ситуации, в которую разум до последнего отказывался верить. Ничего, кроме отвращения и боли. Наконец, пытка закончилась под оглушительные хлопки крыльев, пока перья кружили в воздухе и создавали нарочитую иллюзию безопасности. Мужчина обильно кончил прямо внутрь, жадно вбирая в себя её солоноватые губки и сплетаясь с покорным языком. Стало слишком горячо, что обожгло внутренности. Под ребром что-то защемило. Как же бедолагу трясло в тот момент, выгибая во все стороны — словно в тело и впрямь вселились бесы. Отчасти, так оно и было. Жар начал постепенно спадать, а угар страсти проходить. Время в этом месте застыло навсегда, но закат, который появился впервые и окропил Долину своими тёплыми красками, говорил об обратном. Что-то изменилось, но Деннице было всё-равно. Он с лаской прижимает к себе тело собственноручно оскверненной души, а она, не имея сил сопротивляться, прижимается к нему в попытках согреться от вечерней прохлады. Липкость на теле раздражает, между ног словно прошлись тараном, и мужчина продолжает уже пальцами ласкать горячий проход, помогая своему семени выйти наружу. Она забилась в спазмах даже от этого, чем вынудила Люцифера исцеловать себя во все уязвимые участки. Но сама дева не проронила ни слова. Ей наконец-то дали отдохнуть, дали желанную свободу. Хотелось теперь больше, чем когда-либо, забыться, потерять память, лишь бы не ощущать это мерзкое чувство привязанности к тому, кто с такой бесчеловечностью насиловал её на протяжении стольких дней. Она действительно нечто, раз смогла выдержать его напор и не сломаться. По крайней мере, по покрасневшему лицу не совсем понятно, в экстазе она или в анабиозе. Поясница ныла, а копчик болел настолько, что та не могла нормально сидеть. В голове совсем пусто и были лишь мысли о своём жалком существовании. О том, насколько же она отвратительна самой себе. Насколько грешна. Насколько слабая и жалкая, что не смогла сбежать от него подальше. Хотелось исчезнуть, чтобы его богомерзкие руки более не касались её тела. Но его не волновали переживания Святой Девы, ибо, Гавриил обязательно накормит её самым вкусным блюдом позже, а ещё позднее создаст для её идеального тела столь же неповторимые, лёгкие наряды, и будет шептать, держа на привязи о том, как же ей повезло, что он обратил на неё внимание. Она не безвольная овца, раз столько раз пыталась уползти под шумок, столько раз давала ему отпор, выражая недовольство свободой своей души. Но свобода закончилась там, где начались границы неизвестности. Его границы. Он шептал, что дал ей шанс почувствовать себя настоящей женщиной и о том, как же он сильно обожает её. Как холит и лелеет, с заботой о одинокой душеньке… Она снова плачет, закрыв лицо ладошками, льёт бесконечно слёзы от всего, что накопилось, а Дьявол, прикрывая её одеялом, гладит по голове и молча смотрит куда-то в пустоту, ощущая, наконец, полное умиротворение. Ведь он нашёл её — свою драгоценную последнюю душу… Свою Аврелию.