Сломанный

Эхо вжимается в кресло первого пилота и снова закусывает губу, подавляя то ли писк, то ли плач, идущий даже не из горла, а из самой груди. Глаза и веки саднят, но он просто не может перестать плакать, вытирая щеки тыльной стороной ладони, попутно царапая их броней и не обращая на это внимания. Плевать — сейчас вообще на все плевать — на Империю, на свои собственные травмы, на то, что он не ел уже добрых два дня. Почему все, кого он любит, уходят? Ему уже доводилось любить. И доводилось терять. Когда он понял, что Файвс, его милый Файвс, такой хороший, добрый и веселый, всегда дающий надежду, безвозмездно дарящий ему всего себя, ушел, Эхо чувствовал, будто кто-то вырвал ему сердце и так и оставил лежать, задыхаясь и истекая кровью. Он понятия не имеет, как смог пережить это сначала, а потом догадывается — Тех. Тех тогда показался ему хоть и странным, но самым интересным членом «Бракованной партии». Он помогал ему с протезами, хоть особо и не выражал эмоций поначалу; но все равно будто и правда сочувствовал. Еще необычнее это стало, когда выяснилось, что Тех, вообще-то, никогда и никому не показывал себя настоящего, а тут — с ним он постепенно становился все более и более открытым. А один раз, когда Эхо снова плакал, сидя в своем уголке и скучая по Файвсу, подошел, и, вопреки своему же мнению о том, что физический контакт — всего лишь удобный способ передавать друг другу микробы, обнял его. Неловко, будто сам удивляясь своему поведению, но все же обнял. И Эхо сразу же прижался в ответ. Ему так не хватало искренних, нежных прикосновений. Не того, как его тискал Врекер, чуть ли не ломая ребра; не дружеских похлопываний по плечу от Хантера и не своеобразных товарищеских тычков Кросса, а простого контакта и долгих посиделок до самой ночи. Они тогда даже заснули вместе. С утра Кросс, хмыкнув, обозвал их геями, и случилось чудо — Тех покраснел и замялся, впервые выражая неуверенность. Врекер заговорщически присвистнул, заставляя Эхо смущаться и задуматься о том, что же он на самом деле испытывает к этому странному гению в очках. С того момента их отношения стали теснее. Тех ухаживал за Эхо, помогая ему мыться и брить голову. Они подолгу разговаривали, рассказывая обо всем в своей жизни, о проблемах, о смешных ситуациях, даже о самом личном. Тогда Эхо решил, что это его второй шанс, что все, наконец, наладится и будет хорошо. Ему нравился Тех, а он, кажется, нравился ему, так почему бы не попытать удачу и не полюбить снова? Но теперь казалось, что все это было зря. Он погиб, так же, как и Файвс, жертвуя собой ради кого-то, оставляя после себя лишь горечь на душе. Эхо всхлипнул. Он был один на «Мародере», поэтому мог позволить себе плакать навзрыд, но почему-то не хотел. Он сидел в кресле Теха. Кажется, от него даже пахло этим клоном — ванилью, машинным маслом и инструментами. Наверняка скоро запах исчезнет, и ничего не останется на память о его возлюбленном. Вторым, закончившим так же, как и первый. Эхо не знал, на что ему такая покалеченная жизнь. Когда он был с Техом, в его душе теплилась надежда на то, что он дотерпит до того момента, когда они смогут обосноваться в тихом месте, проводя время друг с другом. Но этого не произошло. Мысленно Эхо клялся, что никогда больше не привяжется ни к кому, хотя в душе знал — никто его и не полюбит так, как Тех.

***

Эхо не знает, сколько он сидит здесь, совсем один, но вылезать не собирается, надеясь, что сможет просто раствориться в своей печали и забыть все вокруг. Всхлипывает, пытаясь понять, как давно он плачет, не переставая, и обнимает свои колени, желая хоть какой-то близости. Дверь «Мародера» тихо скрипит — наверное, снова Хантер пришел попытаться вытащить его отсюда, заставить поесть или хотя бы поспать. Раздаются тяжелые шаги — может, это Врекер, почувствовав себя ужасно одиноким, решил придти к нему, чтобы обнять и не отпускать, громко рассказывая о том, какой Тех был хороший, будто Эхо сам не знает этого. До кресла легко дотрагивается — есть и еще один вариант, что это Омега, очнувшись, хочет проведать его, сказать, что все будет хорошо, что они оправятся, сама не веря в это. Эхо однозначно отворачивается и прячет лицо в руках, не желая иметь ни с кем дела. Надеется, что поймут без слов и уйдут, поймут его состояние и не станут навязываться. Но его гладят по скуле и настойчиво тянут на себя, пытаясь поднять его лицо, заставить смотреть на себя. Эхо почти из чистой упертости чуть ли не до боли сжимает красные глаза, когда рука, нежная и теплая, проводит по его впалой щеке. На секунду он даже надеется, что это мог бы быть Тех, и слегка расслабляется, но смотреть все же не желает — не хочет разрушить сладкое видение, последний осколок далёкой мечты. Тех касался его так же. Мягко, осторожно, будто боясь спугнуть или ранить тонкую, бледную кожу — и Эхо, вспомнив об этом, снова захотел плакать, но сдерживался при постороннем. «Наверное, это Хантер», — думает он, пока не раздаётся страшно знакомый голос: — Глупо с твоей стороны верить, что я погиб, не увидев моего трупа. И игнорировать свои тактильные ощущения сейчас, хотя по ним ты мог бы определить, кто взаимодействует с тобой. Эхо резко разжимает веки и не может поверить своим глазам — перед ним и правда стоит Тех, потрепанный, но все же Тех. Шокированный, киборг не может даже пошевелиться, уставившись в до боли знакомое лицо, искажение лёгкой улыбкой, усталый, но любящий. Это точно не сон, навеянный усталостью и печалью? Это правда он, материальный, настоящий, каким-то чудом выживший и добравшийся сюда? К счастью, Тех сам отвечает на его безмолвные вопросы, и прижимает к себе. Эхо обнимает в ответ и думает, что и у него есть надежда на счастье. Может, он не такой уж сломанный.