Особенности национальной охоты

Хмурый мужчина отпирает дверь собственной комнаты и, бросив поднявшемуся с дивана Полу короткое: — Свободен. — Дожидается пока тот уйдёт, запирая за ним дверь. По ней он и стекает, бесформенной кучей разбираясь на полу. На место пустоте приходит агрессия: хочется кричать, швырять вещи, ударить что-нибудь, деть куда-то этот ебаный ком, перекрывший доступ к дыханию. Он только ловит ртом воздух, подавляя, пытаясь сдержать, не выходит, потому его кулак летит в пол перед ним с такой силой, что кожа лопается на костяшках, короткий рваный крик вырывается вместе с ударом. Исао, по началу несмело выглядывающий из-за кровати, за которую спрятался, когда Кхун входил, ползет к нему на четвереньках, как доверчивый кот. Перехватив руку, занесенную для второго удара, он с силой удерживает её, обращая внимание Кхуна на себя. Исао подлазит под его руки, устраиваясь на вытянутых ногах и обнимает за талию, блокируя возможность причинить себе вред. Эмоции мечутся, так и не вышедшие до конца, находя единственную точку приложения. — Всё сука из-за тебя, ты это понимаешь? — Танкхун осознает, что его обвинения не справедливы и ранят парня, но не может нихуя с собой поделать. Если не обвинять Исао — виноват останется только он сам. — Вина на обоих, и ты прекрасно это знаешь, — Исао понимает его состояние, как никто другой, правда. Он его зеркальное отражение. Он не давит, требуя ответов, давая Кхуну просто прийти в себя, а тот, судя по коротким всхлипам, дает волю слезам, переполняющим его. От этого звука сердце сжимается, и хочется защитить. От всего, в том числе от этого драного мира. — Прости, — слышит он, когда шмыганье носом стихает, оставляя между ними звенящую тишину. Исао так и сидит у него на коленях, обнимая, и рассеяно поглаживает спину, пытаясь успокоить этим жестом. — Ничего, всё в порядке. — Кажется, теперь они видели друг друга во всех возможных ипостасях. Руки Кхуна, до этого безвольными плетями висевшие на его плечах, теперь обнимают Исао, прижимая к себе, цепляя одежду, как утопающий пытается ухватиться за воду. Словно осознав что-то, он замирает и перестает сминать футболку. — Ты можешь идти, никто не будет тебя задерживать. Деньги все ещё в сейфе. — Прогоняешь меня? — Уточняет Исао, внутренне сжимаясь. Не был готов к тому, что это произойдет так быстро. Он правда не хочет навязываться, их ведь не связывает ничего, но уйти сейчас это как-то. Больно. — Нет, конечно нет. Я к тому, что вопрос с братьями улажен, не более. Можешь торчать в этой комнате сколько душе угодно. — Поспешно отвечает Танкхун, и в нем окончательно обосновывается что-то бесконечно теплое, чему он пока не может дать определенного названия. — Мне по большому счёту и идти то некуда. — Вздыхает Исао, он не хочет сваливать на Кхуна ещё и свои проблемы, но слова сами сплошным потоком льются из него. — Это было моим первым серьёзным заданием, проверка, своего рода посвящение, которое я феерично проебал. По возвращении в Японию самое меньшее, что меня ждёт — это отрубленный мизинец, а я пиздец как люблю свои пальцы, они мне все нужны. Я думал свалить и затеряться на островах, но вероятнее всего это только отсрочит неизбежное и усугубит моё положение. В наших семьях не прощают ошибок. Будь ты хоть трижды сын босса. — Я знал, что у ваших суровые нравы, но не думал, что настолько. — Присвистывает Танкхун. Да уж, здорово они друг другу поднасрали. Фразу, сорвавшуюся с его губ следом, он не может объяснить даже сам себе. Но она такая правильная, такая уместная. — Почему бы тебе не остаться? — Шутишь? — Недоверчивое. — А почему нет? У меня двухспальная кровать, огромный проектор, а ещё я красив и пиздецки богат. По-моему, достаточно аргументов. — Ага, а ещё у тебя совершенно не раздутое эго, — прыскает Исао в кулак, сам подавляя внутренний трепет, потому что, если честно, предложение звучит ахуенно. — И огромный член, — с совершенно серьезным лицом это звучит ещё более комично. Танкхун усилием откидывает мысль, что этой комнаты, кровати и проектора может вообще-то скоро не стать. Возвращаться мыслями к Кинну отвратительно, и это последнее, что ему нужно сейчас, когда он только успокоился. Потому он продолжает клоунаду: — Представлю тебя семье как жениха, заживем. — Машинально он поправляет выбившуюся из хвоста прядь, заправляя её за ухо. — А если я соглашусь, что делать будешь? — Огибая острый угол прямого ответа на вопрос уточняет Исао. Сама мысль остаться и жить здесь, просыпаться с этим невозможным человеком, которого хочется то избить до полусмерти, то зацеловать, представляется увлекательной как американские горки. Чего ожидать этим утром: завтрак в постель или пытки? Хотя, учитывая их образ жизни в последние дни, эти отношения грозят стать самым счастливым, что с ним случалось. В жизни Исао было много мужчин, сложно назвать его доступным или влюбчивым, просто с каждым он верил, что нашел дом и обрел то самое. А потом его бросали, вдоволь напользовавшись его телом и положением в верхушке Якудзы. — Не знаю, — честно отвечает Танкхун. — Наверное, радоваться. — Фу, невозможный, — шипит Исао, отмахиваясь от него и делая вид, что все эти нежности ему отвратительны. Танкхун ловит его, старательно отворачивающееся лицо, и заставляет посмотреть ему в глаза. — Серьёзно, оставайся. Веселье снимает как рукой от того, какое переживание Исао видит в его глазах. Как он ждёт ответа. Успев продумать про себя около сотни вариантов как и почему все это закончится его смертью, тот просто кивает, потому что слова застревают в районе солнечного сплетения, задержанные роем бабочек. Это ощущение, первое ощущение зарождающегося чувства, пьянит круче любого алкоголя. По телу разливается легкий мандраж, когда Танкхун сокращает расстояние между ними до нуля. Целует. Этот поцелуй особенный, не такой как раньше, потому что он весь про них двоих, про то сладкое томление в животах, про какую-то искрящую нежность, распирающую легкие. Целоваться с ним сладко и упоительно, без намека на пошлость и желание. *** Весь этот разговор как ножом в сердце или гильотиной на голову. Единственное, что остается в нем для Танкхуна — слушать отца и кивать, соглашаясь с каждым тезисом. — Я ещё никогда не был так разочарован. Предательство! И от кого: от любимого сына! Я не понимаю, почему ты сделал это, Танкхун? Я ведь дал тебе все: лучшие учителя, лучшие вещи, все чего ты только захочешь. Что ещё тебе было нужно? Ты хоть представляешь, как больно мне было, когда ты молчал после похищения? Представляешь, что я чувствовал, когда осознал, что моя главная в жизни надежда превратилась в это? — Последнее слово Корн выплевывает как оскорбление и стихает, давая Танкхуну небольшую передышку. Говорить что-то сейчас — себе дороже, поэтому от восклицаний вроде «Я просто хотел твоей любви, папа», он лишь каким-то чудом удерживается, подавляя всю ту бесконечную боль, сидящую в нем от отношения родителя. Зачем произносить то, что ничего не изменит? Отец стар и консервативен, его убеждения выстраивались годами и лезть в них сейчас, пытаясь убедить в том, что не прав был он, совершенно бесполезно. Только нервы зря потратит. Поэтому Кхун стоит и обтекает, принимая рвущее «Предатель» и примеривая на себя, как новую одежду. Всего лишь смена ипостаси, ни больше, ни меньше. Он дожидается финала тирады и короткого: — Я хочу, чтобы ты съехал. — Ожидаемый исход. Это даже не больно, просто неприятно. Немного, как укол. Ему плевать, он вообще ничего не чувствует. Он выше этих переживаний. Он убеждает себя в этом слишком упорно всю дорогу до своей, теперь уже бывшей комнаты. Отпирает дверь и замирает в проеме, снесенный ураганом по имени Исао. Тот влетает в него на полном ходу, стоит только дверь распахнуть. — Как прошло? — Уточняет он, выискивая на его лице следы хоть каких-то эмоций. А в груди Танкхуна расплетается морской узел, туго затянутый этим блядским разговором. — Все в порядке, просто нам придется переехать, — отвечает он тоном, который точно дает понять, что не в порядке ничего. Исао сжимает его, пытаясь приободрить, но что он сделает против многолетней драмы, тянущейся хвостом за Танкхуном всю жизнь. Он может только быть рядом и лечить тогда, когда это нужно. Обнимать, целовать, утешать, гладить. В Исао нежности человек на пятнадцать, и он будет топить в ней парня столько, сколько потребуется, чтобы шрамы на его сердце затянулись. — Тогда давай собирать вещи, — отвечает он, затаскивая Кхуна в комнату, а тот, словно отойдя от шока, обнимает его в ответ, с каким-то рваным вдохом прижимая к себе. Он вообще не представляет себе, как бы пережил этот момент в одиночестве. И это то, за что он будет благодарным всегда, какие бы трудности их не ждали. Вещей, которые он действительно хочет забрать, у Танкхуна поразительно мало. Среди них всё содержимое скрытой половины его шкафа: — И, если ты не возьмешь эту розовую шубу я тебя не прощу, — Исао та ещё сорока: он любит всё что яркое или блестящее. Ещё он кладет в дорожную сумку все фотографии с семьёй, какие у него есть. Проектор, благо тот выглядит как черная квадратная штука сантиметров в двадцать, пару любимых книг, зачем-то статуэтку. Про себя думает, как бы перевезти карпов с наименьшим вредом для последних. И будет ли куда их перевозить. Аптечку засовывает в чемодан Исао, не слушая возражений. Он точно может с лёту назвать около пятидесяти причин для чего она им понадобится, и ещё столько же, если ему дадут три минуты на размышления. Собирать всю жизнь в один чемодан больно, покидать дом больно, но за этой болью кроется нечто прекрасное, что может дать гораздо больше, нежели жизнь здесь. — Заедем в Марриотт за деньгами? — Уточняет Исао, когда сбор вещей подходит к концу, выводя Танкхуна из ступора, в котором он, неверяще оглядывая комнату и пытаясь принять тот факт, что видит её в последний раз, пребывает. Исао крепко держит его за руку, заземляя, не давая разлететься в щепки. — Да, думаю, сегодня там и переночуем, а завтра займемся поисками квартиры. — Потому что ему нужна передышка. Этот ебаный темп вымотал его, высосал, оставив вместо него выжатую тряпку. Он сам тянет Исао за руку из комнаты, во второй держа громоздкий чемодан. За рулем его большого БМВ Исао выглядит до нелепости маленьким, но крайне довольным. Дали ребенку порулить. Он объезжает улицы, специально выбирая путь подлиннее, чтобы дать Танкхуну это умиротворяющее время смотрения в окно на пейзажи города. На всю машину поет бессменная Билли Айлиш на этот раз, кажется, о любви. Поднимаются в лифте оба в тишине, напряженные, а открыв дверь и зайдя внутрь, долго прислушиваются, ожидая каждый своего подвоха. Оставив чемодан у двери, они, не сговариваясь поднимаются наверх, с опаской открывая дверь в комнату. Наконец-то ожидаемо пустую комнату. Исао выдыхает и, разогнавшись, прыгает на кровать спиной вперед. Смеется. Кажется, война окончена. Можно выдыхать. — Ты такой ребенок, — фыркает Танкхун, сам, впрочем, преодолевая расстояние до кровати и так же спиной падая на неё. Исао тут же переползает, устраиваясь головой у него на груди. Ну точно кот. — Голодный как зверь. — Произносит тот и, потянувшись всем телом, встает. — Пойду поищу чего-нибудь в холодильнике. Кофе будешь? Тут ахуенная кофемашина. — Да, черный, без сахара. — Благодарностью Танкхуна к этому человеку можно заполнить пол мира, потому что то, что ему сейчас нужно это немного времени наедине с собой, чтобы привести голову в порядок. Вчера они проговорили пол ночи, и Кхун был счастлив разделить груз на сердце хоть с кем-то, но собрать все воедино и понять, что делать со своей жизнью дальше может только он сам. Холодильник ожидаемо пустует, но хоть кофе на месте. Исао набирает обслуживание номеров, заказывая им два обеда, состоящие из стейков говядины и риса. Включив на телефоне свой плейлист, он пританцовывает, пока готовит две кружки кофе: черный Кхуну и раф для себя, благо сливки долго хранятся и на запах ещё пригодны для употребления. Он выводит бедрами какие-то совершенно незатейливые узоры, потягивая кофе, когда ощущает на них чужие руки. Первый инстинкт — он испуганно вздрагивает, немного разливая напиток, и резко разворачивается, легко ударяя мужчину по руке. — Так и до инфаркта довести можно, зачем подкрадываешься? — Журит он Кхуна. Тот треп мимо ушей пропускает и целует его в лоб. Улыбается, хотя впору плакать. Ему не должно быть так уютно после той зубодробильни, которую он сегодня преодолел. Их прерывает звонок телефона, высвечивающий имя Кима на экране. — Как дела, отшельник? — С места в карьер шутит младший. — Обживаю отель, что хотел? — Вообще то это первый раз, когда Ким звонит ему сам на его памяти. Дивный новый мир. — Порче переживает, что ты от грусти вены порежешь или ещё чего. — Передай Че, что ему совершенно не о чем волноваться. Я скорее найду и порежу тебя за язык без костей. — Есть планы на вечер? — Неожиданно слышать такое, Киму удалось его удивить. — Никаких. А что? — В ожидании подвоха уточняет Кхун. — Ничего, мы приедем посмотреть твоё новое жилище, — не то, чтобы их приглашали, но и отказывать повода нет. — Я временно живу в Марриотте. — Со смешком выдает Танкхун, представляя шокированное лицо младшего. — Только попробуй сказать, что в том самом номере. — Неверяще. — Ага. — Пиздец. Ну, зато точно найдем дорогу. У нас даже ключ есть. Ладно, ждите вечером. Исао привет. — Не дожидаясь ответа Ким скидывает, уважения к старшим в мальчишке кот наплакал. Танкхун тяжело вздыхает, размышляя о том, что стоило продолжать воспитывать этих двоих самостоятельно. — Тебе привет от Кима, — кивает он Исао, который отошел от него ещё во время разговора и стоит потягивает раф. — О, — не находится с ответом тот. Спустя пару часов дверь открывают ключ-картой с обратной стороны двое с коробками пиццы в руках. И двое за ними, которых в этот вечер точно никто не ждал. Танкхун подбирается мигом, сжимаясь в предчувствии очередного выматывающего пиздеца. Тем сильнее его удивление, когда он слышит от проходящего в комнату Кинна. — Прости, я был не прав. — Эти слова врезаются, сносят с ног и переворачивают мировосприятие. — Я понимаю тебя, это правда нормально, что ты разозлился, — отвечает Танкхун, а самого от волнения подбрасывает, и даже Исао, цепляющий руку, не помогает. — Нет. Я как никто другой понимаю, почему ты это сделал, правда. Да, меня злит, что я занял твоё место, отдав на это свою жизнь, но я также знаю, что это за жизнь и не пожелал бы её никому. Тем более брату, которого люблю. — Произносит Кинн, ему стыдно за то, как он вышел из себя вчера, а разговор с Поршем позднее ночью позволил многое понять и осознать. Поэтому, когда сегодня днем его набрал Ким, предложив перестать заниматься мозгоебством и пойти по-человечески извиниться, он согласился без раздумий. — Спасибо, Кинн. — Его отпускает, этот страшный, смертельно-жгучий коктейль, которого он напился вчера и сегодня, оставляет его. Он приходит в себя постепенно, первым делом ощущая потребность перестать стоять на месте. — Мы купили вина, будете? — Да, конечно, — это дает ему легитимный повод смыться на кухню за напитком и бокалами. Там его, стоящего и сжимающего столешницу, и находит Исао. Парень обнимает его со спины, целуя лопатку. — Эй, все же хорошо закончилось? — А Танкхуна отпускает, и это облегчение, эта свобода блять, льется из него вместе с дорожками слез по щекам. До сего дня он и не думал, что настолько эмоциональный. Хотя, наверное, в глубине души он всегда это понимал, просто рамки, в которые он загнал сам себя, не позволяли ему раскисать. Развернувшись резким движением, он прижимает Исао к себе, позволяя себе быть эмоциональным, позволяя себе, и эти слезы, и это новое чувство, зарождающееся по отношению к парню: доверие. Спустя пару минут он отходит к раковине и умывает лицо, пока Исао подхватывает четыре бокала. Утерев лицо кухонным полотенцем, Танкхун берет ещё два бокала в одну руку и вино во вторую, выходя следом за Исао в гостиную. Там уже вовсю хозяйничает Порче, разложивший на журнальном столике две коробки с пиццей и включивший телик. — Посмотрим кино? — Спрашивает Танкхун, чем вызывает у большей части присутствующих гримасу ужаса. — А что такого он сказал? — Уточняет Исао, не понимая, с чем связаны эти выражения на лицах старших. — Тебе многое предстоит узнать. — Шутит Ким, продолжая тут же, — кстати Кинн, кажется есть ещё кое-что, что ты должен сказать. — Я не буду извиняться перед человеком, избившим моего брата, даже не пытайся. Но с учетом всей ситуации предлагаю заключить мир, — протягивая ладонь для рукопожатия, произносит Кинн. Исао это принимает, сам прекрасно осознавая, что ни о каких извинениях и речи быть не может. — Так ты теперь, вроде как, новый член семьи? — Уточняет Порш, разглядывая Исао, которого видит второй раз в жизни. — Прошу любить и не жаловаться, — саркастично отвечает он, делая шутливый полупоклон. — Говорил же, что познакомлю с семьёй, — смеется Танкхун, приобнимая парня за плечо. Когнитивный диссонанс, который вызывает у окружающих его адекватное поведение, можно смело относить к любимому виду состояний, в которых он видел родных. Он сам разливает вино по бокалам и, дождавшись, пока все возьмут их в руки, произносит пафосное: — За новую жизнь!