клубничный мальчик

— джинни, подойди, пожалуйста. это говорит мама. её нежный голос в этот раз сквозит какой-то грустью и маленький хёнджинни сразу же начинает грустить в ответ. его мама никогда так не звучала. неужели, он что-то наделал? так думает мальчишка, заглядывая за белую, слегка потёртую дверь. его безумно светлая, как одуванчик, макушка вылазит вперёд, наблюдая за стоящей у окна мамой. она выглядит странно, по-новому в семилетних глазах. хрупкие женские плечи непривычно напряжённы, а щеки не такие румяные от улыбки, как обычно. — да, мам? — ты уже у нас большой мальчик, правда? уже столько всего знаешь, видишь этот мир, понимаешь его, да? хёнджин кивает, входя внутрь спальни. — тогда ты должен знать, что твоей бабушки больше нет с нами... плач. слёзы. он видит и слышит, как ломается её, всё такой же нежный, голос на последних словах. видит, как дрожащие тонкие пальчики быстро закрывают её красное личико. слёзы. нечто новое и неизвестное, что он никогда не видел раньше. его мама всегда казалась такой сильной, а сейчас, слабо, сколько имеет силы, обнимает своего сына, становясь прямо на колени перед ним. она мягко трогает его щёчки, поглаживая подушечками пальцев и смотрит в тёмные глазки хёнджина. — совсем нет? она уехала? — нет, джинни, мой малыш.. она погибла. всё тот же плач. всё теже слёзы.  он чувствует, как сильнее смыкаются мамины ручки на его спине. как она утыкается в его футболку мокрыми глазами, бесшумно вздрагивая на каждый вздох. но всё, что делает хёнджин, это слегка непонятливо хмурится и обнимает маму в ответ, тихонько шепча ей: "всё хорошо, не нужно плакать, мамочка". однако он не скажет ей, что так ничего и не понял. и знаете, в свои шестнадцать лет он испытывает самое настоящее дежавю. то самое чувство, словно какой-то день повторяется. как запись на диктофон или старый диск с мультфильмом у дедушки на чердаке. опять. — хёнджин, подойди сюда. тётя ким. сестра его отца. он видит, что её яркая красная субару припаркована у школы после второго урока, когда слегка уставшим после физкультуры руками держит у уха трубку. — сейчас спущусь. он закидывает рюкзак на плечи и бежит по лестнице вниз. он оказывается у машины за считанные секунды, видя какую-то знакомую печаль на лице тёти. но он ничего не говорит, только открывает яркие дверцы и садится на пассажирское сидение. жёнщина, по мнению мальчика, слишком горько выдыхает, крепко вцепляясь за руль тихого авто. — ты же уже совсем не ребёнок, верно? хёнджин кивает, непонятливо хмурясь. — тогда.. твои родители попали в аварию. – что? сердце хёнджина замирает, руки становятся донельзя холодными, как и нос. странная привычка, когда он переживает. юноша смотрит прямо на тётю, ожидая что-то по типу "не переживай, я просто пошутила. неудачная шутка, да?", но слышит: — в среду похороны. будь готов, пожалуйста. слёзы. плач. он видит перед глазами плачущую на коленях мать, отчаянно держащуюся за его зеленую майку с лягушкой. он так же сильно сжимает в пальцах свой рюкзак, чувствуя, как медленно и молча намокают его, как и у мамы тогда, бледные щеки. он так же молча кивает, не в силах даже сделать вздох, чтобы не задохнуться. не захлебнуться. — прости, — она закусывает свою губу, дрожаще продолжая. — пристегнись, мы поедем домой, джинни. хёнджин крепче обнимает свой портфель, тихонько шепча "хорошо, тётя" и сглатывает непонятный ком в горле. однако, теперь он даже не скажет, что всё понял. *** на улице жарко, последний день мая неприятно жжет спину через чёрную, буквально угольную, футболку. брюнет лишь поправляет свои очки на носу, выходя из своей машины. под ногами зелёная, совсем ещё молодая трава и рядом клумба разноцветных фиалок, как любила бабушка. он захлопывает дверь авто и оглядывается вокруг. всё так же, как и пять лет назад. как и десять. как и было всю жизнь. уже слегка желтоватый, из-за дождей, домик ему до боли родной и знакомый, только вот почтовый ящик неприятно оброс снизу большой травой и даже одной ромашкой. он видит в окнах старые ажурные занавески и тёмную дверь с красной крышей. забор тоже уже никакой, как и еле стоящая на своих столбцах калитка. хёнджин вздыхает, зачёсывая темные пряди назад, обратно под ободок. он подходит ближе к двери, очищая ручку от, кажется, столетней пыли, открывая своими ключами дом. в нос сразу же бьет запах старья и сырости, что заставляет поморщиться и открыть двери сильнее. он опять оглядывается вокруг: всё таже зелёная кухня, светлая гостиная с красивыми цветочными подушками, любимый бабушкин ковёр, приоткрытая дверца шкафа у окна и пыльные фигурки кроликов на полке. до боли знакомое, теперь уже ничейное. он закрывает скрипучую дверь и открывает окно рядом, чтобы хотя-бы немного выветрить этот плесневелый запах. в носу неприятно жжется. хёнджин поправляет на руке часы, решаясь сесть на белый (уже не совсем уж и белый) диван, следя как пылинки кружат в танце с солнечным лучом, что проникает через кружево на окне. всё так странно, и опять чувство дежавю, но другое. не такое. просто знаете, здесь всё было его. на столе, у дивана, стоит желтая кружка. чистая, нетронутая, отчаянно одинокая и беспорядочная в этом чистом порядке. после смерти бабушки мама сразу же прибралась в доме, желая оставить его чистым. "даже если он будет гнить под дождём, зато чистым, как она и любила". тогда, кстати, она вновь расплакалась. и тогда, в свои десять лет, когда у шкафа стояла его мать, вся в бликующе чёрном, он понял, почему же она плачет. но опять промолчал. он любил молчать. это намного лучше, чем сказать слишком много, считал хёнджин. он считал это всегда, но молчал, не рассказывал об этом. и сейчас молчит, только и говорить ему нескем. парень встаёт, и подходит к тёмному камину, проводя своим пальцем по декоративной тарелке. она голубо-белая, такая, как казалось ему, есть в доме у каждой уважающей себя бабули. под кожей собирается грязный песок, что он вытирает об другие пальцы, подходя на шаг ближе. сверху, около печи, висят разные фотографии. слева — его обнимает мама и бабушка, когда он задувает свою первую свечу на торте. один годик. чуть ниже, всё так же по левой стороне — его хмурый дедушка, который говорит по телефону. справа — вновь фотография маленького хёнджина, что катается у них во дворе, на своем четырёх колёсном розовом вилосипедике. и чуть ниже — его мама, красивая блондинка. хван чувствует, как неприятно заныло под ложечкой чувство пустоты и одиночество. в доме тоже пусто. люстра тихонько шатается из стороны в сторону под мягкий ритм летнего ветра. вздох. хёнджин решается пройтись по дому и везде открыть оконца, чтобы в дом влезло солнце и новый, чистый воздух. он подходит к последнему окну, стряхивая с него слегка облезлую белую краску, как слышит со стороны спального окна громкий голос. он отходит от этого, подходя к другому. в глаза ему сразу бросается яркая копна рыжих-рыжих волос у такого же яркого куста сирени. хёнджин не прям уж выглядывает в окно, а сначала лишь изучает, прежде чем аккуратно подойти к подоконнику и опереться на него. он поднимает свои очки на лучок сверху, смотря на... на мальчишку. — эй! я уже устал кричать! хёнджин рассматривает ребёнка (он же, наверное, ребёнок?): в руках у него небольшая корзинка спелых, даже так видно, больших клубничек, на этой же руке у него оранжево-черная фенечка и яркая зубастая улыбка. солнце освещало его так правильно, что он казался ещё меньше. но кто же он? — меня зовут феликс! а это — он трясет ягодками, шурша корзинкой. — передала тебе моя бабушка. она говорит, что с пустыми руками по гостям не ходят, — хихикает. — она сказала, что мне нужно познакомиться с тобой. будем знакомы? этот солнечный мальчишка говорит так много и быстро, что хёнджину остается лишь кивнуть и слегка приподнять уголки своих грустных губ. — здравствуй, феликс. феликс улыбается шире, перебегая через поломанный забор. он забегает в дом, стуча  красными кедами. клубника случайно падает на пол.