Стоило парню присесть на стул прямо перед его немым слушателем, как в голове образовался полный штиль - наконец-то блаженная тишина, которую он так давно желал. Армину показалось это забавным, ведь в момент, когда он решил высказаться, рассказывая все от начала и до конца, мысли его покинули. Радовался ли он? Радовались ли
они?
Запертая в кристалле, - недоступная и желанная, - девушка безмолвно наблюдала, с закрытыми глазами, взирая на жалкие потуги Армина сказать хоть слово. И вновь - забавно. Она молчит, потому что это все, что ей остается, а он сидит здесь, на месте язык его и хоть тихое "привет" сказать не в состоянии.
— Энни, — собравшись с силами, начал Армин, — я… Сегодня пришел, чтобы поведать тебе историю одного слабака, который сломался после своей же смерти и оправиться от этого не может до сих пор, — парень наконец-то поднял взор свой на ту, что была перед ним и посмотрел на нее так, словно сейчас бы она открыла веки и ответила ему, абсолютно наплевав на заточение. — До этого я приходил к тебе с рассказами о том, что у нас происходит и… — запнулся, чуть сощурившись. — Это глупо, верно? Просто садиться рядом с тобой, просто смотреть и говорить, будто ты меня слышишь, но… Я чувствую, что вскоре это изменится и, не зная, было ли это все бессмысленным, все равно хочу закончить этот бесконечный монолог.
Свечи, которые они с Хитч периодически зажигали, навещая Энни, сейчас горели тускло и ни тепла, ни света толком не давали, однако Армин все равно не мог налюбоваться тем, какой долгий путь проходили лучи, что отражались от граней кристалла из-за них.
— Мы получили весточку от Эрена и завтра выдвигаемся по ту сторону стен, поэтому, полагаю, лучше попрощаться заранее, — вздох, копившийся с его мрачными мыслями, вдруг раздался к небольшой комнате. — Я не знаю, каковы будут результаты, но вот что знаю точно, Энни - нас ждет конец. Возможно, не сразу после прибытия, но вскоре… Я должен - или обязан даже - поделиться с тобой своими чувствами, которые держал при себе долгие четыре года. Мне кажется… Так будет правильно и крайне честно - рассказать все именно тебе, а не Микасе и уж тем более этому… — запнулся, решив никак Эрена не называть, поскольку и дня не хватит, чтобы описать все слова, что за ним успели устояться.
Парень выпрямился, вдохнул спертый, пыльный запах, - откуда он только брался, если они постоянно проводили тут уборки непонятно для кого, ведь Энни результатов их стараний не увидит и похвалить явно не сможет, - выдыхая тут же, ведь дышать тут полной грудью попросту невозможно. Вдруг улыбнулся.
Это напомнило ему тот ад раскаленного металла в руках и горящей одежды, что заставляла кожу пузыриться от ожогов, где каждый короткий вдох приводил к опаливанию легких.
Это ему напомнило начало, откуда и берет свои корни история, которую он хотел рассказать.
Это ему напомнило о
нем.
Почти все ему напоминало о
нем.
Ему не убежать от этого, хоть он и старательно каждый день пытался игнорировать тень чужих воспоминаний, уже вовсе не уверенный - чужих ли?
— Энни, — отвлекся парень, — я влюблен в тебя, и ты представить себе не сможешь, какая это проблема, ведь… Я не уверен, говорит ли это сейчас Армин или Бертольд. Возможно, меня уже давно нет, как и твоего друга, — вздыхай хоть сколь угодно, но тревога с ужасом вперемешку вновь начали накатывать, и покой его улетучился. — Может, я все еще Армин? — с надеждой в голосе проговорил. — А может, я лишь Бертольд, что заключен в теле своего же душегуба?
— Он жив?
— Он мертв.
— И мы не знаем, как поведать все тебе.
Но началось это в момент, когда для одного конец был предопределен.
Лишь стоило сомкнуться челюстям, размозжив мозги, что вместе с кровью полились нам в глотку, воспоминания о тебе, о Райнере, о Зике, о Порко с Марселем, о Марлии, о том, как люди могут жить за стенами - все разом заполнило наше сознание.
Энни… А… Был ли я до этого? Или… Цель моей жизни заключалась всегда в предопределении: стать следующим звеном для существования одного марлийского война, что вторгся в чужие земли, дабы исполнить миссию?
Быть может… Жил всегда для момента чужого выбора, который от меня почти и не зависел?
Быть может…
Помню омерзительный вкус во рту - смесь песка и гари. Душно, хоть и казалось, что ветер легко ласкает мое тело. Болят глаза, когда я ими шевелю, болят и руки, когда пытаюсь их поднять, а ногами шевелить и вовсе не стараюсь даже. Я помню красный цвет и жар неописуемо горячий. Помню боль горящей плоти, которая и не моей уже казалась, ведь поверить в происходящее попросту не мог. Я помню страх. "Если выживу, то каким же я буду?" - и после этого мысль, такая отвратительная, что ее я точно вспоминать не желаю, но против воли сама лезет, вертясь на кончике языка:
"Лучше умереть, ведь инвалидом я уже ничем помочь не смогу, и мир повидать мне точно не удастся."
Я решил оставить все свои чувства и мечты, решил оставить те воспоминания о светлом будущем, которых у меня еще не было вовсе, решил оставить свои страхи и сомнения, решил оставить свою волю - все друзьям.
Где же они сейчас, Энни? Не Микасе я это рассказываю, ведь она вовсе перестала со мной общаться, прямо как ты, заперев себя, чтобы никто не сделал больно. Не Эрену я это говорю, который покинул нас много лет назад и объявился лишь тогда, когда именно ему потребовалась помощь. Не Жану и не Саше с Конни, ведь взгляд их стал столь недоверчивым, что и подойти боюсь… Я не виню их - у каждого свои причины замкнуться и обходить всех стороной. Жалею только, что они мне так и не рассказали - какие же это причины, чтобы вдруг так отдалиться от друзей, с которыми знакомы много лет. Жалею только, что мы не поговорили об этом.
Но мои переговоры вечно какие-то провальные, верно?
Я многое им подарил в тот день, но лишь тебе могу оставить свою душу, Энни. Пускай разорвана, пускай уже не столь приятна и мила, пускай и непонятно даже - чья.
Перестала она быть исключительно моей в момент, когда я впервые в сознании своем узрел его. Тогда он еще предстал передо мной в той форме, что поразила меня, вероятно, больше, чем его появление: голова колоссального титана, наполовину вовсе лишенная сухожилий и мышц. Не понимал я, почему именно так, но с годами, медленно и верно, наконец-то дошло: вторая часть была моей, еще не окрепшей, слабой, имеющей лишь основание в виде костей. Он смотрел на меня с усмешкой, смакуя, как будет отравлять все мое существо долгие годы или же вовсе не вкладывал никакого значения, а я, уже успевший отравиться, все придумал…
Не надумал только чувства, которые он в меня вложил. Хоть взгляд его был таинственен и спокоен, но вот чувства - открыты и горячи настолько, что обуздать не мог он их годами.
И на мои плечи взвалил этот тяжкий груз.
Энни, ты знала, как он желал тебя хоть раз поцеловать? Коснуться твоей руки и вдруг почувствовать разряд тока, но не того, когда сознания вдруг сливаются, показывая картинки воспоминаний, нет - он хотел почувствовать, какая же она наощупь, насладиться моментом и потом, совсем забывшись, наклониться к тебе.
Я прочувствовал вкус этих ужасных губ на себе. Если тебе интересно - жарко, неприятно и ядовито до вспышек в глазах.
Тогда он только начал завладевать мною. В отражении в зеркале я частенько видел его рядом, и сидел он почти всегда подле меня, взирая взглядом, в котором не было и намека на эмоцию. Я до сих пор не могу привыкнуть, что Бертольд рядом и даже сейчас он осторожно поглаживает кристалл, будто боится тебе навредить.
Или возле тебя Армин?
Все слилось воедино.
Меня бил озноб, я больше не хотел смотреть на себя, ведь меня застать в зеркале не всегда получалось. А он лишь обнимал, утешающе поглаживая мою голову, стараясь успокоить, но каждое движение - боль. Бертольд постепенно начал проваливаться своими руками в мою оболочку, не то пытаясь стать частью Армина, не то пытаясь остаться собой, не растворяясь полностью, а лишь заменяя…
К зеркалу бежал, спотыкаясь, а когда увидел отражение, то хотел выколоть себе глаза - тело одно, лицо другое. Мысли спутались. Руки… Мои?
Его. Берут ножницы и режут, режут, режут - длинных волос у меня никогда не было. Воспоминания… Мои?
Его. Как стену пробили, наполняя город отчаянием, которого люди сотню лет не знали, но прочувствуют еще сполна.
Глаза метаются, разыскивая ответ, в котором так нуждался. Я дома, с ребятами? Я в кадетском корпусе, со всеми?
Я - это кто?
Я существовал как две личности?
Я появился в тот момент?
И вот тогда, лишь на мгновение решив, что все еще остаюсь Армином, он отделился, встал во весь свой исполинский рост и наклонился ко мне. Бертольд не хотел отслаиваться и просто
частью меня тоже быть не желал, а потому поцеловал - жарко, ядовито, до вспышек в глазах… Это казалось столь реальным… Нет, он там был, он точно был, я трогал его: в моих руках чужая голова казалось мягкой, будто без костей вовсе. Постепенно я начал проваливаться своими руками в оболочку, не то пытаясь стать частью Бертольда, не то пытаясь остаться собой, не растворяясь полностью, а лишь заменяя…
Энни, я так устал. Смертельно устал бороться с самим собой.
Мне нужно говорить "
я"?
Мне нужно говорить "
он"?
Мне нужно говорить "
мы"?
Ем и вкуса еды не чувствую. Сплю и снов не вижу. Смотрю на ребят и думаю: "Почему мы не завершили операцию? Я же здесь, я еще могу бороться".
Я ненавижу себя за это желание, но будь моя воля, я бы сделал все, чтобы вакцину вкололи Эрвину. Такое терпеть невмоготу и дело не в косых взглядах, что преследуют меня годами, не в чужих словах о том, что я не достоин жить и не в том, что призрак главнокомандующего всегда со мной, незримо следуя по пятам…
Терпеть
его невмоготу.
А, впрочем, вру: сны все же снятся, но редко навещая. Обычно видятся мне горы трупов и смерть кругом. Я бы предпочел умирать на сон грядущий, проваливаясь в темному, чем посреди ночи вскакивать, вновь не понимая: кто я, где я и
почему я.
Энни, мне так жаль, что у нас с тобой не было времени. Даже сейчас… Если бы ты вышла из кристалла, то у нас бы оставалось преступно мало лет - мне бы и полноценной жизни не хватило, чтобы показать тебе, как сильны мои чувства.
Наши…
Я - Армин Арлерт.
Я - Бертольд Гувер.
Если честно, то я уже не знаю, кто сейчас говорит. Наверное, мы оба.
Я не знаю, что мне делать и куда идти.
Я не знаю, как мне теперь жить.
Я не знаю, кто мой друг, а кто мой враг.
Я не знаю, кто я.
Я не знаю, кто я.
Я не знаю кто я.
Я не знаю кто я
Я не знаюкт о я
Я нез наюк то
Я незна ю кт о я
я незаню кято
заняююяток
оюаз к теяян н
аюк ент яозян
тюзея
нкняоа
яктоне зн аю
я не
зна ктоюя
я ннннннннннннннннезззззззззззнаю
кттттттттттттттттттто
я
я не знаю я
я не знаю
я не знаю
я не знаю
я не знаю
я не знаю
я
я
я
я
я
я
я
я
я
не
знаю
я
или
мы
помоги м̷̜̼̲͉̖̩̫͉̾н̷̯͈̣̒͒̏̂е̷̳̭͔̞̗̥͉̳̹̹̻̱̌̽
Молодой человек дернулся, будто отходя от транса. Перед ним была все та же комната со спертым, пыльным запахом, с
мечтой по центру, освещаемой тусклым светом свечей.
Мечта была прекрасна, как принцесса из сказок, до которой сколько не тянись - прикоснуться не сможешь. Она была как граненый бриллиант, как сотни бабочек, запечатанных во льду. Она была как самое звездное небо в ночи - темно вокруг, но те отблески, отражающееся в глазах…
Она была как надежда на то, что он сможет найти себя.
Она была его верой в то, что безумие прекратится.
Она была его любовью, застрявшей между двух сплетенных воедино душ.
Она была его мечтой о светлом будущем.
Она была его Энни. Это единственное, в чем он точно был уверен - сейчас перед ним Энни, которую он любил до боли в груди.
И неважно уже было: а он - это кто?
— Энни…
Соленое море, которое Армин так хотел увидеть, всегда было с ним и сейчас оно маленькими ручейками лилось по его щекам.
— Дорогая Энни… Не знаю я, Армин перед тобой или Бертольд, или… — и задохнулся, пытаясь успокоиться. — Я люблю тебя, — это самое простое из всего, в чем ему сегодня пришлось признаться. — Если ты меня слышишь… Прости, прости меня за то, что свалил весь этот груз и теперь уйду… Я… Так бесконечно устал бороться, уже и не зная: а вдруг проиграл? Вдруг уже бороться нет смысла и я стал кем-то… Чем-то.
Мысли не путались, теперь уже не преследуя его, а вновь давая блаженный покой, как и в самом начале, когда он только сюда зашел.
— Если вдруг тебе удастся выбраться, — молодой человек подошел к кристаллу вплотную, вглядываясь в прекрасный лик девушки, — я прошу тебя лишь об одном: беги. Перебей здесь всех и убеги, куда сможешь, подальше, лишь бы не поймали.
Поцелуй, - смесь ядовитого и нежного, очень ласкового, - который был подарен скорлупе, но отозвался в сердце у обоих. Тихое "прощай" напоследок сказанное и запертая за этим дверь.
Огромное желание кричать, надрывая глотку, чтобы ее выпустили, чтобы она смогла помочь, чтобы она утешила, если помочь уже невозможно. Хотелось колотить изнутри по этому гребаному кристаллу, чтобы он развалился на части, лишь бы успеть… Ну как же так? Если она все услышала правильно, то…
Как же так?!
Почему она бессильна?! Почему сама заперла себя здесь?! Почему тогда это было верно, а сейчас - лишь во вред.
Энни приняла бы его любым, покуда в нем была хоть часть Армина, хоть часть Бертольда - девушку всегда спасал спокойный тихий голос, который годами рассказывал ей о том, что происходит за пределами стеклянного купола.
Она бы приняла его сторону, какой бы она ни была. Вернулась бы с ним вместе на родину, к отцу - и все равно, что было бы потом, ведь он будет рядом.
Она бы взяла в руки его лицо и долго-долго рассматривала замечательные голубые глаза, в которых отражался светло-серый, поблескивая странно.
Она бы не отпускала.
Сама себе выбора не дала.
Теперь могла лишь слезы горькие проливать, в ожидании момента, когда ее вызволит чья-то эгоистичная воля к свободе, в надежде, что еще не поздно.
Лишь слезы горькие проливать о мысли, что тот, кто дорог сердцу ее, теперь стал…
