Наконец

      Если не обратишься… то будешь уничтожен!       Атмосфера разрывается треском — синими сполохами, обернувшимися вдруг живым существом, извращённым и порочным, как все живые твари, только это не пытается скрыть свою порочность, а лишь безжалостно прокладывает себе путь сквозь пространство и плоть, неумолимо продвигаясь к намеченной цели — его сердцу. Синее, словно его глаза. Были? Будут?       Наверное, как и его глаза… но прежде не было случая их рассмотреть, а сейчас шанс упущен. Прошло время для всего, кроме смерти. Смерти и боли. Синее чудовище мечется в воздухе, но всё равно бьёт в самое сердце. Он чувствует эту расправу каждым кончиком своих нервов, столь остро, что в нём не остаётся места для ощущения несправедливости. На справедливость тоже нет времени… лишь страдание и смерть… и правда — их жестокое порождение.       Верещащий за троих кудахчущий голос по спирали уносится куда-то между ним и вселенной.       Юный глупец… только сейчас ты, наконец, понял!       Синий монстр — жестокий мучитель, но эта новая, растущая из чудовищных чёрных слов невыносимая боль — правда. Беспин был правдой. Боль в его руке — правда. Он был правдой. Громадная пропасть между ними тоже была правдой… бескрайняя бездна между светом и тьмой, которую никто из них так и не смог преодолеть.       Неужели эта правда преследует и его? Он тоже видит её чудовищный, неприглядный образ в темноте ночи? Неужто и он всю свою жизнь провёл, спасаясь от боли правды?       Неважно. Для них обоих время почти истекло. И сейчас, когда правду, наконец, невозможно отвергнуть, он ломается под разящими ударами кнута понимания.       «Твои скудные возможности не сравнимы с мощью тёмной стороны», — безжалостно насмехается чёрным голосом правда. Его разум сокрушённо трепещет, лишённый всякой силы перед лицом того, что более нельзя отрицать. С болезненной покорностью он соглашается с очевидным.       Невозможно в одиночку противостоять тьме и выжить.       Может быть с ней… если б он только попросил об этом… с ней он смог бы победить зло, придающее столь обжигающую силу извивающемуся, вырвавшемуся синему монстру, терзающему его душу. Но слишком давно он, поддавшись гордыне, решил сражаться с тьмой лишь собственными силами, не оставив ей места рядом. Время ушло, а вместе с ним и возможность.       Мстительный голос правды отвечает из бездонной глубины тьмы. Ты расплатился за неумение видеть!       Время учиться видеть прошло. Ценой стала разрушенная галактика. С этим последним коротким вздохом ему осталась единственная надежда, — уверенность, что видеть скоро будет не важно, потому что смотреть будет не на что. Тьма почти поглотила всё… а с ним угаснет последняя искра, позволявшая ему видеть хоть что-то. Из небытия выплывают слова, кажущиеся чужим воспоминанием: «Тёмная сторона скрывает всё…»       Если бы только это могло заглушить боль и крики! Он опять слышит крики… и снова расплачивается за свою слепоту, не в состоянии увидеть откуда доносятся крики. Его? Чёрного голоса? Скачущего в синеве монстра? Собственные?       Да, похоже, это его. Боль раздирает всё, чем он стал, её пламя стирает ошмётки сконструированной личности, не оставляя ничего, кроме раздавленной мраком души. Его врождённый внутренний свет угас, фотон за фотоном украденный тьмой… оставшиеся от него жалкие искры мерцают на грани угасания. Понукаемый поводком правды, накинутым на его сломанную шею, он бредёт, не видя впереди ничего, кроме приближающихся плахи и топора.       И он не может не признать, что его глупость не заслужила ничего больше.       Синяя тварь вновь вгрызается в него, но затихает по приказу чёрного голоса — своего единственного хозяина. Боль отступает… ровно настолько, чтобы он смог почувствовать её ещё острее, ощутить проступающие на его немощном теле струйки пота. Он задаётся вопросом, чувствует ли он то же самое… улавливает ли он витающий в воздухе запах пота. Сможет ли он как прежде ощутить успокаивающее прикосновение прохладного воздуха.       Голос правды наблюдает и удовлетворен ценой, которую вскоре придётся заплатить. А сейчас, юный Скайуокер, ты погибнешь.       Холодная уверенность. Утолённая месть. Это последнее, что он узнает, прежде чем правда взыщет свою последнюю плату. Это… и тишина?       Воцаряется тишина. Дыхание покоя. Он отчаянно смакует его — ведь это было так долго! Оно заглушает боль, окрашивает пустоту, придаёт темноте мягкий блеск, открывает узенькую тропку, и он следует по ней…       …К нему.       Заметив их контакт в этот миг, голос правды рычит от ярости… Синее чудовище вновь взрывается жестокостью жизни, раздирая их своими когтями… но оно не может разорвать хрупкую тропинку покоя, не может заставить его забыть то, чего он коснулся в это мгновение.       Свет во тьме. Дрожащий, исчезающий вдали, но он есть!       Есть, даже сейчас.       Сквозь возобновившуюся, усиливающуюся агонию прорывается крик.       Отец, пожалуйста!       Голос правды, услышав отчаяние, триумфально яростно воет, побуждая щупальца синего монстра двигаться дальше… и он не слышит остальных голосов, звучащих в пустоте вместе с этой рождённой болью одинокой мольбой.       Ты идешь по пути, по которому я идти не могу…       Всё, что он должен — это обернуться.       Тёмная сторона скрывает всё…       Но свет дарует ему зрение.       Всего лишь повелитель зла…       И зло овладело им.       Он — предатель!       А предатель — это лжец.       Ты должен был принести равновесие в Силу, а не погрузить её во тьму!       Равновесие — это цельность.       Он сказал мне достаточно! Он рассказал мне, что ты убил его!       Как долго его душа оставалась сломленной по собственной воле?       Ты был мне братом, Энакин!       И он может стать снова.       Ты должен научиться отпускать…       Чтобы истина смогла сделать его свободным.       Он сломан и обнажён, явлен тем, что он есть сам по себе… и в момент контакта открылась уродливая правда его тёмной, изуродованной шрамами души. Он позволяет этой правде встать между ними, среди боли и смерти, горечи и сожалений.       Его ответ на эту правду — иная истина, та, что сильнее жизни, хотя и слышная совсем слабо.       …Я люблю тебя, отец…       Гордыня умирает.       Галактика, сама Сила, раскрывается в красоту, превосходящую великолепие, песню, превзошедшую песню, и свет, преображающийся в сияние. Впервые он смог увидеть. Сила — это жизнь, сердцебиение Вселенной. Тьма — это уродство, пожирание жизни, каннибализм. Свет — это любовь, великая сила, дарующая жизнь. Он — пылающий маяк, факел, отгоняющий ночь, ибо любовь, превозмогающая самость, — суть света. Тьма злокачественно эгоистична, но сила света объемлет всех.       Сейчас он, наконец, понимает.       Такая любовь могла бы спасти её. Он знает. Она сохранила его. И есть ещё время, чтобы спасти его.       Любовь исцеляет крылья его сломленной души, и он с радостью взмывает в пространство, хватая врага и поднимая его над головой. Боль больше не может коснуться его… он отбрасывает тьму от них обоих. Синий монстр корчится, чёрный голос вопит, оба терзаемы той же истиной, искупившей его. Тьма — это боль. Истина — это любовь и свобода.       Его тело сейчас искалечено, но он эту боль ощущает сильнее, чем собственную. Восторг цельной души приводит его в эйфорию, и пусть осталось совсем мало времени, оно кажется ему вечностью. Его сознание уже вырвалось за пределы времён и жадно ищет во всеобщем пламени песни других, давно ушедших любимых, ибо ему не терпится прокричать им: «Я вижу!»       Но позади кто-то взывает к нему, чтобы он подождал, и он возвращается обратно в оставшееся малое время с единственной целью.       Он теперь может видеть… и хочет увидеть его глаза.       Сними эту маску…       Тот неохотно, но подчиняется. Его радость достигает новых высот, когда своими глазами он в первый раз видит их ребенка.       У него тоже синие глаза. Они более живые, чем когда-либо было и могло быть у монстра. В них сквозит грусть, но он тоже, наконец, понимает.       — Скажи сестре, что ты был прав, — выдохнул он. Он может рассказать остальным, но именно он должен поделиться с сестрой радостной вестью о том, что их отец, наконец, смог увидеть.       А затем, с последним вздохом, он отпускает время и тянется к свету истины, который освобождает его от страданий длиною в жизнь.       Лишь сейчас, в самом начале, он понимает.