Оранжевые всполохи чувств

      Генджи стоял на судзурановской крыше один — вид с неё открывался потрясающий. Такия был уверен, что даже на высоте самого крутого небоскрёба Токио так не захватывало бы дух. Вечерний ветер слегка шевелил его не убранные в привычный хвост волосы, в пальцах тлела сигарета, а взгляд был устремлён в небо, окрашенное закатом в яркий оранжевый цвет. Точно такой же оттенок имели и чувства Генджи. Яркие, тёплые. И совершенно не привычные. Ему было странно осознавать, что в душе может поселиться кое-что ещё кроме желания доказать Хидео наличие и крепость яиц. Такия не мог внятно сформулировать и дать однозначное название тому, что с некоторых пор отзывалось трепетом на появление в радиусе видимости вполне определённого человека. Для него ясно было одно: высветленные короткие волосы и взгляд с прищуром, чёткий, словно вышедший из-под резца скульптора контур упрямых губ, ясный аналитический ум и тяжёлый удар — всё это стало значить гораздо больше, чем признание всеми его статуса короля школы. Или место в иерархии их семейной группировки. Или вообще всё на свете. Всё плавно отошло на задний план, измельчало и потускнело, выпуская на первое место того, кто должен быть рядом. Всегда. Это было обязательным условием для Генджи — его Шун должен быть рядом. А ещё он должен быть с ним. Вернее не должен, но этого хотелось. Чтобы сам, по своей воле.       В груди потянуло. Последний бой с Токаджи не прошёл даром — на теле расцветали новые синяки. Плевать. Он боец, а не тряпка, поэтому давно уже не обращал внимания на бесконечные ссадины и гематомы. Только в этот раз было больнее. Может от того, что никакая драка не позволяла унять другую боль, идущую изнутри. Потому что рана, нанесённая ему словами генерала Серидзавы, была слишком глубокой. И как всякая подобная рана она ощущалась не сразу, а позже. Когда тело остывало, разум успокаивался, только тогда приходило осознание. — Я твоего Идзаки на хую вертел, понял? Тебя ещё в прошлой школе пиздили, а он уже стонал подо мной, как последняя шлюха.       И не важно, что за свои слова Токаджи заплатил разбитым лицом и парой выбитых зубов. Генджи действовал на инстинктах — ударил сразу, а потом уже не мог остановиться. И сейчас сбитые костяшки с удовольствием прошлись бы снова по поганому рту. Но больно было не от этого. И даже не от того, что у Идзаки и в самом деле мог быть интим с этим мордатым, в конце концов Такия тоже не девственник. Больно было от всего и сразу. От упущенности времени. От обиды за честь своего человека. А ещё от понимания, что Идзаки может не выбрать Генджи. Не выбрать так, как этого хотел новый король Судзурана. Но все эти мысли так и не оформились в чёткие предложения в мозгу Такии. Осталось только ощущение нарушенных границ своей территории, которую нужно защитить. И поэтому он бил. Наносил удар за ударом, не разбирая, куда они приходятся. Не замечая своих ран. Что угодно, лишь бы утолить потребность вытрясти, выбить из этого говнюка всё дерьмо.       Он не спрашивал Шуна правда или нет. Он не опустится до такого. Но почему тогда он приходит сюда вот уже какой день подряд и смотрит на закат? Курит, молчит, прячет подбородок в ворот старой олимпийки. И пытается найти то слово, которое всё объяснит, расставит по своим местам.       За спиной послышался шорох. — Ген…       Можно вцепиться пальцами в ограждающую край крыши сетку. Можно их даже разрезать — больнее не станет. — Ген…       Закат постепенно догорал, и яркость его исчезала, растворялась в темноте наступающей ночи. — Зачем пришёл?       Зачем?       Эти минуты наедине со своими мыслями, терзающими душу, не давали понимания, но они заставляли смиряться. День за днём, минута за минутой. С тем, что втечение дня упорно запрятывалось Такией как можно дальше и глубже. Лишь бы не показать свою слабость перед остальными. Лишь бы не показать свою слабость ему. — Генджи, что-то случилось? — спокойный и уверенный голос Шуна пробирался под одежду, под кожу, отдавался в каждой клетке тела. — Нет. Всё нормально.       Нихуя, блядь, не нормально. Даже стоя спиной к Идзаки Такия чувствовал его взгляд. Словно кипятком ошпарили. — Тогда какого хуя? — Что? — Это ты мне скажи — что! Ты избегаешь меня? — Я не из… — Не пизди! Ты даже сейчас не смотришь на меня. Так какого хуя? Генджи…       От этих модуляций у Такии приподнялись волоски на шее. Сука, ну вот как он этого добивается? Генджи ещё сильнее сжал проволоку заборной сетки. Лучше бы колючей. Лучше бы в плоть впивались острые шипы, разрывая кожу. Это хоть немного отвлекло бы от боли. Шун рядом, но не с ним. — Шун, скажи парням, что завтра…       Он не договорил, потому что Идзаки схватил его за локоть и резко развернул к себе лицом. Даже то, что Генджи выше на целую голову никоим образом не смущало Шуна. Он любого мог заставить сложиться пополам и упасть к его ногам. Такия был готов лечь сам, и от этого понимания хотелось выть. Он же король? Король. Тогда почему? Может ли у короля быть свой… Король? Хозяин? Нет. Подобные отношения для Генджи были не приемлемы. Одно дело строгая иерархия в банде или армии, но со своим человеком Такия хотел равенства. И он хотел отдаться этому парню. Или взять его сам, без разницы. Лишь бы по взаимному согласию. Но слова Токаджи жгли кислотой. Представить сказанное сделанным с Шуном против его воли было невозможно. Значит… Опоздал. — Ген, почему ты сцепился с этим уёбком? Что он такого должен был сделать, что его пришлось отскребать от асфальта? Даже когда он похитил Рюку-сан ты не был таким. — Впутывать женщину не достойно мужчины. — Согласен. Но даже когда он избил меня и подвесил на канале ты смог удержаться. — Канат был твоим делом. Это твоё право, только ты сам должен был… — Тогда что произошло в этот раз? Объясни мне, какого хуя ты сорвался?       Генджи не смотрел на Идзаки — слишком больно становилось внутри, стоило лишь представить себе… Шун и Юджи… — Пойдём, Шун, поздно уже.       Когда Генджи поднялся на крышу через пару дней, Идзаки был уже там. Стоял у края и смотрел на закат. Его фигура выделялась чёрным силуэтом на фоне оранжевого неба, и от этой картины у Такии перехватило дыхание. Шун медленно обернулся. — Ты за этим сюда ходишь?       Генджи облизал разбитые губы и прикусил засохшую корочку. — Отсюда открывается потрясающий вид, даром что ли тут Серидзава торчал. — Шун, зачем ты пришёл? — Зачем? Ты меня избегаешь, и я хочу знать почему. — Почему ты пошёл за мной, Шун? Почему не за Тамао? Ведь там…       Говорить было трудно. Вытолкнуть из горла имя мудака Токаджи — больно. — Что — там? Или… Кто?       Генджи снова спрятал подбородок в олимпийку. Он всегда так делал, когда не хотел говорить. Вытащил из кармана пачку и выбил сигарету. Идзаки оказался рядом и протянул огонь. Оранжевые блики на его лице. Оранжевое небо. И только один Такия чёрный, как демон ночи.       Когда огонь зажигалки осветил лицо Идзаки, Генджи увидел синяк на пол-лица. — Кто?       Такия схватил Шуна за плечо и увидел как тот скривился. Словно деревянными пальцами Генджи подцепил и задрал его футболку. Тёмные синяки казались чёрными. — Это что, блядь, такое, Шун? — Ты отказался отвечать на мой вопрос. Я спросил другую сторону конфликта. — Шун, ты… Блядь, ты сумасшедший. — Зато теперь я знаю. — Что ты знаешь?       Генджи поймал себя на том, что продолжает неосознанно поглаживать пальцами следы чужих ударов. В возможности вот так прикасаться к Идзаки было что-то до ужаса личное. Интимное. Оторвавшись от вида этих уродливых кровоподтёков, Такия перевёл взгляд на Шуна. Чёрная бездна в его глазах манила к себе. В себя. Поверх горячих пальцев Генджи легла не менее горячая ладонь Идзаки. — Это неправда, Ген. У меня с ним никогда и ничего не было. Этот урод просто вывел тебя на эмоции. Он только не знал, что у тебя настолько сорвёт крышу.       Идзаки сделал ещё один шаг, теперь от стоял практически вплотную к Генджи. Слишком близко. Слишком горячо. Сигарета рассыпалась пеплом, и Такия уронил ненужный фильтр. Вторая рука освободилась, теперь он мог положить и её на грудь Шуна. — Мне не нужен ни Токаджи, ни кто-либо другой. Только ты, Ген. Я сам тебя выбрал.       Шун смотрел прямо. Так, как мог только он. И это давало надежду. Генджи пытливо впивался в его глаза взглядом и верил. Не было. Ничего не было с тем, другим.       Пальцы переместились на затылок и сжали волосы, которые сейчас тоже были окрашены закатом в такой полюбившийся оттенок. На открытой шее дёрнулся кадык и это стало последней каплей. Жадные губы, тяжёлое дыхание, горячие ладони на своей талии. Только так было правильно. Только с ним было хорошо. На равных.