Обнажён до мозга костей

– Редкий случай! – бормотал он. – Я непременно должен докопаться до сути. Необычайная связь между душой и телом! Необходимо разобраться в этом хотя бы из чисто научного интереса! Как-то в полдень, вскоре после описанного происшествия, преподобный мистер Димсдейл, сидя в кресле перед раскрытой на столе большой книгой, напечатанной старинным английским готическим шрифтом, неожиданно забылся крепким-крепким сном. Должно быть, он читал произведение, относившееся к первосортным образчикам снотворной литературы. Глубокое забытьё священника было тем более примечательно, что он принадлежал к людям, чей сон обычно так же некрепок, беспокоен и чуток, как у птиц, пристроившихся на сучке. И однако его душа настолько погрузилась в собственные глубины, что он даже не пошевелился в кресле, когда в комнату без особых предосторожностей вошёл Роджер Чиллингуорс. Старик прямо подошёл к своему пациенту, положил ему руку на грудь и расстегнул одежду, которой тот прежде никогда не снимал даже в присутствии врача. Священник, естественно, вздрогнул и слегка пошевелился. Немного постояв возле него, врач вышел из комнаты. Но какое неистовство было в его взгляде, полном ликования, удивления и ужаса! Какой страстный, нечеловеческий восторг владел стариком, отражаясь не только в глазах и лице, но и во всей его уродливой фигуре, в притоптывающих ногах, в жесте воздетых к небу рук! Если бы кто-нибудь увидел старого Роджера Чиллингуорса в эту минуту торжества, он понял бы, как ведёт себя сатана, когда убеждается, что драгоценная человеческая душа потеряна для небес и выиграна для преисподней. Но торжество врача отличалось от торжества сатаны тем, что к нему примешивалась какая-то доля удивления. …То, что узрел старый врач, было ожидаемо, но совершенно антинаучно. Надо будет разобраться, а для этого – увидеть больше, много больше! По доброй воле преподобный не согласится никогда – но разве же Роджер Чиллингуорс не доктор? Из его рук любой примет хоть успокоительное, хоть снотворное… Да хоть даже и яд. На другой день так и вышло, как он задумал. Преподобный осушил чашу – и уже через несколько минут едва не начал неприлично зевать. Глаза у него закрывались сами, чёрные ресницы отбрасывали тени на бледные щёки. – Прилягте, мистер Димсдейл… Вам не повредит отдохнуть. Наверняка ночь вы провели на коленях, в молитве и покаянии… – Нет мне прощения. Нет и не будет никогда. Это священник говорил будто уже во сне. Чиллингуорс, поддерживая за талию, бережно довёл его до кровати и уложил в чём тот был. Вот сейчас его окончательно сморит и… Артур Димсдейл и правда крепко уснул – и пяти минут не прошло. И тогда нетерпеливыми руками старик развёл полы сутаны. И как мог осторожно стянул со своего пациента штаны. Так и есть! Если отметины на его груди появились сами, да как бы ещё и не силой мысли, то вот этот шрам на животе явно остался от медицинского вмешательства. От прокалённого лезвия, и держала его явно уверенная рука. А уж кто сшивал – у старика и сомнений не было, хоть и швы были давно сняты. Только у одного человека хватило бы силы духа и аккуратности сшивать живую плоть, как она сшивала ткань. «Ну что ж, преподобный Димсдейл, раритет и почти монстр, если бы люди знали твою тайну – они сожгли бы тебя как исчадие ада!» Ниже, в потаённых и грешных местах, всё, впрочем, было нетронуто. Да даже если этого святошу выставить у позорного столба без единой нитки на теле – никто не распознает, что он такое. Даже зарубцевавшийся шов немногих убедит. Потому что такого ведь не бывает, это просто россказни, так думает большинство. Но это правда. Ты сумел понести дитя даже от женщины, Артур Димсдейл. Ты мучился телом, не она. Всё потому, что эта сучка так всегда и лезла быть сверху. Никогда не было в ней ни почтения, ни смирения. Зато была пропасть чёртова упрямства. Грубо лаская корявыми пальцами грешную плоть преподобного, старый доктор запросто мог представить, как во время оно тот поддался соблазну и как потом шепнул чужой жене, своей любовнице о том, что их общий грех пал на него карой, проклятием… Если бы кто узнал, если бы только кто увидел его располневший стан… Не поняли бы, конечно, всей правды, но легенду бы вспомнили. Сразу отметили бы, вслух и при всех, насколько Артур Димсдейл похож на этих мифических недомужчин, поцелованных демоном-зайцем. О, Чиллингуорс с удовольствием вскрыл бы его! Всем бы показал, чем этот святоша отличается от нормальных людей! Может, ещё не поздно, ещё будет повод это сделать! Или хотя бы снова сделать его беременным! Теперь-то уж никто не будет его прятать от людских глаз! Никто не будет привязывать к животу подушку и брать весь позор на себя, как сделала Эстер – такая сильная в своём грехе, этого не отнимешь. Никто больше не разрежет слабую плоть священника, чтобы достать дитя, не сошьёт её обратно столь искусно, не ляжет в траву, будто это она только что родила, чтобы так её и застало утро… В этот раз… о, пусть только снотворное действует дольше, чем он, Роджер, будет приводить себя в боевую готовность! – и тогда в этот раз Димсдейл сполна пройдёт через весь позор и все муки, и тело его будет разорвано в таких местах… которых сейчас касаются только пальцы старого доктора. Всё-таки только пальцы. Разум горит, душа старого врача пылает… но тело уже не успевает за ними. Чиллингуорс с сожалением снова одел преподобного, сокрыл от глаз его всё же перевозбуждённую домогательствами плоть. Вот пусть теперь помучается, пока спит. А потом, видимо, придётся всё же его разрезать. Прямо там, у столба.