***
Всю следующую неделю Чонхо много думал о том разговоре со старшими друзьями. Они были более чем правы, нет смысла тянуть с признанием, если так можно выразиться, если его так сильно ломает из-за не исчезающих, даже усиливающихся, чувств к учителю. И ему должно стать непомерно легче после этого, даже если всё закончится ничем. Хотел ли сам Чонхо, чтобы это всё – хотя бы в теории – в итоге стало чем-то большим? Возможно. Но если он просто создал в своей голове идеализированный образ старшего и влюбился именно в него и это всё... просто какая-то чушь? Идиотское помешательсто, наваждение, мешающее спокойно жить? Опустим сомнения, есть ещё важные вещи. Даже если у него появится малейший шанс на, может и не совсем взаимность, но хоть немного положительный ответ, что будет дальше? Если он разочаруется в Джине? Если он на самом деле совсем не такой, каким его видит Чонхо, наблюдая почти уже полтора года, которые они встречаются трижды в неделю на дополнительных по вокалу? Хотя, так будет даже проще. Но если нет, то... Что может предложить, по сути ещё ребёнок, Чонхо такому, как ему кажется, взрослому, двадцатичетырёхлетнему Джин Ёнхуну? Неловкие, наивные ночные прогулки по парку в свете редких фонарей и почти не видных в городе звёзд, когда его максимум – взять за руку, даже от этого предательски краснея? Едва ли этим можно заинтересовать хотя бы ровесников, что уж говорить об учителе. Тогда... Своё тело? Это не нравится уже самому Чонхо – это совсем не то, чего ему хотелось бы на самом деле. Нет, было бы интересно ощутить его объятия – Джин довольно высокий, на добрых десять сантиметров выше его, и даже просто находясь рядом с ним Чхве чувствует себя крошечным. Определённо хотелось бы. Возможно ещё попробовать его такие манящие губы на вкус, почувствовать его всегда почти горячие ладони на своей талии, прижимающими ближе, или зарывающимися в тёмно-красные вихры волос, или... Что-то в таком роде, но не... Да. Вы поняли, что он имеет в виду. Это сложно. Это пугает. Раздражает, заставляет теряться и путаться, сомневаться, отговаривать себя. Нет, сторонним наблюдателем, хоть и с возможностью контактировать напрямую, быть проще; проживать всё в себе и не тревожиться, что человек тебя не будет воспринимать серьёзно или не будет принимать и уважать тебя, всего тебя, намного проще. Да, немного больно, но всё ещё проще. Спокойнее что ли. Когда ты держишь ситуацию под контролем. И не сказать, что он за тот год ни разу не задумывался об этом – задумывался и не раз, загоняясь каждый из этих разов, иногда даже доводя себя до нервных срывов и... не очень хороших вещей. Последний раз это было около трёх или четырёх месяцев назад, так что напоминанием о подобном служат только чуть тёмные, даже на фоне смуглой кожи, следы рубцов и почти незаметные белесые ниточки шрамов. И, быть честным, для Чонхо решение изменить это устоявшееся относительное спокойствие далось очень, очень сложно. Не имея толком никакого плана, только напускные спокойствие и дерзость, – и те только за счёт Гонхака и Ёнджо, поддерживающих его на самом деле, хоть и подшучивающих время от времени, но понимающих ситуацию и принимающих любое решение Чхве. – он почти пускает всё на самотёк. Будь что будет, он разберётся со всем, сейчас главное не струсить. Завтра он обязательно признается, у них как раз должно быть занятие. Весь следующий день Чонхо был, как на иголках – маска спокойствия слетала, стоило появиться малейшей неожиданности. Но все полтора часа их занятия он выдержал стойко, ни разу не выдав своё неспокойное настроение. Когда они уже почти закончили, Чонхо собрался с духом, сдавленно выдыхая сквозь зубы и тихонько прочищая горло, чтобы придать себе уверенности. – Хён, можно вопрос? – Джин сам около трёх месяцев назад настоял на том, чтобы младший называл его чуть более неформально, но для Чхве это всё ещё было немного странно. Никак не привыкнет. Хотелось бы когда-нибудь спокойно называть учителя по имени, не смущаясь так сильно. – Да, конечно. Что-то случилось? – Ёнхун отрывается от каких-то бумаг на столе, переводя взгляд рыжевато-карих глаз на мгновенно стушевавшегося юношу. Тот пришёл в себя секунды через три, уверенно глядя в мягко улыбающееся лицо. Чёрт, почему он настолько красивый, когда улыбается так? – Всё в порядке, просто давно хотелось узнать. У вас есть кто-то? В плане, м-м, пара? – кончики ушей всё же краснеют еле заметно, но их всё равно не видно за волосами. Джин издаёт забавный, удивлённый звук от неожиданности вопроса, но быстро осознаёт услышанное и собирается. Ничего особенного не произошло. – Нет, сейчас никого нет, – в это время Чонхо подходит ближе к рабочему столу учителя, останавливаясь совсем близко, прямо перед ним, и глядя чуть сверху. Их разделяет меньше полуметра и частично покрытая распечатками деревянная поверхность. Очки старшего сползли на кончик носа и Чхве еле сдерживает порыв поправить их, осторожно заправив за ухо с милой серёжкой длинноватую прядь тёмно-шоколадных волос, мелированных в светлый серый. Они выглядят чертовски мягкими. Держи себя в руках, Чонхо, так нельзя. – А к чему такой вопрос? – светлые глаза хитровато чуть сощуриваются и Чхве опять теряется. Тонет в этом сладком голосе; в медовых радужках, ещё ярче загорающихся янтарём в лучах закатного солнца; в нежном изгибе бледно-розовых, вечно искусанных губ, совсем немного открывающем вид на кромку верхних зубов и кончики клыков. Пытаясь собраться, Чонхо только пару секунд выдыхает, уверяя себя, что ничего ужасного дальше не произойдёт, и чуть наклоняется всем корпусом над столом, чтобы их лица были примерно на одном уровне. Улыбается немного нахально, самоуверенно, смешливо надломив брови, сузив глаза и смотря сквозь полуопущенные ресницы, выпаливает, не давая себе времени передумать или испугаться: – Просто вы мне нравитесь, хён. Очень. И уже давно. От удивления глаза Ёнхуна немного расширяются, не оставляя и следа игривого прищура, брови странно заламываются, а сам он будто на мгновение пугается. В глубине зрачков теряется что-то похожее на неверие и совсем робкую радость, но Джин быстро разрывает зрительный контакт, снова упираясь чуть расфокусированным взглядом в распечатку в руках. Спустя несколько долгих секунд напряжённого молчания, немного прокашлявшись, он лишь просипел: – Не говори глупостей, Чонхо, это не смешно. – Но это правда, хён! – Чонхо вспыхивает, то ли возмущённо, то ли почти обиженно хмурясь, и неосознанно начинает почти тараторить, голос становится чуть выше и громче обычного от волнения. – Это действительно так... Можно пригласить вас на свидание, учитель Джин? – уверенности, правда, в голосе заметно поубавилось, когда он снова понизил тон до обычного, но раз начал, то стоит идти до конца. Светло-алый румянец уже залил нежные скулы, пятнами переходя на карамельную шею, Чонхо даже не скрывал этого, всё ещё стоя наклонившись и буквально впившись в лицо немного сбитого с толку старшего взглядом, полным надежды и чего-то ещё, чего-то нечитаемого, но светлого. Джин поднимает глаза, сталкиваясь с чёрными омутами снова и, немного нервно, наконец, поправляет сползшие очки, недоверчивым полушёпотом произносит: – А я могу отказаться? – младший отчего-то начинает улыбаться, той самой, открытой «медвежьей» улыбкой, часто заставляющей сердце Ёнхуна ускоряться, от которой в груди разливается привычно-непривычное трепетное тепло, а в глазах загораются влюблённые искры рождающихся сверхновых. – Конечно, хён, – Чонхо забавно морщит нос, выравниваясь и отходя за своими вещами. Забрав их и проходя уже к двери он снова останавливается напротив застывшего на стуле Джина. – Но тогда я предложу снова. До тех пор, пока вы не согласитесь, – улыбается уже больше глазами, прикусывая клычком кончик языка от волнения. – До свидания, учитель Джин! Хороших вам выходных! Только когда дверь их кабинета для занятий закрывается за его спиной, Чонхо наконец чувствует, как лихорадочно бьётся его сердце, а дыхание сбивается от осознания. Чёрт, он это сделал. Поражаясь собственной смелости перед старшим всего минутой ранее, юноша на подрагивающих, будто бы ватных ногах выходит на улицу. Холодный октябрьский воздух немного остужает голову и горящее лицо, помогает привести мысли в относительный порядок. Медленно направляясь в сторону своего дома он подумывает набрать Гонхака, но быстро отметает эту мысль – сначала нужно осознать произошедшее самостоятельно. По крайней мере, его учитель не выглядел злым или оскорблённым или испытывающим какую-то ещё не особо приятную эмоцию. Он скорее удивился или даже немного испугался от такого развития событий. Ну, у них обоих есть целые выходные, чтобы хоть чуть-чуть переварить этот разговор и, возможно, что-то понять. Бояться уже поздно. На следующем занятии, уже после выходных, ничего не произошло. Чонхо не заикнулся о свидании снова, а Джин вёл себя так, будто ничего и не было. Он так же по-доброму улыбается, хвалит младшего, как и всегда, и ничего не говорит о произошедшем в прошлый раз. Если игнорировать проблему – она исчезнет. Нет. В те же разы, когда Чхве приглашал его снова – Ёнхун отказывал ему. В своей обычной, деликатной манере: улыбался снисходительно, прикрывая глаза и мягко качая головой, своим ласковым «Нет, Чонхо, тебе же это не нужно» ломал его раз за разом. Хотя у самого, глубоко на дне янтарных радужек мерцали робкие искорки надежды, желания согласиться, поддаться этому мягкому напору и загорающимся сверхновым в тёплой тьме чернильных глаз. Но это неправильно. И Джин понимает это, поэтому отказывает. Хотя самого изнутри раздирает от невозможности быть рядом больше, чем есть сейчас. Чонхо же было сложно каждый раз – сердце заходилось, как бешеное, лицо будто пылало, а руки начинали мелко подрагивать, то ли от надежды и слабого страха перед возможным долгожданным согласием, то ли от заведомого разочарования из-за отказа. После одного или двух из этих отказов он ушёл к Гонхаку, а не домой – мать вряд ли поняла бы, если бы увидела, что сын возвращается в состоянии накатывающей истерики; при этом она никогда не была против его редких ночёвок у друга ещё со средней школы, хоть уже и закончившего её. Ким же помогал справиться с этим состоянием – одним своим присутствием. Потому что он понимает, всегда понимал. В эти разы только благодаря ему всё не доходило до... повреждений. Он просто был рядом, обнимал, мягко поглаживая по напряжённой спине и дрожащим плечам, успокаивающе перебирал чуть влажные прядки чужих волос и молчал, зная, что слова могут только сделать хуже. Не оставлял одного ни на минуту. Когда накатившие эмоции отпускали, оставляя после себя только жгущую пустоту и усталость, Чонхо почти сразу засыпал у друга на руках – Гонхак только вздыхал тяжело, злясь на ситуацию и своё бессилие, что не может помочь своему дорогому ангелу хоть чем-то большим; но всё так же уносил младшего в спальню, бережно укладывая на своей кровати, мягко целовал в висок, чуть слышно выдыхая «спи спокойно, ангел», а сам уходил спать на диван в зале. Было слишком хорошо видно, что Чонхо не стало легче, его ломало всё сильнее с каждым отказом, каждой снисходительной улыбкой Джина, но... даже не понятно, что именно заставляло его продолжать стучать в закрытую дверь. Только вот, даже это не могло продолжаться бесконечно. В один из дней, когда отказы Джин Ёнхуна повторялись из раза в раз уже больше месяца, мать сказала Чонхо, что 'учитель Джин' отказался от занятий с Чхве, сославшись то ли на слишком большое количество учеников, то ли на большие успехи Чонхо и «ему нечему больше учить юношу», или что-то такое, не особо вразумительное. Это его разбило. Он всё испортил своим признанием. Своей настойчивостью. Он больше не может даже просто наблюдать и иногда быть рядом. Чёрт. Тогда... В тот день Чонхо остался один, совсем один. Это было страшно. Ему было страшно. Вы когда-нибудь боялись себя? Того, что вы можете сделать в следующую секунду? Чхве помнит этот день очень плохо, размытыми урывками. Помнит, что плакал, что снова сорвался, что было много крови. Не помнит, как написал кому-то из старших друзей, но даже сквозь пелену ускользающего сознания он отчётливо слышал тревожный голос Ёнджо, – тот сорвался с другого конца города, когда получил «Хён, пожалуйста, приедь, мне нужна помощь» от младшего и почувствовал ужасную тревогу, чего обычно не бывало. – потом ещё незнакомые голоса, но на том моменте он, кажется, отключился. Очнулся Чонхо уже в больнице – голова и предплечья ужасно болели, а кожа на руках и бёдрах зудела, как при онемении. Кажется, вечерело, свет был мягче и не так сильно бил по глазам, что тоже довольно сильно болели. Рядом с койкой сидели встревоженные друзья и мать – на ней не было лица, глаза покраснели. Только вот он ничего не чувствовал – только жгущая пустота в груди. Теперь шанса действительно нет. И не будет. Следующие дней десять Чонхо тоже не особо помнит – он почти всё время спал, не было абсолютно никакого желания находиться в сознании и вспоминать из-за чего он здесь. Рядом почти всё время был кто-то – Гонхак, винящий себя в произошедшем, Ёнджо, постоянно проваливающийся в размышления о том, что было бы, если он приехал бы на какие-то десять-пятнадцать минут позже, или мать, даже не подозревающая, из-за чего это произошло и убивающаяся ещё из-за этого. Ей так никто ничего и не рассказал; они не могли предсказать реакцию женщины на услышанное, поэтому молчали.***
С того случая прошло четыре с половиной года и Чонхо уже лучше, правда лучше. Может, он и не смог отпустить всё до конца, всё же это была первая сильная влюблённость в его жизни, но это не очень мешает. Сложно было только первые месяцев десять или одиннадцать, но с ним были друзья и они действительно очень помогли. Жаль только, что через, кажется, года полтора или чуть больше после случившегося и попадания Чхве в больницу, Гонхак и Ёнджо расстались – до их седьмой годовщины оставалось меньше трёх месяцев. Младший Ким тогда был ужасно разбит, а второй просто пропал со всех радаров. Чонхо до сих пор не знает, из-за чего они разошлись и почему хён так поступил. Как и не знает, что с ним сейчас, он так и не смог найти его. Так что юноша тоже был ужасно расстроен – всё же Ёнджо был его близким человеком, которому он, ко всему прочему, был буквально обязан жизнью. Но что было – то было, изменить что-то уже не получится. Сейчас же Чонхо сидел в парке – ласковый, майский ветерок трепал свежевыкрашенные в тёмный синий волосы, а солнце уже приятно грело, заставляя довольно жмуриться, подставляя под лучи лицо. Он просто гулял, подумывая вытащить погулять под вечер кого-нибудь из друзей – их всё ещё было не так много, но они хорошие. Может быть, Уёна или Юнхо, они должны были как раз освободиться к тому времени. А может стоило ответить на предложение Сана – тот явно неровно к нему дышал и несколько месяцев пытался пригласить на свидание. – Чхве Чонхо? Это ты? – знакомый мелодичный голос вырвал его из раздумий. Почему он не услышал, что кто-то подошёл? Чонхо нехотя разлепляет веки, сталкиваясь с удивлённым взглядом сверкающих медовых глаз, таких же, какими он запомнил их несколько лет назад. Джин Ёнхун. – Хён? – Чхве промаргивается для большей уверенности, но наваждение никуда не пропадает. Это действительно Ёнхун. – Не ожидал Вас увидеть... Вообще. Джин улыбается по-своему, очаровательно до невозможности, янтарь радужек будто загорается ярче: – Поверить не могу, это правда ты, – стоящий в паре метров от скамейки, на которой сидит Чонхо, он было порывается подойти ближе, но замирает, сделав всего полшага. Искры в глазах немного гаснут, но он всё так же улыбается, но сейчас почти грустно. – Ты так вырос. – Конечно, четыре года ведь прошло, – он позволяет себе слабо улыбнуться в ответ, замечая это маленькое движение со стороны старшего. Интересно. – А Вы не изменились. Всё так же хороши, – это правда. Его волосы сейчас заметно длиннее, чем в их последнюю встречу, почти достают до плеч, и всего на пару тонов светлее прежнего цвета. Так Джин выглядит даже моложе. И те самые очки с цепочкой. Новая татуировка на шее виднеется из-за свободного воротника светлой рубашки. – Благодарю, – старший чуть смущённо отводит глаза, через секунду спохватываясь: – Не против зайти куда-нибудь? Мы могли бы поговорить, – его лицо озаряет надежда и Чонхо поддаётся. – Да... Да, конечно. – М-м, итак... Как ты сейчас? Что нового? – Джин чуть щурится, болтая лёд в своём стакане, и заглядывает в лицо младшего. – Сейчас почти в порядке, – Чонхо думает над правильностью следующих слов, но быстро посылает свою совесть куда подальше, контрастно ярко улыбаясь: – Ваше резкое исчезновение, хён, сильно сказалось на мне тогда. Я чуть не умер, – и отводит глаза куда-то в сторону окна, добавляя, понизив голос: – Буквально. Ёнхун мгновенно замирает, неверяще глядя на безмятежного младшего. Пару раз пытается что-то сказать, открывает и закрывает рот, как рыба, но звуки не выходят. Только на четвёртую попытку получается чуть сиплое: – Что?.. – немного прокашлявшись, сбрасывая оцепенение окончательно, он продолжает: – Подожди, если это шутка, то она совсем несмешная, Чонхо. – Нет, не шутка. Моя мать может подтвердить, если захотите, – Чхве переводит взгляд на Джина и совсем немного щурится, по-доброму, мило. – Хотя она и не знает основной причины, но Вы спокойно можете у неё узнать. Думаю, она будет даже рада снова поболтать с Вами. – Нет-нет, я верю, – тот чуть дёргается, поспешно поднимая ладони в знак капитуляции и неловко улыбается. Через пару мгновений осознавая смысл чужих слов. – Только... Постой, почему чуть не умер? – А вы не догадаетесь? – произносит скептическим тоном, смешливо надламывая брови. Почему-то захотелось, чтобы старшего помучила совесть. – Вы мне действительно тогда нравились уже больше года. А потом резко пропали, – Чонхо забавляло появляющееся на чужом лице осознание и заигравшая на дне медовых радужек вина. – Как думаете, что же могло произойти? – Не говори, что это была попытка... – Джин не договаривает, боясь самой мысли о том, что этот солнечный мальчик с удивительным голосом и ярчайшей улыбкой мог пойти на такое из-за него. – Да, это так, – Чхве спокойно отпивает из своей чашки, снова уставляясь в окно. Погода действительно хорошая. Нужно будет написать Сану. – Точнее, это просто последствие нервного срыва, я думаю. Я не планировал этого изначально. Если бы не Ёнджо-хён тогда – она была бы удачной, – Ёнхун только сверлит стеклянным взглядом свои руки. До чего же он довёл этого ребёнка. Чонхо лишь хмыкает. – Я даже подумать об этом не мог... – Почему-то я так и думал, – Чхве устало прикрывает глаза, чуть разминая шею. Конечно, он не мог догадываться. Отмерев, Джин шумно вдыхает, решаясь на то, на что должен был решиться ещё почти пять лет назад: – Знаешь, Чонхо... Ты мне тогда тоже нравился, очень. Да и сейчас тоже, – он заламывает пальцы, смотря куда-то в пространство, но не поднимая глаз. Младший скептически приподнимает бровь, склоняя голову чуть вбок, в ожидании продолжения. – Я даже несколько раз хотел тогда согласиться, ты довольно настойчивый, – и выпускает полузадушенный нервный смешок, зарываясь пальцами в свои волосы. – А что останавливало? – Чонхо примерно понимает, что может услышать, но не особо хочет в это верить. – Ты тогда был буквально ребёнком, это же неправильно! – Джин почти подрывается, но, наткнувшись на холодный тёмный взгляд, разочарованно выдыхает, откидываясь на спинку стула. – То есть, ты просто струсил? – да, он так и думал. Ужасно. От накатившего в момент раздражения Чхве неосознанно переходит на неформальную речь. – Нет, я пытался проявить благоразумие, так ведь нельзя... – это оправдание звучало слишком жалко. – Нет, хён, это банальная трусость. Твоя трусость, которая чуть не стоила мне жизни, – Чонхо не хотел давить на это изначально, но доля правды слишком велика в его словах. В чёрных радужках плещется обида, но голос холодный и ровный: – Если наши чувства были взаимны, что в этом ненормального или неправильного, а, хён? И мне тогда было восемнадцать. – У нас всё равно ничего не вышло бы, ты не понимаешь... – Ты просто хочешь так думать. Это перекладывание ответственности, хён. – Нет, ты– ты себя слышишь вообще? – Ёнхун неверяще вскидывается, ловя леденящий душу взгляд, и кривит губы, будто ему только что сделали больно. – Слышу. И... Чёрт, тогда мне хотелось хоть немного надеяться, что у нас есть шанс. Но, если это так неправильно, то почему ты не сказал мне сразу прекратить это, почему не сказал, что шанса нет? Почему говоришь это именно сейчас? – в горле застывает ком невысказанных ещё тогда обид, а глаза ничинает немного пощипывать от подступающих злых, разочарованных слёз. Что ж, Чонхо даже рад, что ничего не вышло, рано или поздно этот человек всё равно сделал бы ему больно. – Видимо, мы оказались не в то время, не в том месте, – Ёнхун тупит взгляд, боясь даже просто посмотреть в сторону юноши, но почему-то продолжает, чуть хмурясь и царапая ногтями свою ладонь: – Если сейчас ты всё ещё чувствуешь то же, то... Мы могли бы попробовать?.. – всё же поднимает глаза, но жалеет об этом в ту же секунду. Чонхо смотрит зло и обиженно, не скрывая эмоций за маской, как хорошо это умеет. Как только Джин мог такое сказать после всего проговоренного только что? – Нет, хён, не можем. Это давно ушло, – Чхве шумно выдыхает, успокаивая клокочущие внутри эмоции. – Ты должен был решить раньше, сейчас уже поздно. Твои размышления стоили мне слишком многого, – он поднимается, подхватывая свою сумку, и уже разворачивается в сторону выхода, как в голове что-то щёлкает. Маленькая ложь, способная сделать старшему чуть больнее. – И сейчас у меня есть пара. – Вот как... – взгляд Ёнхуна действительно потухает, и Чонхо немного злорадствует в душе. – Тогда, надеюсь, у вас всё хорошо. И что ты счастлив, Чонхо, ты действительно этого заслуживаешь, – голос пронизан искренним теплом, а на лице расцветает, хоть и немного грустная, но всё такая же ласковая улыбка. – Не сомневайтесь, хён, с ним я счастлив, как никогда в своей жизни, – Чхве дарит ему свою фирменную улыбку, заправляя выбившуюся синюю прядку за ухо с двумя довольно свежими проколами, и всё же идёт к выходу, но его снова окликают. – О, постой, ещё кое-что! Ты всё ещё поёшь? – на чужом лице отражаются сложно читаемые эмоции, Джин тоже встал со своего места, собираясь к выходу. – Конечно. Ваш труд не должен был пропасть зря.