Формальности

Остается Никто в кровати или нет, зависит от его настроения. Секс всегда вызывает сонливость: и если он немедленно не встает, чтобы принять душ, то остается лежать на кровати, чуть прикрыв глаза. Не спит, не ждет что-то, просто наблюдает. Существует только две крайности: либо он сразу идет мыться и не выходит из своей маленькой душевой до тех пор, пока не выскребет свою кожу до красных пятен, либо оттягивает это до последнего. Никаких компромиссов. Сейчас первый вариант. После того, как вода в ванной затихает, Крюгер слышит, что Никто открывает дверь. Старая лампочка над разбитым зеркалом ярко освещает комнату до того, как он выключает ее, погружая все в сумрак. Никто не заботится о том, чтобы надеть нижнее белье, он сразу хватает спортивные штаны с дивана и натягивает их. — Хочешь, чтобы я ее поправил? – Никто спрашивает, не оглядываясь. Крюгер приподнимает голову с кровати, задумавшись над внезапным вопросом. Никто не особо разговорчив, но австриец уже достаточно долго с небрежностью вторгается в его повседневную жизнь, чтобы быть совсем сбитым с толку. — Поправил что? — Твоя татуировка, — отвечает Никто, неопределенно кивая подбородком в его сторону. Крюгер опускает взгляд ниже груди, на перья двуглавого орла, вытатуированного на животе. Когда кожа зарубцевалась от ожога, который Крюгер получил так давно, что и не помнит, у некоторых перьев размылся контур. Буквально несколько минут назад Никто, все еще сидящий на нем верхом, прижал к этому месту подушечку большого пальца, сфокусировав взгляд голубых глаз, и проговорил: “Здесь неровно”. Крюгер задумывается. Это не похоже на Никто: он обычно не хочет ничего после того, как они перепихнулись – только спать. Его, видимо, это слишком беспокоит, и Себастьяну становится интересно увидеть, насколько тщательно Никто обращается с иглой — по крайней мере для этой безвредной цели. Если Никто что-то задумал, плевать, что именно, Крюгеру всегда интересно, как он будет это воплощать. – Да, валяй. Никто снова подтягивает спортивные штаны, поворачивается, чтобы дернуть косо закрывающийся ящик, достает большую иглу, чернила и обрывок бумажного полотенца, который, по всей видимости, лежал там довольно давно. Крюгер слишком расслаблен, чтобы двигаться, разве что ведет пальцами по животу. Холодную и липкую кожу покрывает слой высохшего пота. Напротив Крюгера у основания кровати стоит Никто, и его высокая фигура закрывает свет лампы. — Диван, – он недовольно щелкает языком. — Почему? Простыня уже грязная. — Чернила оставляют пятна. Диван темный, – Никто раздражен, но старается этого не показывать. – И тебе нужно помыться, Себастьян. Крюгер со вздохом неохотно встает с кровати, потом медленно разминает спину, плюет на руку и растирает место татуировки, где должен работать Никто. Русский поднимает уцелевшую бровь, бросая осуждающий взгляд. Себастьян видит слабый намек на недоверчивую улыбку в уголке его рта. — Иммунитет к заражению крови? – спрашивает Никто. — Я регулярно засаживаю свой член в твою в задницу, надо полагать, что да, — парирует Крюгер. Никто усмехается, его плечи мелко трясутся от смеха. Когда Крюгер подходит ближе, Никто бьет его в грудь сжатым кулаком с крупными костяшками, будто надеясь оставить синяк — вроде в шутку, но все же достаточно сильно, чтобы заставить Себастьяна сделать шаг назад. Крюгер слышит тяжелые шаги Никто, идущего за ним к дивану, переступает груды одежды и снаряжения, которые не потрудились убрать обратно в шкафчик. В его комнате всегда беспорядок – трудно ориентироваться, поскольку он никогда не открывает жалюзи, лампа под потолком всегда выключена. Единственный постоянный источник света в комнате Никто — аварийная лампочка над дверью. По пути Крюгер хватает полотенце из открытого ящика и, когда ложится на диван, кидает его себе на бедра, будто проявляя приличие, которое для него совсем не характерно. Никто садится на раскладной стул, который, кажется, может развалиться в любой момент под его весом, и ставит небольшую лампу на подлокотник дивана, так, что она вот-вот рухнет. Он широко гладит тонкую кожу Крюгера, рассеянно ведя ладонью по косой, пока встряхивает чернила в другой руке. Когда Никто касается Крюгера снова, его руки становятся теплее. Он придвигает стул немного ближе, наклоняется вперед, и игла замирает в полдюйме над кожей Себастьяна. Никто поднимает глаза и ждет. Крюгер не может разглядеть его лица, он залипает на взгляде с ледяными голубыми радужками, слегка наклоняет голову, и только после этого зрачки Никто опускаются. Запястье щелкает, когда он прокалывает кожу. Раз, два, три. Процесс затягивается: Никто заполняет иглу каждые три движения. Механические жесты. Крюгер ощущает учащенное, щекочущее тонкие волоски на животе дыхание русского вместо уколов, проникающих под кожу. Никто не присуща нежность, но Крюгер никогда не чувствовал физическую боль по-настоящему. Жестокость Никто не проблема, сейчас это, как и появившиеся первые капли крови, почти успокаивает. Эндорфины в крови дарят Крюгеру наслаждение от ритмичных проколов низа живота, и он начинает спорить с самим собой: сонно прикрыть глаза или продолжить наблюдать за работой Никто. Для последнего ему нужно чем-то занять себя, поэтому он прочищает горло прежде чем заговорить. – Я могу закурить? — спрашивает он. — Мммхм, — Никто с хрустом распрямляет спину, тянет руку, чтобы взять зажигалку и одну из двух пачек сигарет с прикроватной тумбочки. Он смотрит на название перед тем, как вручить Крюгеру свой Camel. — Только не дыми мне в лицо. Крюгер благодарит его, прикуривает, бросает зажигалку, которая тут же теряется в беспорядке, нагроможденном на полу. После нескольких минут блаженной тишины Крюгер позволяет себе перевести взгляд на Никто, слишком сосредоточенного на своем занятии. Его голова наклонена под неудобным углом, широкие плечи опущены, и Крюгер может разглядеть вытатуированный крест на его спине и руку, прожеванную следами химических ожогов. Его стигматы. — Почему ты не заснул сразу? – Крюгер бормочет, сжимая сигарету зубами, снова опуская взгляд на сосредоточенное лицо Никто. Русский на секунду замирает. – Не спалось. — Нет, есть еще что-то, — когда Крюгер выпускает дым в потолок, он тянется рукой и позволяет пальцам пробежаться по темным волосам мужчины, сгорбившегося над ним. Никто не вздрагивает — это не злит его и не приносит дискомфорта. Не получив ответа, Крюгер продолжает: — Я вижу это, Никто. Никто вздыхает и останавливается, чтобы снова заправить иглу. Когда он распрямляется, Крюгер сбрасывает руку с его головы и касается живота. Взгляд русского загорается, его глаза говорят “нет”, когда пальцы Крюгера останавливаются рядом с вспухшим местом, где кровь смешалась с чернилами. Он не прикасается к раздраженной коже, но надавливает рядом, пока не чувствует легкое жжение. Прежде чем продолжить, Никто опускает руку на холст, протирая место татуировки уже почерневшим бумажным полотенцем, оставляя темные и красные полосы. Он почти закончил. Орел получит свои перья обратно. — Вижу кошмары в последнее время. Не горю желанием ложиться спать. Крюгер кивает. Он знает, что это значит — откладывать сон, потому что в лучшем случае снятся плохие сновидения, в худшем — ночные кошмары. У этого есть закономерность, иногда ее включают триггеры, иногда это происходит просто так. Хрупкое равновесие: плохие ночи или плохие дни, если он решит лишить себя сна, ухудшая свое состояние. Никто всегда предпочитает плохие дни. Днем в их работе полезно быть жестоким, чего не скажешь о ночах, в которых нет ничего кроме ответственности. Крюгер задается вопросом, что произошло в этот раз, но решает не выходить за пределы установленных между ними границ. Он не отводит взгляда от Никто, который снова смотрит исподлобья. Он останавливается, его голова склоняется достаточно низко, чтобы Крюгер снова почувствовал его дыхание. Себастьян вопросительно хмыкает, делая еще одну затяжку. — Ты выглядишь так, будто тебе нужно поспать, — произносит Никто с легкой улыбкой. — Да, и ты знаешь, насколько, — Крюгер пожимает плечами, откидывая голову на подлокотник дивана. — Знаю, — Никто говорит с нажимом, возвращаясь к скучному, повторяющемуся узору татуировки. Крюгеру бы хотелось, чтобы его сон был таким же. Никто наваливается предплечьем на живот Крюгера. — Где ты вообще спал на прошлой неделе? Крюгер морщится. Ему не нравится зависеть от кого-либо, но, если быть до конца честным, когда операторы Спецназа квартируются отдельно от Альянса, отсутствие комнаты Никто, в которую можно вломиться в любой момент, раздражает. Никто держит дверь запертой каждый раз, когда уходит, и даже Крюгеру не позволяется войти, если Никто нет рядом. Одна из очень редких формальностей, которую австриец не может нарушить. — Ну, на базе Химеры, но это было несколько дней. Сид не торопилась убрать свои вещи с моей кровати. — Ты спишь в этой кровати раз в сто лет, — Никто комментирует, приподняв щербатую бровь. — Я думаю, она права. — Да, — Крюгер фыркает, соглашаясь, — поэтому я дремал в столовой. Я не думаю, что сплю больше трех часов в последнее время. Никто поднимается, вытирает татуировку, сухая бумага, пропитанная чернилами, неприятно шаркает по коже. — Я заметил. Твоя кожа просто… выталкивает чернила, — Никто выпрямляется на стуле. — Ты в хреновом состоянии, Сева. Останутся синяки. — Не в первый и не в последний раз, — Крюгер вежливо констатирует, провожая взглядом Никто, возвращающегося к работе. Он видит слабую улыбку, дергающую шрамированную губу Никто. После он сосредотачивается на дыме, который срывается с кончика сигареты и расплывается в томном пространстве комнаты. Рука тянется к пепельнице на подлокотнике дивана, чтобы затушить сигарету. Николай снова будет ворчать на запах курева в штаб-квартире, но у Никто есть безусловное право нарушать непоколебимое правило Альянса. Перспективу иметь проблемы лучше замести под ковер, нежели сталкиваться с ними напрямую. Крюгеру необходимо время, чтобы понять — игла больше не лезет ему под кожу. Никто смотрит на результат своей работы, его лицо недвижимо. Он молча встает, и Крюгер провожает его взглядом, бесстыдно пялится, наслаждаясь очертаниями его спины. Никто настолько массивный, что его силует занимает дверной проем небольшой ванной. Никто возвращается с флаконом, в котором Крюгер узнает дезинфицирующее средство и удивленно поднимает бровь. — Какого черта у тебя вообще это есть? — Хм, — Никто выглядит немного озадаченным. — Я не совсем уверен. В общем, Никодим хотел, чтобы это у меня было. Конечно, Родион достаточно заботлив, чтобы убедиться, что у Никто есть настоящий дезинфектор под рукой. Святой человек. Ангел-хранитель для Никто в плохие дни. В хреновые дни к Никто приходит Крюгер. — Я думаю, тебе нужно было обработать “до”, а не сразу после, — иронизирует Крюгер. — Возможно. Сначала душ, после дезинфекция. — Душ? Сейчас? — Ты не ляжешь в мою кровать таким. — О, теперь ты захотел спать? — Себастьян. Никто произносит имя Крюгера с легким раздражением, примерно так отчитывают ребенка: Никто не слишком напряжен и уж тем более не озабочен. В его голосе нет яда и нет жесткости, едва скрытой во всем его поведении, нет опасности, которую может определить только тот, кто его хорошо знает. Единственная загадка, как Никто избавляется от негативных эмоций. Причина и способ – всегда физическое насилие. Все остальное — лишь формальность. Крюгер неохотно вытягивается на диване. И когда он скидывает полотенце с бедер, то тянет руку к паху, привлекая внимание Никто. Русский снова возвращает взгляд к Крюгеру. — Почему ты такой? — бормочет он на русском, закатывая глаза. — И, прежде чем ты спросишь, мой ответ — нет. Вместо ответа Крюгер с нарочито растерянным взглядом поднимает руки в знак капитуляции. Он доволен собой. Он поднимается. Холодный душ должен помочь. Когда теплая вода льется на его затылок, Крюгер смотрит вниз на забитый слив, сосредотачиваясь на спиралях цвета крови и чернил до тех пор, пока вода снова не становится прозрачной. Мысленно он возвращается к брифингу Спецназа, который подслушал “случайно”. Ровно после того, как они вернулись и ровно перед к тем, как Никто направился к нему — дерганный, напряженный, требовательный. Все прошло хорошо, но двухнедельная операция означала, что половину времени русский не принимал таблетки и делал это добровольно. Никто не заинтересован в том, чтобы становиться менее жестоким во время операции. Крюгер выходит из душа, его накрывает сонливая слабость, он поднимает глаза, разглядывая свое отражение в осколке зеркала над раковиной. Он помнит, как Никто разбил его кулаком в одну из летних ночей. Потом он провел час, держа руку под холодной водой — она текла по разбитыми костяшкам. В крошечной темной ванной Никто был неподвижен, как статуя, плотно сжимая рот, под надзором Крюгера, готового вмешаться. Но Никто в этом не нуждался. Себастьян наблюдал за русским просто для того, чтобы очистить свою совесть. Крюгер моргает, глядя на свое отражение. Ему действительно нужно поспать. Эта ночь может стать противоположностью того, как Никто избавляется от негативных эмоций — все зависит, как сработают извилины в его подсознании. И эта абсолютная неопределенность – то, что Крюгер не может узнать. Он смотрит через щель двери на лежащего в постели и изучающего его в ответ Никто. Из-за его взгляда Крюгеру приходится потратить немного времени, чтобы продезинфицировать свежую татуировку. Болью он наслаждается. А потом выключает свет, перед тем, как выйти. На обратном пути, снова в темноте, проворно, почти как кот, переступая через беспорядочные нагромождения в комнате, Крюгер хватает футболку из кучи чистой одежды и натягивает ее. Он забирается на кровать, прижимается к Никто, который уже лежит, прислонившись спиной к изголовью. Крюгер устраивается спиной к его груди, пытаясь уместиться на односпальной кровати, и без того недостаточно большой даже для одного человека. Крюгер откидывает затылок на плечо Никто, на ощупь протягивая руку, чтобы зарыться пальцами в волосы русского. Никто слегка наклоняется, вдыхая запах в изгибе шеи, и легко обнимает его за талию. Себастьян думает, что вероятность того, что сегодня Никто будут мучать кошмары, крайне мала. Тем не менее, он не может знать наверняка. Через несколько молчаливых минут, когда Крюгер уже почти засыпает, он кожей чувствует, как прерывается дыхание Никто. — Это моя футболка. — И что с того? — Крюгер бормочет, не открывая глаз. — Это одна из тех, которые Бейл достал для тренировок ближнего боя. Легкая ткань. Они пиздец какие дорогие, — Крюгер приоткрывает глаза, когда чувствует, как рука Никто скользит по животу, приподнимая футболку в месте свежей татуировки. — Ты испачкаешь. — Я думаю, ты это переживешь. — Не моя проблема, — Никто вздыхает, и его голос низкий и хриплый со сна. Он прижимает большие пальцы к бокам Крюгера. — И если не кровь, то чертовы чернила. Дмитрий убьет тебя. — Меня это не волнует, — отвечает Крюгер, приподнимая подбородок вверх и в сторону, почти касаясь губами челюсти Никто. — Ты убьешь меня задолго до того, как это осмелится сделать кто-то другой. Никто усмехается, опускает голову, сокращая расстояние для глубокого, ленивого поцелуя. Рука, низко обхватывающая живот Крюгера, опускается ниже, одновременно угрожая и обещая.