I used to rule the world

- Ну здравствуй, мальчик... - прохрипел Москва, по-сильнее натягивая капюшон на лицо. Смутно похожий на Пермь паренёк обернулся к нему, поочерёдно моргнув обоими глазами. Конечно, это не может быть Пермь; как минимум, потому что они - и он, "великая столица великой страны", и мальчуган, - далеко от Перми и Пермского края вообще. Январь, первое число, ещё вся страна не прочухалась (а может и прочухалась, но Елена Святополковна обычно спит до седьмого), и он стоит в темноте и зырит на мальчонку, вышедшего в коротких штанах и с воздушным шариком в руке. Или не шариком, что-то слишком уж картонным выглядит, шарик этот. - Хочешь конфетку? - Долгоруков сделал шаг к мальчонке, облизываясь. - Чего молчишь? Язык от страха проглотил? Пойдём ко мне домой... Конечно, он ничего ему не сделает. Просто припугнёт уральского мальчишку, тот испугается, нажалуется, слух пойдёт по всему городу, и тот же Урал не будет думать о том, что ему пора выйти из состава, успокаивая незадачливый городишко со своей территории, что будет думать, что и у него теперь будет местный Чикатило. Надёжный план, как швейцарские часы. И всё опять ведь именно он делает, горбатится на благо страны, в отличии от этих... региональных, думающих только о себе. У, противные! - У меня мно-о-ого игрушек, - идеальная маньячная хрипотца, как же он хорош! - Пойдё-ём? Мальчик на него взглянул. Моргнул. - ПОЙДЁ-ЁМ, - и улыбнулся, облизываясь, хрипя даже больше, чем пытался Москва. У того, кажется, чуть не случился инфаркт. "Это ещё что такое..." - А пойдём лучше ко мне! - продолжил мальчик, сделав шаг к "Третьему Риму"; тот же отступил на шаг назад, чувствуя, что у него сейчас не инфаркт, а вся жизнь перед глазами пролетает. - Поиграем во что-нибудь!... - А в... а в... а во что...? - Я не знаю. Что-нибудь придумаем, - шаг - к Москве, Москва - назад. Тот аж заикаться начал. И даже больше. - А почему у тебя такой голос, мальчик? - выдал Владимир Юрьевич идеальным фальцетом. Мальчик снова облизнулся, даже достав языком до глаза; Москва сделал себе мысленную заметку купить карвалол, когда вернётся. Если вернётся. - Это я простудился, - выдал мальчуган, и Долгоруков даже на секунду расслабился, облегчённо вздыхая. Но тот продолжил. - Котят на морозе жрал и простыл. Карвалол. Много карвалола. Килограммчиков пятьсот. - Почему... ух... - зато фальцет идеальный. - ...ты так поздно ходишь по парку... мальчик? - Я не знаю, - хрипнул тот. - У меня нет часов, - его взгляд скользнул по руке Москвы. Тот попытался спрятать её рукавом, но было уже поздно. - Подари мне свои. Они тебе всё равно... - паренёк замахнулся шариком... точнее, не шариком. Долгоруков с ужасом понял, что это была обклеенная картоном лопата. Лопата вдарила ему по плечу; Владимир поморщился, сдерживая очередной приступ идеального фальцета. - ...больше не понадобятся, - мальчик снял с ослабевшей руки Москвы часы и надела их на свою. - Счёт-то на минуты пошёл, - и повертел рукой, словно любуясь. Москва опять подумал про карвалол. - А-а где твои родители, мальчик?... - На скотобойне! - выдал мальчуган, выпучив глаза. Долгоруков схватилсяза сердце. - Едят потроха!? - выпалил он. Мальчик ещё сильнее выпучил глаза: - Нет... хуже. Папа директор, а мамы вообще нет!... Не желая узнавать, где мать, Владимир ещё раз решил что-то выпалить: - А куда ты идёшь-то, мальчик? - он уже не сдерживал фальцет. И тот честно ответил: - На скотобойню! Мне батя обещал тёплых потрохов дать. Да и не за чем уже, поздно, - вытянул он руки к Москве, начав медленно приближаться к нему. - Я сам себе потроха нашёл... Москва, чудом забывший, что он чуть ли не бессмертное воплощение города, начал отступать, строя в голове план побега (желательно до аптеки, чтобы купить карвалол); и тут вдали раздался вой. Мальчуган прислушался, а затем сказал, обращаясь к Долгорукову: - Сестра меня потеряла, - и крикнул в сторону. - Иду, сестрюнь!... Но тут вдруг из тьмы выступила новая фигура. Глаза чёрным измазаны, в руках сумку увесистую держит; и вылитая Челябинск же! Но это, конечно, не могла быть она. Это буквально граница Республики Коми и одного из тех автономных округов; если он опять не напутал, конечно, это вам не московское метро, тут и заблудиться легко. Но, в любом случае, до Челябинской области далеко... - Я тебя уж заждалась, бра-тик, - сказала она, выпячивая глаза; точь в точь как мальчуган. Тот толкнул в её сторону думающего об одном карвалоле Москву: - Смотри, сестрюнь, это мой друг. - Какой хороший друг, - начала "сестрюня" рассматривать побледневший "Третий Рим", причмокивая. - Не орёт, не умоляет о пощаде, не убегает, как другие... - и резко протянул ему руку. - Лизавета! Тот, подрагивая, пожал ей руку, спиной чувствуя кровожадный взгляд мальчугана: - О-очень приятно... - пролепетал Москва. - А у вас ру-рука хо-холодная... Та хихикнула: - Это не моя, - и Владимир руку тут же отдёрнул. - Моя вот, - она вытащила из сумки отрезанную руку. - В потрохах греется, - и засунула обратно. - Сестрюнь, а он мне часы подарил, - вытянул руку с часами мальчик. Сестрюня дёрнула головой: - А чего не руку? Жадина-говядина. Говядина... - и задумалась о чём-то, облизываясь. Москва положил и вторую руку на грудь; будь у него ещё одно сердце, можно было бы снова сказать, что он схватился за сердце. Но у Долгорукова вряд ли сердце в принципе когда-либо было, так что он просто хватался обеими руками за грудь. - М-м-ма-милиция!! - заорал он не своим голосом. - Милиция!! И тут же из кустов вышел полицейский, поправляя фуражку, и Москва снова чуть не получил инфаркт: в основном от того, что этот служитель закона был точной копией Екатеринбурга. - Здравия желаю, - приподнял он фуражку. Москва сглотнул: - А вы из ми... полиции? - ну, чтобы удостовериться окончательно, что спасён, успокоить себя... - Нет, я не из полиции, - покачал тот головой. И дёрнул себя за воротник. - А это был - из полиции! - и выпучил глаза, снимая фуражку. Будь у Владимира третья рука, он бытоже положил её на грудь. - Колюшка, - обратился к полицейскому мальчик. - А? - Этот дядя мне часы подарил и сказал что у него много игрушек, он обещал со мной поиграть, - тыкнул он в Долгорукова пальцем. Полицейский улыбнулся ещё шире: - А мы потом все вместе поиграем... и пообедаем! - и оглянулся на Москву, облизнувшись. Тот пискнул. - Господа вурдалаки... - посмотрел он на Лизавету. - Товарищи маньячилы...! - посмотрел он на мальчика и Колюшку, сглатывая. - Отпустите меня, я никому ничего не ска-жу... - Конечно не скажешь, - улыбнулась ему Лизавета. - Кому ж ты что скажешь из борща? Инфаркт всё-таки пришёл, и Москва грохнулся без сознания прямо в снег; вурдалаки-маньячилы окружили его, разглядывая. - Сдох? - Это была бы слишком хорошая новость. - Слушайте, а почему он нас не узнал? Грима было минимум... - Это Москва, Лиз. - А, да... - Ну чё, звоним Лабытнангам* или лучше сразу Салехарду и сообщаем, что сударь "проникну на территорию ЯНАО тип без палева" откинулся? - Так он же не помер. Выкинем возле Транссибирской? - Ясен пень, Вить! - И всё-таки, эта сценка из Пельменей гениальна! Спасибо за идею, Коль. Тот, нахлабучивая на себя обратно фуражку, блаженно улыбнулся: - Так я ж один из сценаристов, разумеется, она гениальна... а из тебя идеальная маньячела, Лиза. Та уже начала вытирать чёрный грим возле глаз: - Спасибки. - Пошли уже его в машину грузить, - тем временем кинул себе Виктор Москву на плечо. - Кто тут помнит, сколько там от ЯНАО до Транссибирской?...