***
И снова вечер в курятнике. И снова я сижу на полу, только в этот раз в ушах наушники, а в руке безпроводная тату-машинка, любезно сворованная у брата. И я от чистого сердца считаю это честным. Он украл у меня тебя, а я у его тату-машинку. Хосок и не вспомнит сегодня о ней, а если и вспомнит, то не возьмет в руки, ведь табу « Не делать татухи в бухую» все еще действует. Но у меня ограничений нет, как у моих наушников, громкость которых перепрыгивает через максимум. Но лучше оглохнуть от песни, чем от твоего голоса. В какой то степени легко на душе сейчас, когда солист начинает тянуть так полюбившуюся строчку песни «but I’m so far» своим глубоким хриплым голосом, от которого мурашки идут. Мурашки по спине, а острые иглы машинки по щиколотке, самой кости. И это действительно больно, но я лишь улыбаюсь как дурак этому факту и веду линию дальше. Кривая она получается, но какая красивая, глаз оторвать невозможно, особенно когда она соединяется с другой образуя буквы.«so far from Home»
Вопит песня и я мысленно с ней соглашаюсь, бурчу недовольно, когда трек заканчивается, а тормознутый интернет долго погружает следующую композицию. Но ей не суждено звучать, также как и моему сердцу в этот вечер биться в своей ритме, потому что под покров этой ночи, вдаль от шума друзей и громкой музыки, в мое логово бежишь прятаться ты. Такой красивый и уставший жутко. Стоишь в дверях, улыбаешься глупо, понимаю — пьяно, меня рассматриваешь. Словно оцениваешь, как тогда, когда впервые появился на пороге нашего с Хосоком дома. Тогда ты другой был, моложе, невинней, но такой же теплый изнутри, солнцем из глаз бил наповал. Одевался смешно — ярко, в какой то степени мило, что очень странно для мальчика твоего возраста. Но к тебе привыкли все без исключения. К твоему громкому смеху, глубокому голосу, чудным разговорам и дикой нежности, которую ты носил с собой в мешочке и дарил всем подряд. Привыкли все, кроме меня. Потому что я — сердце тебе отдал, стоило тебе разок улыбнуться мне и хлопнуть одобряюще по плечу. Хосок тогда сказал, что я рисую и ты в мгновение повернулся ко мне на том дурацком крутящимся стуле, посмотрел своими невозможными глазами и завопил о том, насколько это круто. А после разговаривал со мной до конца вечера обо всем на свете, потому что видел, как мне, творческой душе, трудно общаться с компанией брата. Дверь за твоей спиной захлопывается, щелкает замок, а мне дурно становится от того, что песня не играет дальше, что я слышу, как ты дышишь тяжело, словно бежал сюда, и улыбаешься все шире и шире. А еще, ты буквально за преступлением меня поймал, я душу пытался иглами заколоть, а ты подглядывал за этим. Не хорошо это, Ким Тэхен. Совсем не хорошо. Ты плюхаешься рядом с таким грохотом, что внизу, я уверен, побелка с потолка слетела, и протягиваешь мне бутылку с недопитой жижей без этикетки. — Что это? — Успокоительное. — Зачем оно мне? — Чтобы ты с ума не сошел. Не совсем понимаю к чему ты клонишь, но бутылку беру, не отрываю взгляда от тебя подношу к губам и делаю глоток. Могу поклясться, то, как расширились мои глаза и перекосилось лицо нужно было видеть. Но ты, Ким Тэхен, человек воспитанный, пока что не смеешься. Просто смотришь, наблюдаешь. Протягиваю тебе бутылку, но ты отмахиваешься, говоришь: — Сделай еще глоток. Хорошо, делаю. Приходится зажмуриться — пить этот яд без слез не получается. — И еще. Ладно. — И еще. — Да ты издеваешься…?! — безумно хочу возмутиться и выплюнуть эту жижу тебе в лицо, но не успеваю дошипеть предложение, как чувствую как ты целуешь меня. Вот так просто. Берёшь и целуешь. А я и не заметил, как ты подполз ко мне вплотную и сел сбоку. Я понимаю, что сглупил, когда закрыл глаза и глотал эту кислую дрянь, но о боже, по другому ее пить нереально. Вот и наткнулся на тебя таким способом, как щенок слепой. Ты ведь спланировал это? Бутылка с грохотом падает на пол, жижа выливается из нее, безжалостно заливая мой прикроватный коврик. Но тебя это не останавливает, ты лишь хватаешь меня за грудки и встряхиваешь разок, чтобы я в себя пришел и хоть что то сделал. И я делаю. Правда удивляюсь откуда столько сил и смелости взялось, вести себя столь дико, особенно, когда передо мной ты. Хватаю тебя за талию руками, сажусь чуть выше, колени в стороны раздвигаю, чтобы ты своей задницей удобно уместился на мне, в самом идеальном для тебя месте, и ты, зараза такая, Тэхен, елозить тут же начинаешь. Будто неудобно. Возможно так и есть, но что поделать, тело то еще подростковое, растет, крепчает, с каждым днем все лучше и лучше, но не настолько, чтобы ты вот так вот сверху прижимался животом своим да грудью. Давил нещадно, словно мошку. Но тебе все позволено, еще с самого первого взгляда, с первого слова руки тебе развязал — делай не хочу. Ведь ты — Ким Тэхен. Моя маленькая звезда, что светит своей квадратной улыбкой на нашей темной кухне несколько раз в неделю, а днями летает словно смерч где то во дворах, прячась в огромных футболках и штанах смешных. Мой лучик, мой медвежонок, моя погибель на этой земле. Ведь я — Чон Чонгук. Всего лишь младший брат твоего парня и возможно твоей настоящей любви, ведь вижу я как ты на него смотришь. Я тень, что бродит за тобой по углам, смотрит большими глазами, слушает и каждый день новый гвоздь в грудь вбивает, для сердца домик строит в надежде, что твое когда нибудь поселится в нем. И это максимально не честно, жить вот так, зная, что никогда ты моим не будешь, что целуешь сейчас возможно по ошибке какой, либо же жижа эта слишком уж сильно в голову ударила. Понять не могу, да и не хочу, ведь ты с каждой минутой все ближе и ближе жмешься, все сильнее меня в стену вдавливаешь, на ухо шепчешь: — Какой же ты нежный, маленький мой. И обидно, что снова возраст упомянул, но в то же время уши плавятся под словами твоими, так и хочется замурчать как кот в доказательство, но вместо этого отстраняюсь, в нос тебя целую, дышать начинаю. До этого твоими вздохами питался. А ты хихикать начинаешь, шмыгаешь тихо и аккуратно пальцами по щекам моим водишь, все несовершенства переходного возраста вблизи изучаешь. Ты ведь на самом деле любишь нежности. Когда тепло и нежно, кожа к коже, грудь к груди и тихие разговоры по ночам. Ты сам мне от этом говорил, когда мы случайно столкнулись на крыльце нашего с Хосоком дома. Ты вышел покурить, а я только вернулся с ночной прогулки. Ты промерз в ту ночь до костей, потому что вышел всего на пару минут, но остался со мной на благие полтора часа и все никак не хотел принимать мою куртку. И я до сих пор не понимаю, почему ты все же выбрал его и держишься до сих пор, словно прибитый гвоздями к его спине, не уходишь. Там ведь и нежностью то не пахнет, знаю я своего брата, он от рождения грубый, властный. А вот я мог бы дать тебе все. Всю нежность, всю заботу, которой наделен богом. Он ведь тебя не принимает какой ты есть. Вечно недоволен, вечно придирается. А я был готов горлышки от бутылок после тебя облизывать, чтобы твой вкус почувствовать, настолько безумным стал. Да и сейчас: у тебя сопли текут от пьянки, а я целую тебя в нос без капли стеснения, отчего ты вопить начинаешь и смеяться в полный голос. — Безумец! — Я знаю, — шепотом отвечаю я, в глаза тебе заглядывая. — Ничего не могу с этим поделать. А ты смотришь невозможно нежно, нос вытираешь ладошкой и притихаешь. — Я пойду. Встать пытаешься, но я ноги шире расставляю, отчего твои колени в стороны разъезжаются и ты снова на меня приземляешься. Зачем убегаешь? Почему сейчас? Я тебя засмущал? — Останься. — Меня Хосок внизу ждет. — Не ходи к нему. Звучит как мольба, но в голосе только серьезность. Ты снова смотришь на меня, на этот раз без улыбки, просто внимательно, будто анализируешь мои слова. Тебя потихоньку отпускает, по тебе видно — смелость теряешь. До этого вон какой, словно герой сказки, пришел ко мне во владения и напал. А сейчас как мышонок тих да скромен, каким обычно днем бываешь при всех, без него. — То есть? И я знаю, что ты, Ким Тэхен, влюблен в меня и мою нежность к тебе, поэтому и пришел сегодня. Я давно это понял, когда ты начал мне время уделять, разговаривать, прикасаться по-дружески, будто невзначай. Тебе Хосок как авторитет нравится, ты любишь его за стойкость, умение показать себя, за силу характера. Но тебе, как я уже говорил, нужна именно нежность, которую ты пьешь из моих рук, ведь я — дурак влюбленный, готов всего себя выжать и тебе в стаканчике подать. Но раньше ты терпел, большего не позволял, держался за стеной, там и жил. Так почему сейчас залез на самую верхушку и камнями кидаться начал? А правда, зачем мне все эти подробности, когда ты сейчас сидишь тут, в моей комнате, на моих бедрах, с опухшими после твоего «нападения» губами и смотришь. Тоже все понимаешь ведь, не дурак ты. — То и есть, — просто отвечаю я и легонько в щеку тебя клюю, чтобы точку поставить. В разговоре, в нашем дружеском общении, в этом вечере. Потому что я тебя больше не держу, чем ты пользуешься и пулей вылетаешь из комнаты. Бежишь вниз, я слышу звук твоих шагов, после прощаешься со всеми, кроме меня и покидаешь дом. Так просто. Мгновение и вместо жара в груди и трусах остаётся лишь давящая ледяная глыба. Но я улыбаюсь, почти что счастливо, опираюсь затылком к стене, закрываю глаза и начинаю подпевать вдруг резко включившейся песне. Я улыбаюсь, потому что знаю, что ты ко мне вернёшься. Через день, неделю, месяц, но ты появишься на пороге нашего дома, только путь твой будет уже не к Хосоку, а ко мне. Потому что сегодня мы оба получили подтверждение взаимности в чувствах. Свою ты показал в момент поцелуя. Показал ярко, с примером, чтобы запомнить навсегда. А мою ты увидел сразу, как только зашел в комнату. Я уверен, ты пришел просто проверить меня, узнать, не скучно ли мне тут одному, ведь ты часто так делаешь, когда я не спускаюсь вниз. Но сегодня все пошло не так с самого начала, когда я только решился стащить у брата тату-машинку. Ты видел, как я царапал себе кожу, как выводил кривые линии на коже, ведь стоял в дверях достаточно долго, виду не подавал, смотрел, как я, глухой тюлень в наушниках, пишу твое имя у себя на щиколотке. Несмываемой краской — на всю жизнь. Такое тоже не забывается. Все, что у нас с тобой есть — никогда не будет забыто. Как и тот момент, когда ты, как я и предполагал, явишься ко мне в ночь, снова такой уставший, нежный, без лишних слов задерешь штанину и заставишь меня плакать. А после, уже у меня в комнате, на моей кровати, целовать твою щиколотку, где также коряво набито мое имя. Вот так вот, в совершенно идентичных местах, на двух ногах и разным почерком нацарапаны молчаливые признания в любви двух сердец.