Литературный вечер

      Взгляд скользил по чужому лицу, цепляясь за остро-голубые глаза. Кардассианец растягивал губы в улыбке, не отражающейся в его взгляде — там было что-то гораздо более сложное, чем просто улыбка и привычная доброжелательность.       Башир в принципе сомневался, есть ли в Гараке доброжелательность.       Мысли загустели и забродили, как плохое вино. А потом стали сладкими и тягучими, словно хорошо выдержанный канар. Человек не заметил, в какой момент повторил руками намеченный взглядом путь. Только глаза напротив распахнулись шире, а чарующая смесь нерасшифрованных сигналов в них стала еще сложнее, еще притягательнее, еще опаснее. Джулиан, честно, не был уверен, способен ли достойно ответить. Он просто решил попытаться.       Ладонь плавно соскользнула с лица на широкий шейный гребень. Пальцы пробежались по всей длине почти неощутимо, но только чтобы после мягко и настойчиво сжать третью чешуйку. Ту, которую кардассианки изящно подчеркивали тенями. Кончиками пальцев он уловил пульсацию. Лишь частично работающий, но все еще улучшенный мозг отметил увеличение объема, и только потом, запоздалой горячей мыслью до человека дошло. Святые пророки, его шейный гребень набух. Непрошенные, но, как он надеялся, верные ассоциации вспыхнули в воспаленном сознании, и Джулиан тяжело сглотнул.       Было ли это правильно — он не знал, хотя и догадывался, что ответом будет скорее "нет", чем "да". Или, возможно, им была бы привычная долгая реплика Гарака из искусно сплетеных в ничего не значащее кружево слов, которое могло быть переведено и как "да", и как "нет", и как "прекратите медлить", и как "ничего другого я и не ожидал от наивного федерального доктора". Так что он просто отмел остатки мыслей, с нажимом проводя пальцами по чужой груди до каплевидного гребня, чтобы мягко вдавить подушечки пальцев прямо в центр и поймать губами чужой сорвавшийся вздох.       Признаться, он не отдавал себе отчета в своих действиях, когда забирался на колени кардассианского шпиона средних лет. Тот выдвинул очередную уничижительно-вежливую реплику в адрес дизайнера формы Звездного Флота, а Джулиан просто предложил ему снять ее, раз уж та столь оскорбляет его тонкий вкус. Затаившееся в уголках губ довольство дало ему понять, что он все сделал правильно.       Внезапная фраза о неумелости Гарака, неуместный в любой другой аналогичной ситуации упрек его излишней осторожности, граничащей с неуклюжестью — чистая, концентрированная ложь и внезапная импровизация. Нестерпимо хотелось что-то сказать. Вспомнилось, как шеф жаловался на проклятый кардассианский флирт, и внезапно проснувшаяся интуиция сочла такой ход удивительно уместным. И, судя по напрягшимся под его руками гребням и блестящим удовольствием глазам, он снова оказался прав. А еще — опрокинут на мягкий диван и плотно прижат навалившимся сверху телом.       Кровь стучала в висках, а взгляд упрямо отказывался концентрироваться на чем-либо, кроме удивительно голубых глаз и уже не растянутых улыбкой, потемневших от поцелуев губ, безжалостно размывая всю остальную картинку.       Ласки Гарака казались сложно выстроенной и просчитанной до малейших деталей тактикой, и каждый его ход отправлял Джулиана к звездам — и плевать, что они на космической станции. Против его хаотичных прикосновений и бессистемных поцелуев, движения кардассианца казались абсолютно сокрушающими.       Не поддающийся контролю, невозможный для просчета — Гарак чувствовал кружащее голову терпкое возбуждение. Вид растрепанного и полностью сконцентрированного на удовольствии доктора и без того окунал его глубоко в пучину удовольствия, а осознание, что даже так Джулиан не оказывается побежденным, остается способным удивлять его, воодушевляло еще больше.       В какой-то момент, в очередной раз выгнувшись и скользнув влажной головкой по чужому животу, человек неожиданно понял, что этого совершенно недостаточно. А еще — что он хочет близости. А значит, нужно было сказать. Хаос прокрался в его душу и завладел телом. Резко дернувшись вверх, человек поменял их местами. И уверенно встретил пораженный взгляд.       Наклониться к чужому лицу, слишком и недостаточно близко, скользнуть теплыми губами по линии челюсти, плавно переходящей в ушной гребень, широко лизнуть кромку языком, выслушать пораженное шипение — три удара сердца. Позволить тщательно скрываемой правде вырваться, неконтролируемо втечь в чужое сознание, впервые добровольно открыться кому-то — всего один. Выдержать чужой потрясенный взгляд — все десять.       В приступе нехарактерной игривости, человек закусывает губу и насаживается на заинтересованно ткнувшийся в его ягодицы нечеловеческий член. Тот с пошлым хлюпаньем проскользнул внутрь — Джулиан, как медик, не смог бы себя уважать, если бы оказался неспособен заранее позаботиться о себе.       Движение вырывает из них синхронный стон. Превосходно. Чувствуя себя победителем в неоглашенной игре, Башир качнул бедрами. Чужие пальцы впились в его тело, стараясь то ли удержать, то ли ускорить. Поддавшись волнам опьяняющего удовольствия, Джулиан прижался приоткрытым ртом к чужим губам и качнулся снова, бесстыдно выпрашивая порцию новых поцелуев.       Гарак, все еще под некоторым впечатлением, отогнал сладко тревожащие мысли — как бы ни было это соблазнительно, сейчас было не время для этого, и с удовольствием включился в действо, незаметно скрадывая ведущую роль.       Подмять человека под себя, придавить к мягкой поверхности, найти ритм и угол, заставляющий его терять силы даже на крик, вынуждающий беспомощно стискивать почерневшие гребни, в смазанных поцелуях скользить губами по лицу. Он наблюдает, и от нежного и плотоядного взгляда Джулиана сотрясает до основания, рушит, уничтожает. В голове пусто, он сжимает чужой член в себе, обессиленно жмурясь, тяжело сглатывая, ощущая последние искры удовольствия, прожигающие его нервную систему.       С довольной улыбкой Гарак скользит ниже, вычерчивает языком каждый изгиб инопланетного тела. Башир дышит судорожно, поверхностно глотая воздух, бездумно шаря взглядом по размытому потолку, ощущая истеричные удары разгоняющего кровь сердца.       Кардассианец собирает языком жемчужные капли, наслаждаясь ощущением подрагивающего под ним живота, звуком сорванного дыхания, остро-сладким ароматом скользкого от пота тела.       Вкус человека изысканным яством оседает на языке, и Гарак не может удержаться от тихого вибрирующего стона. Доктор надрывно всхлипывает откуда-то сверху. Он знает, что эта стимуляция излишняя, что мягкий орган, пригревшийся на его языке, слишком чувствителен, но... Терпкий и сложный нектар владеет его рецепторами, глубокий и острый мускусный аромат заполняет легкие, и он просто не может противиться своим побуждениям, не может не поддаться любопытству и желанию, искусно смешанным с примитивным инстинктом. Ладонь скользит по животу, стараясь успокоить, но человек все равно дергается, хватаясь судорожно за простыни, вскрикивает, и этот звук боли, смешанной с удовольствием пьянит лучше самого дорогого канара. С довольным гудением Гарак утыкается в паховые волосы, оплетая заново твердеющий член языком, настойчиво лаская его внутри своего рта. Его язык, как он успел изучить, более гибкий, чем человеческий аналог, и более гладкий — и если в первом пункте он не сомневается в своем превосходстве, то во втором легкое беспокойство насчет недостаточной стимуляции неизбежно побуждает его прикладывать еще больше усилий. В конце концов, он обязан сделать свою работу безупречно... Даже если работой является что-то подобное. Нет. Особенно, если работой является что-то подобное. Ведь поражения не было в его планах.       Пальцы бережно мнут теплые яички, и человек давится криком, вскидывает бедра, растягивая красиво очерченные губы в беззвучном и протяжном "о-оо". В волосы вплетаются пальцы, несдержанно тянут, и он чувствует, как сильные ноги под ним дергаются в бессознательном порыве, как мышцы под тонкой кожей натягиваются жгутами и сокращаются, словно прибойные волны.       Так красиво.       Рот снова наполняется пленительным вкусом, заставляя его на мгновение закатить от наслаждения глаза, отчаянно смакуя и растягивая удовольствие.       Погруженный в это состояние странного почти транса кардассианец оказывается не готов к внезапной смене ролей — не успев даже перевести дыхание, Джулиан перехватывает инициативу, вздергивая его вверх, пока их лица не окажутся очаровательно близко друг к другу. Частое и горячее дыхание оседает на влажных губах. Гарака бьет мелкая дрожь. Тепло тела землянина забирается под кожу, разжигает кровь, заставляет притираться ближе, плотнее, закладывает в него жажду, ширящуюся с каждым мгновением. Он утопает во внезапно-темном, внезапно-сложном взгляде доктора, превратившегося в его руках в запутанную загадку, смертельную головоломку, которую он не в силах разгадать. Это кружит голову, пуская по венам неописуемое, полузабытое чувство восторга. Он не знает, что предпочтительнее в этой игре — умереть или выиграть. Нить размышлений разрывает ладонь, грубовато стиснувшая сочащийся влагой член.       Джулиан жадно ловит каждый вздох, скользит губами по чужой груди, ритмично сжимает пульсирующую плоть, заглядывает в глаза, пытаясь по ним определить, все ли делает правильно. Тонет в ледяных искрах, задыхается под весом чужого тела. Тянется навстречу, чтобы прижаться ртом к приглашающе распахнутым губам.       Следит расползшимися на всю радужку зрачками, как Гарака рассыпает на звезды и топит в удовольствии, и пытается вплавиться в него, разделить на двоих каждый миг. А потом тело над ним расслабляется, растекается в посторгазменной неге прямо по нему, и он расслабляется тоже, выдыхая с присвистом от окружающего его пьянящего запаха и уютной тяжести, надежно вжимающей в диван. Джулиан успевает подумать только о том, что впервые видит кардассианца настолько открытым, но ему не удается даже толком насладиться этой мыслью, как переутомленное сознание плавно соскальзывает в сон.       Нестрашно. Он как следует подумает об этом... Завтра.