Обломки бесполезных баррикад

- Ты рано. Есть повод? Закрыв за собой дверь и прижавшись к ней спиной, Дазай окидывает цепким взглядом покои Главы этого дома любви - и всей сети, имеющейся и за пределами Йокогамы - и только после смотрит на их хозяйку. Чуя сидит спиной к ней с подобранными под себя ногами. Забранные в высокий пучок на затылке волосы украшены канзаши и резными палочками, в которых скрыты острые тонкие стилеты. Несколько прядей выпали из общего захвата и создают тонкими завитками акцент на белоснежной беззащитной шее и плечах, не скрытых явно нарочно приспущенным синим кимоно. Шелка переливаются, блестят в свете закатного солнца. Волосы пылают огнём. Небо, на фоне которого Дазай видит Чую из-за панорамного окна - кровь и золото. - Ты сама знаешь, почему я здесь, - негромко замечает она, медленно проходя вперёд. Чёрный костюм, чёрные туфли, чёрная рубашка, чёрный галстук, и только шарф на плечах вьётся алой лентой, покоится вокруг шеи пока ослабленной, но прочной кровавой петлёй. Дазай кажется, она - тьма, что раз за разом врывается в этот яркий, живой, красивый, завораживающий мирок под названием «Накахара Чуя», чтобы поглотить его, уничтожить без остатка. И это смешно, каждый раз так смешно, потому что Дазай знает - они обе знают - кто на самом деле здесь главный, а кто приходит из нужды, готов приползать на коленях и умолять о возможности целовать узкие мраморные плечи и касаться самыми кончиками пальцев огненных завитков волос. - Судзуки Кантаро больше не побеспокоит тебя, - слышится спокойный ответ. - Но это ли причина? Конечно, нет. С чего бы смерть Судзуки Кантаро могла стать для Дазай причиной, чтобы приехать в этот бордель посреди недели. С чего бы смерть этого человека, охраняемого так, как не охраняют саму королеву Англии её прикормленные «Рыцари», могла заставить Дазай уронить маску сдержанного безразличия перед Ацуши и резко подняться из-за стола. С чего бы смерть этого человека - политика - к которому Портовая мафия не могла подобраться больше года и который портил этой самой Портовой мафии кровь, была причиной, по которой Дазай бросила все свои дела, запрыгнула в служебную машину и приказала гнать так, будто им нужно оторваться от хвоста; так, будто если они не доберутся до «дома» Чуи меньше, чем за двадцать минут, наступит конец света. Иногда Дазай даже верит, пусть и на короткое мгновение, что Чуя и в самом деле не понимает. Но иллюзия разбивается на осколки, осыпается пылью, когда Дазай оказывается за её спиной, садится на корточки и мягко вжимается губами в пахнущее духами и пудрой плечо. От её прикосновения и без того прямая спина Чуи становится ещё прямее, и на секунду - на долю секунды, на долю доли секунды - Дазай чувствует, как перехватывает чужое дыхание от этого жеста, символизирующего бесконечную благодарность и нежность, искренность и тёплую, неподдельную приязнь. Чуя понимает. Чуя всё знает, осознаёт, и от этого у Дазай всё сжимается в груди - от безграничной любви и от безграничной тоски и боли. Чуя ведь на самом деле вовсе не хрупкая и не беззащитная. Когда-то давно, очень давно, кажется, что тысячу лет назад, они начинали под началом Мори вместе. Это он своими интригами свёл их вместе. Это Дазай была тем человеком, который затащил Чую в Портовую мафию. Вот только даже с учётом силы Чуи и её сложного прошлого, даже с учётом Арахабаки Коё всё равно забрала её под своё крыло, решив взрастить себе достойную замену. Она охраняла Мори из тени, всегда. Чуя должна была занять её место, когда Дазай займёт место Мори. И кто бы знал, как Дазай возненавидела это решение ещё тогда и как сильно ненавидит его до сих пор. Тогда, в далёкие пятнадцать, она только приобрела свой свет во тьме. И тогда же, в далёкие пятнадцать, Коё забрала этот свет из её рук. Увела. Навсегда. - Я слышу, как ты начинаешь думать о том, о чём не следует, - вновь подаёт голос Чуя. Её красивая, такая хрупкая на вид рука взлетает в воздухе, и Дазай чувствует тепло её ладони на макушке. От мысли, что эти холёные пальцы с окрашенными в белый цвет округлыми ногтями не раз дробили чужие черепа, по спине бежит приятная дрожь. Чуя не изнеженная кукла, как считают многие. Она и не паучиха, какой была Коё; какой та остаётся до сих пор, пусть и уступила место преемнице. Да, Чуя знает многое о ядах и соблазнении, о сборе информации и шпионаже, но она не отсиживается в тени. Когда Дазай привела её в Порт, то думала, что они всегда будут рядом, всегда вместе, ведь Мори не упустил бы возможность приставить к ней такого сильного бойца, способного оградить от любой опасности. Но Дазай просчиталась, и Чуя выполняла и выполняет до сих пор свои обязанности из тени. Как в случае с Судзуки Кантаро, до которого Дазай не могла дотянуться, как ни пыталась, а Чуя просто... Просто убила его. Конечно, всё спишут на случайную смерть или на смерть от естественных причин, это что вскрытие покажет, но Дазай знает, что только один человек способен преодолеть все преграды на своём пути в желании обезопасить её существование. Это Накахара Чуя. Накахара Чуя, которую все нижестоящие почтительно называют «анэ-сан». Прекрасная, как сам рассвет, и такая же переменчивая, как вспыхивающий пламенем закат. Хрупкая и нежная на вид, похожая на эфирное существо со своими высокими причёсками, кимоно и украшениями. Всегда безоружная на первый взгляд, ставящая на колени одним только взглядом. Взмахом ресниц способная добиться того, чтобы у собеседника перехватило дыхание. Накахара Чуя, о которой ходят самые красивые легенды, к которой тянутся все без исключения, но особенно мужчины. И никто не знает, никто и предположить не может, что Накахара Чуя - сильнейший боец и эспер Порта. Что Накахара Чуя - сосуд для порождения сингулярности разрушения и хаоса. Что Накахара Чуя вовсе не изнеженная фарфоровая кукла, которая умеет только льстить, сверкать улыбками и присыпать чужие бокалы вокруг себя ядом. Нет, Накахара Чуя если и цветок, то плотоядный. Тот, что заманивает жертву привлекательным видом, а после пожирает, переваривает, растворяет в своём нутре, наслаждаясь послевкусием агонии жертвы. Её белоснежные плечи, хрупкая шея, узкие запястья, невысокий рост - всё это так невинно и кротко, лучший материал для маски невинного барашка, молочного ягнёнка. На самом же деле Накахара Чуя - волк в овечьей шкуре. Волк, который раздерёт, сожрёт заживо любого, кто только посмеет угрожать ей или её бизнесу. Волк, который раздерёт, сожрёт заживо любого, кто посмеет угрожать Дазай Осаму. - Я соскучилась по тебе, - позволяет себе честность Дазай, когда тёплые пальцы касаются её шеи и немного тянут в бок. - Ты была здесь четыре дня назад, - напоминает Чуя, наблюдая за тем, как Дазай сдвигается и садится рядом с ней. Дазай только фыркает и прикрывает глаза, когда пальцы Чуи касаются её руки, когда их пальцы сплетаются в крепкий замок. В том-то всё и дело, что прошло четыре дня. Это непомерно много, если учесть, что без Чуи жизнь теряет все свои краски, и Дазай высчитывает секунды до новой встречи. Все эти глупые правила, эта проклятая дистанция - то, что Чуя навязала ей. Она хочет хранить их близкие отношения в тайне, хочет держать расстояние, потому что - как сама честно призналась в самом начале их «деловых» отношений - боится потерять голову, боится, что их чувства затуманят обеим рассудок и повлекут за собой потерю бдительности и фатальные ошибки. И Дазай согласилась. Согласилась, потому что у неё впервые в жизни не было выбора: либо принять эти условия, либо лишиться всего. Лишиться Чуи. Снова. Но сегодня она здесь вне установленного срока, вне всех графиков, потому что между ними всё же осталось то, что Дазай не может игнорировать; не сможет никогда. Чуя может сколько угодно играть в ледяную королеву, но она убила Судзуки Кантаро. Лично. Потому что он хотел убить Дазай и разрушить Порт. Потому что прислал больше десятка наёмников за головой Босса Портовой мафии. Потому что Дазай - эти проклятые ненавистные исключения - не смогла на этот раз позаботиться о себе сама. Чуя убила его, вышла на дело лично, потому что переживала за неё. Жизнь за жизнь, и Чуя сторговалась со Смертью, в который раз выбив для Дазай очередной восход солнца, очередное дыхание жизни. Я люблю тебя. Вот что кроется за этим. Вот какие слова заложены в поступок Чуи, и именно поэтому Дазай не смогла сдержаться. Чуя выстраивает между ними стены, да такие прочные, что порой Дазай опасается, как бы они не превратились в нерушимые. Иногда она даже просыпается от мутных неясных кошмаров, в которых Чуя одаривает её холодным взглядом стеклянных голубых глаз и сообщает, что их «отношения» окончены, что ей надоело играть в эти игры, что Дазай больше не желанный гость в её личных покоях. После этого дни напролёт заполнены мыслями о том, что Дазай может рисовать для себя, видеть и верить в то, чего на самом деле нет. Что Чуя может и в самом деле давно ничего не испытывать к ней, но поддерживать видимость. Что то нежное чувство в сердце, которое вспыхнуло внутри Дазай с первой встречи там, в трущобах Сурибачи, где юркая коротко стриженная пацанка приложила её всем телом об стену, больше не взаимно. А потом Чуя спасает её жизнь своими собственными руками, и Дазай хочется кричать, срывая голос - от облегчения, счастья и ненависти к Чуе за то, что мотает, треплет ей нервы. Даже если Дазай всё понимает. Даже если сама треплет нервы Чуи своими суицидальными мыслями и порывами не меньше. - Ты позволишь мне? - едва слышно спрашивает она, глядя на столик перед Чуей, заставленный чашками и чайниками, пиалами и глиняными баночками с чайными листьями и цветками засушенного жасмина. Чуя отвечает не словом, делом. Столик вдруг исчезает, будто и не было, а перед глазами оказываются голые плечи, острые ключицы и привлекающая взор ложбинка между грудей, подчёркнутая приспущенным на грани приличия кимоно, синий цвет которого так подходит рыжеволосой голубоглазой белокожей Чуе. Вытянув одну ногу перед собой, вторую оставив подобранной под себя для равновесия, Дазай слегка кивает, и замершая перед ней на коленях Чуя оказывается вплотную. Тяжесть её тела, её тепло, извечный запах духов и пудры - Дазай тонет во всём этом с головой, когда с тихим жаждущим выдохом, с каким путник в пустыне припадает к воде, зарывается лицом в эту манящую ложбинку, крепко прижимая Чую к себе: одной рукой удерживая за талию, а ладонью второй проводя вдоль позвоночника. - И в самом деле изголодалась, - с негромким беззлобным смешком замечает Чуя над её головой. Отстраняться не хочется, совсем, но оно того стоит, когда Дазай поднимает лицо и видит мягкую улыбку на тонких, подкрашенных алым губах. Глаза Чуи, совсем не холодные и не безразличные, смотрят с блеском озорства и затаённой нежностью. Тёплые глаза. Красивые глаза. Омывающие своими кристально-чистыми водами глаза, от одного взгляда которых Дазай чувствует себя так, будто вся грязь и кровь с её чёрной души исчезают без следа. Миг, и нет больше Босса Портовой мафии и нет одного из Пяти Руководителей. Есть только Накахара Чуя, которая позволяет уложить себя спиной на мягкие подушки, и Дазай Осаму, с которой цепкие пальцы с окрашенными в белый ногтями в первую очередь срывают и отбрасывают прочь алый шарф. А потом перестают существовать и они сами. Секс, как и занятие любовью, описывают по-разному. Столько придумано красивых и грязных слов, столько придумано сладкой лжи, чтобы придать физическому акту возвышенной эстетики. Но всё, что знает Дазай, когда зацеловывает плечи Чуи и развязывает пояс её кимоно, это белый слепящий свет, жаркое тепло и запах духов и пудры. Это полная потеря мысли, времени и реальности. Это смазанность границ восприятия. Дазай знает, её ладони в какой-то момент скользят по изгибам обнажённого тела. Знает, что с неё самой стараниями Чуи исчезает вся одежда, и остаются только бинты на шее и предплечьях, на бёдрах ближе к паху. Но физическое растворяется, когда Дазай накрывает Чую своим телом, когда их ноги сплетаются, и остаётся только сияющий жаром и светом шар - как новое солнце, рождаемое между их губами в моменты несдержанных лихорадочных поцелуев; между их руками, переплетённые пальцы которых скрывают между собой сверкающие искры тока; между их прижатыми вплотную дрожащими бёдрами и грудными клетками, сердца в которых в этот миг начинают биться учащённо, но всё так же в унисон. Волосы Чуи растекаются жидким шёлком, пылающим пламенем, когда Дазай избавляет её от всех заколок и украшений. Её собственные волосы, длинные и вьющиеся, пропахшие горькими травами, кровью и холодом льда, щекочут кожу Чуи, когда Дазай приподнимается, чтобы полюбоваться зарумянившейся возлюбленной, и Чуя передёргивает плечами, бездумно улыбается и сладко ёжится, когда каштановые завитки скользят по её ключицам и груди, задевая затвердевшие от прохлады комнаты и желания соски, вызывая мурашки по коже, сокращение мышц на животе и сладкую дрожь, из-за которой Чуя вновь льнёт ближе всей собой. «Я люблю тебя», - думает Дазай, вжимаясь губами в её шею и смещаясь так, чтобы бедро было вжато между приглашающе раздвинутых для неё ног. - «Я так сильно люблю тебя, Накахара Чуя». Но она не произносит этого вслух, только сдавленно стонет, когда Чуя царапает её лопатки и тоже вжимается бедром в ответ, притирается так бесстыдно и требовательно, выдыхает сладко на ухо её имя: - О-са-му. В тот момент, когда её тело начинает выгибаться бескостной змеёй в руках, когда прилив слепящего удовольствия вызывает острый колючий жар, расползающийся от низа живота во все стороны, Дазай, вновь захватывая губы Чуи в поцелуе, в который раз думает о том, что это не Чуя зависит от неё, как все думают, не Чуя является её подчинённой и информатором на поводке, а совсем наоборот. Это Дазай зависима от Чуи. Это Дазай отдаст всё за возможность и право быть рядом с ней. - Такая нетерпеливая сегодня, - замечает Чуя, поглаживая её по плечам. Запыхавшаяся и пышущая жаром, всё ещё слегка притирающаяся всем телом в желании продлить удовольствие, она так красива. Растрёпанная, с припухшими от поцелуев губами, с блестящей от испарины кожей, с шалым взглядом и искренней мягкой улыбкой на губах, знает ли Чуя, что держит её сердце в своих руках? Наверное, знает. Иначе не смотрела бы и не касалась так. Иначе не спасала бы раз за разом жизнь, не щурилась недобро при появлении новых шрамах на теле и не шипела бы гадюкой, замечая, что Дазай пытается стащить из её запасов яд. - Просто соскучилась, - повторяет Дазай не то чтобы ложь и падает на неё, накрывая своим телом и пряча лицо в подставленной беззащитной и такой хрупкой на вид шее. Видит ли Чуя её сейчас такой же? Растрёпанной, румяной, безмятежной и непривычно открытой не только телом, но и нутром, душой, почти счастливой? Видит ли она блеск в обычно тёмных и нечитаемых глазах, не столько карих, шоколадных или янтарных, сколько похожих цветом на запёкшуюся кровь? Чувствует ли в поглаживающей её по боку и бедру ладони эфемерную дрожь удовольствия и затаённого восхищения? Понимает ли, что Дазай такая только с ней, только для неё и ради неё? Понимает ли, как Дазай на самом деле ценит её и как благодарна за всё, что Чуя делает и для Портовой мафии, и для неё лично? Осознаёт ли, что Босс Порта - Железная Леди, Кровавый Палач и все куда менее благопристойные прозвища вроде Бешеной Суки - у неё на поводке? - Что ж, тогда мои новости обрадуют тебя, - негромко говорит Чуя где-то над её головой. - Мы с Коё-анэ-сан наконец-то приняли разумное решение в перераспределении полномочий. - Вот как, - без особого интереса бормочет Дазай, дрожа от удовольствия, когда Чуя прикрывает её голую спину скользящим шёлком накидки своего кимоно, легко набрасывая его сверху. - Что-то важное? Ты знаешь, я не вмешиваюсь в ваши с анэ-сан внутренние дела, пока это не касается внешнего... - Я переезжаю в штаб, - прерывает её Чуя. Однажды прямо перед Дазай взорвалась её любимая служебная машина. Её тогда отбросило взрывной волной и хорошенько протащило по асфальту, но даже тогда она не чувствовала себя такой ошарашенной - знала, что однажды это точно случится; возможно, и не раз. Но переезд Чуи в штаб... Хотя Коё в своё время жила на две стороны, Чуя всегда отказывалась от этого шага. Готова была ездить на собрания, поднимаясь в несусветную рань, терпеть вечные пробки и излишнее внимание со стороны, отрываться от шпионов Министерства, ВДА и других шаек тени и света Йокогамы. Готова была гонять своих девочек и посыльных ради информации и передач, рисковать временем, которое в чрезвычайных ситуациях очень важно, и даже добровольно и осознанно выбирала возможное нахождение в меньшинстве на случай нападения. А теперь она вдруг говорит о том, что переезжает в штаб, хотя помимо рабочих моментов одной из причин нежелания жить там была проклятая дистанция, которую Чуя хотела держать с тех пор, как в двадцать два года они объяснились друг другу в чувствах, чтобы тут же заключить эти самые чувства в стальные клетки. Они обе прекрасно знали, что окажись они в одном здании, это будет подобно поддразниванию голодного хищника куском сочного мяса. Только если Дазай была готова к извечному изныванию, то Чуя хотела этого избежать. Отчего? Была не так уверена в собственной выдержке? Дазай хотела верить, что да. Это тешило самолюбие, а ещё успокаивало неуверенность в себе и извечные сомнения. Но теперь, когда Чуя вот так запросто говорит об этом, будто не было в своё время жарких споров и ссор, и даже драк, Дазай чувствует неприятный холодок в груди. Значит ли это, что теперь Чуя полностью уверена в себе? Значит ли это, что теперь Дазай, которой и без того было запрещено рассчитывать на многое, и вовсе не на что надеяться? - Снова надумываешь себе то, чего нет, - замечает Чуя. Обхватив её подбородок пальцами, она тянет лицо Дазай вверх и заглядывает ей в глаза. Игра в гляделки длится, как кажется Дазай, целую вечность, а после Чуя вздыхает и чуть сползает по подушкам вниз, прижимаясь к её губам своими в лёгком поцелуе. - Я не считаю, что была неправа, - поясняет она, зная, что хочет услышать Дазай. - То, что между нами... Так было правильно. Чувства туманят рассудок, Дазай. И ты знаешь, какая я вспыльчивая. Контролировать свой характер - единственное, что до сих пор даётся мне с трудом, когда порой хочется просто выбить всё дерьмо из ублюдков, что лезут ко мне, моим девочкам, досаждают анэ-сан или Порту. Тебе. Но этот Судзуки Кантаро... Чуя многозначительно смотрит на неё, и Дазай понимает, что она хочет сказать. Этот человек был занозой в её боку очень долго время. Раз Чуя сама взялась за дело, значит, это дело приняло серьёзный оборот. Раз Чуя готова переехать в штаб, то остаётся только два варианта. Либо даже после смерти Судзуки Кантаро остаётся угроза, хвосты, которые нужно подчистить, и именно этим займётся Чуя, прибегая к ловле на живца, что будет проще и быстрее, чем другие способы, Дазай бы и сама предложила именно это, либо... Либо Чуя узнала о чём-то таком, что заставило её пересмотреть своё отношение в целом. Они никогда не признавались друг другу в любви открыто, предпочитая показывать чувства делом, и «я люблю тебя» от Чуи всегда выражалось в том, что Чуя была готова уничтожить любого, лишь бы Дазай осталась жива. Даже если придётся пройтись по костям своим же людей. Даже если придётся вновь выпустить «Порчу» на волю, как тогда, в далёкие шестнадцать, и утопить землю и весь город в крови. И раз Чуя готова переехать в штаб, может оказаться так, что под конец своей жизни Судзуки Кантаро запланировал нечто грандиозное, включающее стопроцентную смерть Дазай. Что-то, что Чуя предотвратила случайно, явившись за его головой в среду, а не в четверг, когда уже было бы поздно, к примеру. Это должно было быть чем-то поистине страшным, уму непостижимым. Чем-то, что заставило Чую понять, что вот так порознь они с Дазай только тратят зазря время, упуская бесценные минуты, которые могли бы посвятить друг другу вместо того, чтобы тосковать по разные стороны выстроенных баррикад. - Мне стоит подготовить гостевые покои? - негромко спрашивает Дазай, глядя в глаза Чуи и наслаждаясь тем, как большой палец поглаживает её по скуле. Чтобы понять, какой из двух вариантов реален. Чтобы сразу понять, чего ждать от этого переезда. - Или ты предпочтёшь мои? Чуя смотрит на неё долго, очень. Так долго, что Дазай почти принимает мысль о первом варианте, ядовито горчащем в её сознании. Но только почти. Потому что стоит этой мысли начать занимать её сознание, как Чуя устало вздыхает, будто перед ней неразумный ребёнок, и подаётся вперёд. - Ты такая глупая, - шепчет она в самые губы Дазай и вновь прижимается к ним поверхностным поцелуем. - Зачем мне гостевые покои? Я переезжаю к тебе. Эти слова врезаются в сознание Дазай и рассыпаются на части, на буквы, бисером падают, катятся в разные стороны. «К тебе» проворачивается в её нутре хитрым ключом, и Дазай почти задыхается из-за той волны чувств, что захлёстывают её изнутри. Чуя знает, видит, чувствует. Её губы, прижатые к губам Дазай, искривляются в улыбке. Её руки вдруг обнимают так крепко, что рёбрам больно. Её тело прижимается вплотную, совсем близко, и, вжимаясь в неё в ответ, обнимая, переплетая их ноги, Дазай чувствует себя так, будто порождённое между ними солнце вспыхивает, слепя, и сжигает всё вокруг дотла, а после взрывается. Втягивая Чую в ещё один поцелуй, сцеловывая её улыбку и позволяя осесть на её губах своей, Дазай видит в глубине сверкающих голубых глаз, как сверхновая рождает разноцветное сияние, будто взрыв фейерверков.

|End|