Право на страшные сны

      Тучи тяжёлым полотном закрывали ночное небо. Лишь где-то мельком была видна злая ухмылка луны. Холодный ветер врезался в окна домов, почти выбивая стёкла вместе с рамами, из-за чего шторы в тёмной комнате были похожи на призраков, исполняющих свой странный танец.       Уставший фонарщик, успевший выполнить свою работу, но не успевший добраться до дома теперь изо всех сил противостоял непогоде. Стараясь держаться за каждый фонарный столб на пути, он шёл, подгоняемый ветром, вдоль дороги. Капли дождя, больше напоминавшие град из мелких, холодных камней, больно били его по голым рукам, удерживающим старую, мешковатую кепку на голове, дабы не снесло.       Мельком просвечивающие сквозь тонкий тюль штор вспышки молнии то и дело освещали хмурое лицо мужчины, сидящего на краю кровати. Ему было плевать на разыгравшуюся погоду, он сидел, глубоко погрузившись в раздумья, краем глаза наблюдая за неспокойным сном лежащей рядом женщины.       Её дыхание было неровным, губы дрожали, а лоб медленно покрывался холодным потом. В лунном свете она казалось такой неживой, словно какой-то художник лишь нарисовал мелом. Кожа была бледна, как фарфор, а волосы тёмными кудрями рассыпались по подушкам.       Суини Тодд соврал бы, если бы сказал, что не наслаждался этим зрелищем. Его сердце ровно простукивало удар за ударом, каждый из которых, как ему казалось, эхом отражался от грязных стен комнаты и обветхших обоев и возвращался к нему. И в этой тишине, прерываемой лишь его собственным ритмом, он чётко мог различить удары в груди Элеоноры. Резкие, неспокойные, где-то похожие на сбитые часы, у которых стрелка дёргается и отходит назад, прежде чем сделать шаг в нужном направлении.       Мысли, словно голодные крысы, грызли его разум, пытавшийся разобрать по полкам все последние события. Почему всё это произошло так? Какое чувство заставляет его каждый раз оставаться в её комнате? Слушать это прерывистое дыхание, — ей каждую ночь снятся кошмары — и наслаждаться, наслаждаться каждой секундой. Трепетно брать её холодные пальцы, с иронией подмечая, что обычно именно она согревает его руки, легко убирать прилипшие к влажному лбу прядки волос, но никогда не будить, никогда не прерывать эти сны. Она часто скулит во сне, судорожно сжимая трясущимися руками угол одеяла или подушки, иногда по её бледной коже стекают слёзы, оставляя на наволочке мокрые следы. Тогда Суини мягко проводит подушечкой большого пальца по её щеке, и она вздрагивает всем телом от внезапного прикосновения, но Морфей крепко сжимает хрупкую душу в своих объятиях, не выпуская.       Иногда в дрёме, в особенно спокойные моменты, она может шептать тихие признания любви, произносить их одними губами, движения которых улавливает внимательно наблюдающий взор. И тогда он, немного наклонив набок голову, отвечает, точно также, без звука, одними губами. «Я знаю».       Это не тот ответ, который она хотела бы получить, но это то единственное, что он может ей дать.       Тонко очерчивая пальцем линию её нижней челюсти, переходя на скулы, он старался заполнить в своей памяти каждый пробел, запечатлеть каждый изгиб.       Он стал слепо зависим от этого ритуала. Словно ворон, долгими часами наблюдающий за своей добычей, Суини наблюдал, как эта хрупкая женщина ворочается в постели, жмурит глаза и хмурит лоб, её пальцы сжимаются в кулачки, оставляя на коже ладоней следы, а на шее еле видно пульсирует синяя нить вены. Как маньяк, наблюдающий за жертвой из-за угла, он не сводил глаз с этой картины, лишь в эти моменты за последние шестнадцать лет чувствуя себя живым. Абсолютно настоящим. Он стал зависим от этого также, как и от самой Элеоноры.       Но все его размышления прервались в одно мгновение, когда резкий порыв ветра ударил в окно, настолько сильно, что по стёклам едва не пошли трещины. Женщина рядом с ним издала короткий стон и ухватилась уже ослабшими пальцами за край мужской рубашки. Три смешка, словно из ниоткуда раздавшиеся в комнате, прозвучали слишком громко, заставляя дрогнуть спящую тишину, а в горле Суини запершило. Он совершенно разучился смеяться.       Тихой поступью выйдя из-за разыгравшихся штор, госпожа Усталость мягко положила свои холодные руки на его плечи, без слов зовя с собой.       Он бросил последний взгляд на женщину, свернувшуюся клубочком рядом с ним, почти нежно коснулся губами её сомкнутых век.       — В той иллюзии, в которой ты живёшь, твои сны — самое живое, что ты имеешь. — Тихо произнёс он, проведя рукой по огненно-рыжим кудрям, выпутывая из них концы пальцев. — Я не имею права отнимать их у тебя.       Он неспешным движением вытер только-только появившуюся на её ресницах слезинку и с тихим «Элеонора» на губах, положил голову на подушку, отдавая чёрную душу миру сновидений.