Сильнее всего любишь в разлуке. © Джонатан Сафран Фоер «Жутко громко и запредельно близко»
Люди, я думаю, вообще не нуждаются в словах. Достаточно руки в руке и взглядов. Эльчин Сафарли «Мне тебя обещали»
Сарданапал кормил черномагические книги кусочками сырого мяса, когда за спиной послышалось тихое мурлыканье сфинкса. Продолжая стоять спиной к двери, он на мгновение прикрыл глаза и улыбнулся своим мыслям. Он знал, кто сейчас войдёт в эту дверь. Её шаги он услышал ещё когда она спускалась по лестнице Атлантов. Да и только с ней своенравный сфинкс превращался из сурового зверя в ласкового котёнка. Прямо как и его хозяин. Стоило Медузии проскользнуть в кабинет академика, как тот тут же оставил кормление книг и в мгновение ока развернулся лицом к двери. Он ждал её… Она закрыла за собой дверь и как всегда изящно прошла в кабинет и внимательно, как будто изучающе, осмотрела академика с головы до ног. Лицо у неё было строгое, но Сарданапал видел, что ей стоит больших усилий сохранять видимость своего безразличия. — Я только что видела Клоппа. Он бежал в магпункт, но любезно задержался, чтобы поговорить со мной. Это правда, что вам рукоплескали? — недоверчиво спросила она. Сарданапал слегка усмехнулся. Он прекрасно знал, что она имела в виду под «любезно задержался». Медузия с Клоппом всегда недолюбливали друг друга, хоть и никогда и не вступали в открытый конфликт. Медузия обладала превосходным умением настолько вежливо просить объяснить ей что-то, что это иной раз выглядело как угроза и вызывало ужас у собеседника. Клопп ненавидел эти её трюки, но никогда не смел не подчиниться. Вот и сейчас — Сарданапал был уверен — он наверняка был в ярости после выходки сфинкса и готов был спустить всех собак на первого попавшегося под руку ученика, но ему не повезло нарваться на Медузию. — Да, Меди. Рукоплескали, — с улыбкой ответил он и пустился в объяснения. Медузия старалась придать себе невозмутимый вид, но в глазах её читалось отчаянное: «Я скучала». Он знал, она не любит, когда кто-то замечал и упоминал о её нежных чувствах. Если она пыталась их спрятать, значит, так было нужно. И он благоразумно делал вид, что ничего не замечал. Пытался шутить, рассказывал о старичке, которому не посчастливилось оказаться слишком близко, когда академик прошептал заклинание массового охмурения и выпустил искру… Он пытался сделать всё возможное, чтобы хоть как-то помочь ей прийти в норму. Потому что он знал этот взгляд… Он видел его почти две с половиной тысячи лет назад. Не единожды, но в один только промежуток времени. Он замечал этот взгляд в каждую их встречу на протяжении четырёх лет. Ему потребовалось целых четыре года, чтобы понять, что он значил. Из-за этого взгляда он когда-то, давным-давно, бросил всё и остался в Тибидохсе учить десятилетних ребятишек магии. На всю его вечную жизнь этот взгляд отпечатался в его памяти. Когда-то он поклялся, что сделает всё возможное, чтобы больше никогда не заставлять её смотреть на него так… В её глазах было не простое: «Я скучала». Это было гораздо больше. Больнее… Но сейчас он вновь видел этот взгляд. Медузия продолжала как ни в чём ни бывало вспоминать их мелкие проказы с Наполеоном, а Сарданапал благоразумно пытался поддержать её весёлый настрой. Она даже смеялась, но сам он прекрасно знал, что именно скрывается за этим смехом. Он знал, что любое неосторожное слово может всё разрушить. Всего лишь одно слово… Потому что в ней скопилось столько боли и застоявшихся эмоций, что одно лишь неосторожное слово могло сломить её окончательно. Сарданапал пропустил тот момент, когда оказался в кресле, а Медузия обосновалась на подлокотнике и непринуждённо перебирала пальцами его волосы. Он так сильно по ней скучал… Каждый день в Магществе был пыткой. Каждый день вдали от неё был пыткой. Сейчас всё — кроме неё — вдруг перестало иметь смысл. Как будто и не было этих долгих недель без неё. Сейчас рядом с ней он чувствовал, будто в его жизнь вернулся недостающий фрагмент пазла. Как будто весь мир замкнулся на ней одной. Он скучал… Он невыносимо по ней скучал. Когда она первый раз поцеловала его в макушку, он на мгновение замер, а после, даже не успев подумать, ревниво выпалил то, что беспокоило его с самого его возвращения. — Что там Бессмертник? Он ухаживал за тобой? Пока он шёл от главных ворот до своего кабинета, то ненароком успел уловить мысли нескольких студентов. Все они вспоминали матч по драконболу недельной давности, фееричное завершение с попаданием обездвиживающего мяча точно в лицо главного судьи и злорадные заключения вроде: «А нечего было лезть к Медузии, вот и получил по заслугам». Он боялся за неё. Прекрасно знал, что она в состоянии постоять за себя и никогда не станет терпеть неподобающего к себе отношения. Знал… Но всё равно боялся, что ей пришлось в его отсутствие терпеть выходки Кощеева. А ещё он ревновал. Ужасно ревновал… Говорят, что там, где есть истинная любовь, ревности быть не может. Ревность — это сомнение. Сомнение в искренности партнёра и в собственной значимости. Это неуважение и оскорбление себя и своего партнёра. Там, где есть сомнения, любви быть не может. Когда-то Сарданапал тоже так думал. Когда-то давным-давно, когда ещё и сам не знал, каково это любить по-настоящему. С появлением Медузии в его жизни к нему пришло и понимание, что всё это чушь собачья и размышления тех, кто о любви не знает ровным счётом ничего. Какие-то пустые доводы диванных критиков. С осознанием своей любви к Медузии к нему пришло понимание, что истинная любовь без ревности невозможна. Ревность в здоровом её проявлении — это страх потерять любимого человека. Ревность — это нежелание делить с кем-то то сокровенное, что есть строго между двумя любящими друг друга людьми. Ревность — это не об ограничениях, ревность — это о любви. Медузия на его вопрос принялась с едва скрываемым азартом рассказывать о матче и о том, как в Бессмертника попал обездвиживающий мяч, заставив его уснуть почти на неделю. Сарданапал лукаво улыбался, слушая её рассказ, прекрасно представляя, как именно мяч выбрал для себя целью главного судью матча. Медузия на его подозрения как-то слишком поспешно и обеспокоенно отмахивалась и оправдывалась. И в конце концов не удержалась и снова поцеловала в макушку. Он понимал, что всё это лишь попытка скрыть свои истинные чувства. Когда-то они уже это проходили. Когда-то очень-очень давно, после чего решили навсегда остаться вместе. После чего академик навсегда стал пожизненно-посмертным главой Тибидохса. Это было около двух с половиной тысяч лет назад. Медузия тогда активно занималась изучением нежити и только начинала преподавать нежитеведение ученикам. Древнир планировал отойти от дел директора школы и передать бразды правления своему любимому ученику, но Сарданапал, часто вступающий в бой с Мраком, не спешил оседать на месте и сопротивлялся выбору учителя. У них с Медузией всё только начиналось. Сарданапал помнил то чувство, когда каждая встреча была настолько долгожданной, что любое ожидание сводило с ума, и все желания сводились к одному: быть всегда вместе. С тех пор мало, что изменилось, но тогда это ощущалось острее, и любая разлука была сродни пытке. И тем не менее кто-то должен был бороться с Мраком, заточать Хаос за Жуткие Ворота и стоять на страже порядка. Он не мыслил себя без этого. Не представлял, что будет делать, если вдруг согласиться на пост пожизненно-посмертного главы Тибидохса. Он старался проводить как можно больше времени в школе. Он старался проводить как можно больше времени с ней. И всё же им приходилось надолго разлучаться. Они оба понимали, что так надо. Мучились и страдали от тоски друг по другу, но понимали, что не могут иначе. Не сейчас… Казалось бы, они оба обговорили этот вопрос и всё решили. Но с каждым разом, когда он возвращался в Тибидохс после очередного похода… С каждым разом, когда он снова видел её, в ней что-то как будто бы менялось. С каждым разом всё больше. Она как-то странно на него смотрела. Каждый раз, когда Сарданапал спрашивал её об этом, она отмалчивалась, отводила взгляд и неизменно повторяла, что «всё в порядке». Но вопреки словам, в глазах её читалась какая-то тоска, боль и страх. Он не знал, как интерпретировать этот взгляд… А она продолжала молчать. Они прожили так четыре года, встречаясь украдкой в перерывах между его бесконечными походами. А потом он внезапно решил остаться навсегда и принять должность директора школы и никогда больше не отлучаться. Разве что на пару дней в Магщество. Медузия не знала, почему вдруг он так внезапно поменял своё решение, да и не стремилась узнать. Но как только он принял это решение и озвучил его ей, тот самый взгляд исчез, сменившись умиротворением, спокойствием и тихим счастьем. Она так и не узнала, что когда он вернулся в последний раз, он застал её спящей на диване в собственном кабинете. Он знал, что иногда она приходит сюда работать в его отсутствие и задерживается допоздна. Иногда засыпает прямо здесь… Но никогда не заставал её, когда возвращался. Она лежала, свернувшись калачиком и поджав под себя ноги, и во сне прижимала к себе его тёмно-синюю вельветовую рубашку, которую он потерял ещё три года назад. Она выглядела очень уставшей и изредка морщила лоб сквозь сон, как будто ей снились плохие сны. Сарданапал едва заметно шевельнул пальцами, и она сразу же расслабилась и как будто бы погрузилась в более глубокий сон. Он взял с кресла напротив всегда лежавший там плед оранжевого цвета и прикрыл её, отмечая, что она сразу же перестала ёжиться. На кофейном столике возле дивана были разложены квартальные отчёты, которые она, очевидно, решила перепроверить заранее перед отправкой в Магщество. Сарданапал подошёл ближе и сложил их в аккуратную стопку, как вдруг из-под одного отчёта выпало несколько вдвое сложенных листков пергамента. Он сначала не придал им большого значения, подумал, что это заметки и исправления Медузии, но как только развернул их, понял, что это совсем не заметки, а кое-что глубоко личное. Он подумал, что правильнее будет отложить письмо и уже собирался это сделать, как увидел собственное имя в первой строчке. И уже не смог остановиться… Он медленно сел в кресло, продолжая с жадностью читать письмо. Её письмо… Адресованное ему. Письмо, которое она так и не отправила и отправлять не собиралась. Последнее письмо из множества написанных и не отправленных. Столько боли было в этом письме, столько страха, столько скрытой мольбы и надежд! Он даже не знал, что за её лёгкими, временами грустными улыбками, за её слишком крепкими объятиями, за пылкими поцелуями скрывается такой вулкан эмоций. Теперь стало понятно, что именно скрывал её взгляд. Сейчас всё встало на свои места… Пока она спала, он нашёл маленькую коробочку с другими её письмами. Это был единственный раз, когда он пренебрёг её личными границами и так вломился в её секреты. Позже он корил себя за несдержанность, за то, что поступил так подло. Но знал, что поступил бы так снова, поскольку только так он узнал, что она хочет, но не может ему сказать. Только так он узнал, в какую войну с собой она вступает каждый божий день, пока его нет рядом. У него навсегда отпечатались в памяти слова, написанные ею в первом же письме: «Однажды ты спросил, всё ли у меня хорошо, а когда я ответила: "Да", ты спросил: "Честно?" Я тогда попросила тебя не задавать мне таких вопросов. Не потому, что не могу соврать. Потому что совру. Потому что в любом случае скажу, что всё хорошо. Потому что не умею по-другому. Не умею честно сказать, что всё паршиво и мне плохо…» Он знал, почему она пишет письма. Она сама ему однажды сказала, только он не понял, что она говорит совсем не гипотетически, а с огромным знанием дела. Она всегда считала, что намного легче писать письма, когда не собираешься их отправлять. Перестаёшь сдерживать себя и думать о том, что можно сказать, а о чём лучше промолчать. Вот и сейчас она писала ему так много писем и совсем не собиралась ему их показывать. Как будто ей было достаточно поговорить с ним вот так без ответа. Хотя он прекрасно знал, что для неё этого совсем не достаточно. Ей нужны были ответы, и ей нужно было, чтобы он был рядом. В каждом своём письме она неизменно писала одно и то же: «Я скучаю… Я невыносимо по тебе скучаю. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Здесь. Сейчас. Всегда. Потому что мне больно без тебя». Он думал, что они всё решили ещё тогда, четыре года назад. Когда обговорили необходимость его постоянных походов. Ему это казалось само собой разумеющимся, решённым… Но, прочитав все её письма, понял, что решённым всё это было только для него. Она хотела, чтобы он был рядом. И больше ничего… Когда он дочитал её последнее письмо, внутри словно весь мир перевернулся с ног на голову. Он совершенно не знал, что ему делать. На одной чаше весов стояло счастливое будущее с любимой женщиной. На другой — привычная жизнь и любимое дело. Он хотел быть с ней. Больше всего на свете. Он даже видел это будущее, как когда-то они оба осядут здесь и будут жить вместе. Но сейчас он не мог представить, как это перевернуть всю жизнь с ног на голову. Он привык бороться с Мраком на поле битвы, узнавать новые места и искать новую магию по всему свету непосредственно самому. Кабинетная работа — это не для него. Как он будет сидеть на месте, отправляя на борьбу кого-то другого? Подвергать опасности кого-то другого? Всё это было слишком для него… Самым ужасным было то, что Медузия прекрасно это понимала. Прекрасно понимала, что он не откажется. Оттого и не просила. Боялась, что для него она не настолько важна, чтобы соревноваться с магией и битвами со злом. Он неделю проходил в раздумьях, постоянно вспоминая, как, прикоснулся к листу из последнего письма, и перед глазами вмиг пролетели воспоминания Медузии. На страницах виднелись участки, ещё не до конца высохшие от слёз. Чернила в этих местах слегка расплылись, хоть это и не мешало с лёгкостью разбирать буквы. Слёзы всегда долго хранили магию написавшего. Вот Сарданапал и окунулся в самое яркое воспоминание Медузии, которое она пронесла на протяжение всего письма. Он видел, как она боролась с собой, чтобы не остановить его перед отъездом. Каждый раз одно и то же. И всё неизменно заканчивалось письмами. Каждый раз, когда она писала эти письма, она думала, что когда он будет уезжать в следующий раз, она не сдержит слёз и, вцепившись в его рукав, скажет ему со всей серьёзностью: «Останься со мной...» И каждый раз, когда он уезжал, она лишь грустно улыбалась ему на прощание, целовала в губы, обнимала изо всех сил, задерживаясь в объятиях чуть дольше, чем обычно, и желала удачи, неизменно повторяя, что будет его ждать. А потом возвращалась в свою комнату, со стальной выдержкой и чудовищным спокойствием запирала дверь на все замки и магические заклинания, накладывала заглушающие чары и обессиленно падала, начиная плакать навзрыд, сжимала в руках до побеления костяшек его рубашку, тайком украденную у него ещё три года назад, которая всегда пахла им, и начинала писать очередное письмо, пытаясь в одиночку справиться с вновь нахлынувшей тоской. В каждом последующем письме она говорила, что в следующий раз ей не хватит сил сдержаться, и она точно попросит его остаться. И так ни разу и не попросила. Лишь в одном из последних писем она призналась, что каждый раз боялась услышать его отказ. Оттого и не просила, уговаривая себя продержаться «ещё чуть-чуть»... Хотя бы пока он не скроется за яркой вспышкой Грааль Гардарики. После недельных раздумий он как-то проснулся рано утром, и первое, что сказал ей: «Я остаюсь… Я остаюсь навсегда». С тех пор он стал пожизненно-посмертным главой Тибидохса, и перспектива учить детей магии отныне больше не пугала, а представлялась ему самым величайшим призванием. Из воспоминаний его вывел третий поцелуй в макушку. Он не услышал, что она сказала перед этим, но когда она снова поцеловала его, все воспоминания отошли на второй план, возвращая его в настоящее. К ней… С её поцелуем все тревожные воспоминания куда-то ушли, оставив после себя бескрайнюю нежность. Его внезапно словно затопило безудержной любовью к этой женщине. — Я скучал. Он даже не успел опомниться, как слова уже слетели с его губ. Послышался сдавленный вдох, и ладонь Медузии на мгновение замерла, продолжая касаться его волос. Он почувствовал лёгкую дрожь в её пальцах и понял, что совершил ошибку, признавшись в этом сейчас. Одно лишь слово. Теперь он знал, что именно не следовало говорить ей сегодня, но было уже поздно. Он чувствовал, как рушилась вся её неприступная крепость, и как вместе с этой крепостью падала она сама. Всего лишь одно слово. — Я тоже, — как-то сдавленно и слишком уж поспешно произнесла Медузия, тут же замолкая. Он сразу понял, что сейчас она пыталась хоть как-то сохранить остатки своего душевного равновесия. Каждое произнесённое слово давалось с большим трудом. Каждое слово было подобно пытке. Каждое слово было отвоёвано в страшной войне с собой и своими эмоциями. Потому что каждое могло стать последним. Она буквально не могла сказать ни слова, потому что знала, что ещё одно, и она разразится рыданиями, не в силах себя сдержать. Сарданапал прекрасно знал, что надолго её не хватит. Механизм уже был запущен, эмоции рвались наружу, и было лишь вопросом времени, насколько долго она сможет держать их в себе. Медузия снова прикоснулась пальцами к его волосам, то ли успокаивая его, то ли пытаясь успокоить себя. Дрожь никуда не исчезла. А через секунду Сарданапал почувствовал, как о его макушку едва ощутимо разбивается капля. — Иди ко мне, — совсем тихо прошептал он, перехватывая её ладонь. Он слегка потянул Медузию на себя, заставив её пересесть с подлокотника к нему на колени. Её руки начали дрожать ещё сильнее, а глаза её наполнились страшным испугом. Он крепко прижал её к себе, не дожидаясь, когда она сделает это сама. Прошло несколько секунд перед тем, как её руки поползли к его спине, обнимая его за шею. И в мгновение ока она вцепилась в него с такой силой, что даже если бы он сейчас захотел разорвать объятие, у него бы это не получилось. Он почувствовал, как содрогнулось её тело в судорожном вдохе, а затем задрожали плечи и послышались уже откровенные всхлипы. Точка невозврата наступила. Эмоции выходили наружу, и она уже не могла сдерживать их. Она сжимала руки в кулаки, сминая его мантию на плечах, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву, но ничего не выходило. Сарданапал даже не пытался её успокоить: знал, что это не поможет. Бессмысленно было говорить: «Не плачь», когда её переполнял ураган эмоций, пытавшийся вырваться наружу. Глупо было говорить: «Успокойся», когда всё, что ей было нужно — это выплакаться. Ей нужно было, чтобы он был рядом, и он был. Гладил её по спине, крепко сжимал в объятиях и терпеливо ждал. Она долго плакала, дав волю эмоциям. Вся его мантия и рубашка в районе левой ключицы и левого плеча пропиталась её слезами, но он даже и не подумал про них. Он чувствовал сквозь ткань её горячее судорожное дыхание. Нос заложило от такого количества слёз, и дышать получалось только ртом, отчего выдохи получались ещё жарче. В конце концов, она немного успокоилась и перестала плакать. Медузия даже ослабила хватку и перестала сжимать в кулаках ткань его мантии, но объятия не разорвала. Так и сидела, уставшая и обессиленная, изредка неосознанно проводя пальцами по его шее. — Прости, — начала было Медузия едва слышным шёпотом. — Никогда не извиняйся за свои чувства. Сарданапал лишь крепче сжал её в объятиях, негласно давая понять, что он рядом. Всегда… — Я не знаю, что произошло… Я просто… Она хотела сказать: «Я просто скучала… Я невыносимо по тебе скучала…» Она хотела. Слова даже крутились на кончике языка, но что-то как будто мешало сказать. Однако Сарданапал и так всё понял без слов и лишь прошептал: — Я знаю, Меди, я знаю. Она неосознанно крепче прижалась к нему, всё ещё не решаясь посмотреть ему в глаза. Сарданапал, поняв, отчего в ней столько беспокойства, сказал то, что крутилось у него в голове с самого начала вечера: — Я никуда не исчезну. Пусть Магщество и пытается затащить меня к себе и отобрать школу, это не значит, что я пойду у них на поводу. Ты стоишь любых испытаний, и я всегда буду рядом. Даже не сомневайся в этом. — Ты читал письма? — с лёгким напряжением в голосе спросила Медузия. Сарданапал только сейчас осознал, где именно прокололся. Она никогда не говорила ему о своём страхе. Только писала об этом в своих письмах. В том самом первом письме из числа тех, которые он не должен был никогда прочитать. — Да… — он не собирался ей лгать, да и не видел в этом никакого смысла. — Прости, но я не могу сказать, что мне жаль. Мне стыдно, что я вломился в твоё личное, но мне не жаль, что я прочитал те письма. Только так я мог понять твоё внутреннее состояние. Медузия зашевелилась в его руках, наконец осмелившись предстать перед ним лицом к лицу. Глаза у неё были красные и опухшие. Дыхание всё ещё сбивалось на судорожные вдохи, но смотрела она максимально уверенно, и Сарданапал понял, что она готовиться задать самый главный вопрос, которого боялась ещё со времён написания писем. Вопрос, ответ на который расставит все точки над «i». — Ты остался из-за писем? Тогда, много веков назад? Вопреки услышанным словам, Сарданапал прочитал в её глазах совсем другое: «Остался, потому что пожалел меня?» Первые пару веков Сарданапал и сам задавался вопросом: что больше повлияло тогда на его решение — тоска по Медузии или откровение её писем? Ответ пришёл сам собой спустя пару столетий. Это было настолько элементарно, что Сарданапал удивился, как мог сомневаться столько времени. — Нет. Я остался, потому что находиться постоянно вдали от тебя, видясь в краткие промежутки между моими походами, было невыносимо. Я хотел иметь возможность обнимать тебя тогда, когда мне этого хотелось. Внезапно, в порыве нежности, а не ждать, когда я вернусь. Мне хотелось просыпаться рядом с тобой и целовать тебя сонную, в то время, когда ты ещё пытаешься закрыть одеялом нас обоих и поспать ещё две минутки. Он говорил это с такой лёгкостью, будто заранее готовил этот ответ. Но на самом деле он просто вспомнил те первые месяцы, когда они смогли позволить себе быть вместе. Вспомнил, как они засиживались до глубокой ночи, разговаривая и целуясь часами. Только это… Больше ничего. Как его каждое утро пьянило осознание, что эта женщина спит рядом и дарит ему свои первые улыбки каждый день. Именно тогда он понял, как сильно хотел быть с ней. Никакие походы не сравняться с ней. Она стоила того… Тысячу раз стоила всех его жертв. — Но твои письма стали толчком. Благодаря им я узнал, что тогда так тебя тревожило и беспокоило. Благодаря им я понял, как сильно хочу быть рядом. Когда он замолчал, Медузия как-то заторможенно и неосознанно закивала, отводя взгляд. Словно именно это ей и нужно было услышать, чтобы увериться в искренности его поступка. Прошло не больше минуты, и она почувствовала, как к глазам снова подступают слёзы. И она внезапно для них обоих обхватила его лицо руками и припала к его губам. Поцелуй получился скомканным, порывистым и коротким, с солёным привкусом слёз на губах. — Я люблю тебя, — на краткий миг отрываясь от его губ, прошептала Медузия, опаляя своим дыханием его лицо. Сарданапал на это принялся осыпать её лицо мелкими поцелуями. Его ответ и не нужно было озвучивать. Она видела его чувства по его глазам, слышала в его словах, чувствовала в его поступках. Она всегда знала о его любви к ней, но так редко говорила эти слова сама. Она никогда не умела говорить. Не умела говорить всё словами вслух. Оттого и писала письма. Но сейчас… Впервые за тысячи лет… Ей открылась большая истина: слова не значат ничего, если в них не вкладывать чувства. А о чувствах можно было говорить и без слов. И она говорила. Прямо сейчас. Она говорила с ним поцелуями.27 марта — 1 апреля 2023 г.