Ассимиляция

«Только что академик Сеченов выступил с заявлением, полностью опровергнув слухи о сбое в работе гражданских роботов на Предприятии 3826. В настоящий момент работа Предприятия идёт полным ходом, вскоре экстренный протокол будет деактивирован» «Умоляю тебя, Серёжа, Сеченов должен умереть!» «Да как же вы меня все задрали! Ебучие пироги, это что ж получается-то?.. На одной чаше весов — лживые манипуляторы...» «Я Сеченова и пальцем не трону. Хватит с меня. Отвоевался боец...» «Это ошибка, майор!» Разумное решение — выдернуть к чёртовой матери эти полимерные сопли из левой руки! Потребовались усилия, ведь провода закреплены в перчатке крепко. Треск электричества чуть жалил ладонь, но Сергею было уже не до этого. Под проводами металось что-то скользкое и твёрдое, действительно, полимерные сопли! Он изловчился и рванул один конец, что было сил. В ответ раздался тонкий писк, и он увидел, что провод с треском электричества отделился от ладони. С интересом заметив, как в результате этого движения на коже выступают капли крови, он стал дёргать второй. Он думал, тот оторвётся, от этого так и разило дурным, казалось, это зло высасывало энергию из кожи… Но ничего не оторвалось. Не было ни потрескивания, ни щёлканья, только пустая перчатка. А потом в ладонь будто бы плеснули пару литров сырой воды. По лицу пробежала гримаса отвращения: куда теперь девать это нечто, содержащее в себе разум Харитона Захарова? Вот куда? В банку закатать? Хотя это может повредить хранившемуся в памяти и расшифрованному им сообщению… Разжал кулак и ещё некоторое время держал в нём повреждённую руку — чтобы кровь ушла. Прислушался к собственному сердцу. Оно, кажется, не билось, зато дыхание было ровное. В перчатке полимерная сопля продержится недолго, лучше её где-нибудь хранить. Действительно, лучше всего в банке! От беды подальше. И там же его оставить. Он поглядел на красный глаз индикатора, подрагивающий на чёрной перчатке. Как говорится, в плохом иногда содержится хорошее, иногда очень даже хорошее… Кстати, про собеседника, на счёт которого рассчитывало его подсознание, ничего серьёзного сказать пока было нельзя. Знаков, подтверждающих это, тоже. ХРАЗ тот ещё подлец, и к нему уже нет доверия. Как, впрочем, нет и ко всем остальным. Но и потерять надо что-то самое главное, по законам жанра… И, что самое удивительное, мысли о собственном достоинстве перестали казаться ему самоуважением. Осенило: мысль, гениальная мысль! Сергей повернулся к Зинаиде Петровне: — Мать, одолжи банку... Тёща только юбкой махнула и направилась к дому — чудо-избушке на курьих ножках. Вот уж никогда не поверил бы, что собственная тёща — копия Бабы-Яги, так ещё и вооружена от души! На своём веку он, конечно, видел, как соседские бабульки помогают друг другу доставать дефицит, выращивают огурцы на подоконниках и ходят за грибами к высоким серым холмам — но такого он себе представить не мог. Сергей зажал дыру в перчатке другой ладонью, ведь полимерные сопли могут и вылезти, и сквозь зубы прошипел: — Закатаю тебя в банку, варенье из тебя сделаю... Свежий летний ветер бил в лицо, освежал, трепал волосы. Справившись с перчаткой, Сергей оглянулся — не видно ли поблизости бешеных роботов? Но, кроме примыкающей к кустам липовой аллеи, больше ничего видно не было. Только небо по-прежнему было пронзительно синим. Ветер бил по ушам и гнал над дорогой редкие капли летящего мимо тёплого дождя. Сильно пахло мокрой листвой и липовой смолой. На душе стало весело и удивительно хорошо. Сергею казалось, что в мире никогда не бывает столько счастья. И всего несколько шагов отделяют его от этой светлой и чистой дали. Но всё же он чувствовал — что-то здесь не так. Что-то не совсем настоящее. Он помнил, как в последний раз ощущал происходящее во всём его великолепии, сидя за круглым письменным столом из красного дерева и уминая котлету с подливой. Вот только с тех пор прошло немало лет, и на душе безумно мерзко. До такой степени, что порыв к самоубийству был более чем правильный. Посылать подальше этот мир, в котором даже тараканы не смеются, было глупо — возможно, потому, его уже несло куда-то в сторону. Но надо было держать лицо и делать вид, будто ничего не происходит. И ведь права Зина: Филатову разнёс на куски, ведь помнил, как в Лимбо наткнулся на её безтелую сиреневую голову. Пустой отрешённый взгляд. Будто прошлое накрыла чёрная волна, с силой подбросила на гребень и вместе с волнами смыла за невидимые грани. Так где она, та маленькая сказочная страна, куда человек может попасть, думая о хорошем? Неужели снова обречён до конца своих дней гонять пустоту? Или, может быть, всё-таки существует какой-то другой способ? Да, есть. Всё бросить и смыться на курорт. На недельку, до второго, бы уехать в Комарово... — Удачи, Серёжа, — пробурчала внезапно появившаяся Зинаида Петровна, протягивая ему жестяную банку, украшенную каёмкой по кругу и фирменной эмблемой «Светлоярского Рыбоконсервного», — клади сюда. Тварь ты дрожащая... Сергей филигранно-осторожно положил чёрный полимер в банку и сразу крепко закрутил крышку. Сухо растёр о зубы прощальные слова, бросив их тёще, и направился к комплексу «Челомей». Возле дверей, которые должны были служить вечным стеклянным блоком для жизненных программ, застыл рослый робот-охранник. Убить Дмитрия Сергеевича... Безумие, окончательное и бесповоротное. Разве можно убить того, кто в любой момент может стать только памятью? Разве существует жизнь, кроме этой? А разве сознание исчезает после ухода в небытие? Глупые культистские вопросы. Ясно, что жизнь продолжается. И будет продолжаться, несмотря ни на что. Остаётся только радоваться ей, и радоваться именно под жарким солнцем у моря, которое по-прежнему будет купать в своих лучах… Вот только где взять такой загар, чтобы не обгореть до пепла? Сергей ухмыльнулся. Согревать надеждой было легко. Но самому уже нечего было греть. Жара и предельное напряжение выжали из него всё, даже то немногое доброе, чем он дорожил. Да и трудно было ожидать иного. Люди ведь не просто «белые нитки» или «единый белок». Они связаны сотнями маленьких и очень ярких ниток, каждая из которых соединена с тысячами других. Протяни руку, помани за собой, шепни таинственное слово — и тысяча ниточек потянутся вслед за тобой, грозя запутаться в твоей… Пока Сергей ехал в лифте «Челомея», то успел разузнать о проекте «Атомное Сердце» благодаря сообщению от компьютера: «Проект “Атомное Сердце”. Утверждён секретным съездом ЦК КПСС от 14 февраля 1951 года» «Смена политического режима, свержение капитализма, установление коммунизма...» «захват стратегических и военных объектов...» Хороший план, ничего не скажешь. Внедриться в стан врага по уши, а потом резко нажать красную кнопку. Деактивация атомного сердца Америки, свержение правительства... Безумие, но вполне осуществимое. По дороге к кабинету Дмитрия Сергеевича успел разглядеть всех роботов, стоявших у стен коридора, на бронзовых постаментах. У всех них были скрытые боевые предназначения, порою очень жуткие. Удивительно... Почему же ему никто об этом не сказал? Надо рискнуть и спросить. Банка с чёрным полимером в рюкзаке с оружием и патронами вроде бы не бунтовала и не пыталась вырваться. Уже хорошо. *** — Сынок, в чём дело? — академик Дмитрий Сергеевич Сеченов оторвался от работы, заслышав шаги Сергея в зале. — Товарищ Сеченов, тут дело есть. Полимерное варенье, оно же ХРАЗ, — Сергей протянул закатанную банку, по стенкам которой металось чёрное скользкое содержимое. — Как над тобой посмеялись, Харитон! — усмехнулся Дмитрий Сергеевич, приняв банку. — Это больше не варенье, а консервы. Шпроты... Не беспокойся, у меня уже есть план. Дмитрий Сергеевич закрыл дверь за собой и плотно запер. Сейчас он выглядел усталым, из чего Сергей сделал вывод, что тот был действительно не в духе. А если настроение было тяжёлым, работать с ним не имело смысла. Раньше, во время их короткого общения, с Дмитрием Сергеевичем всегда можно было поговорить по душам, и за это время многое прояснялось. Но с этого момента он больше не хотел ничего прояснять. Как сказал один древний восточный мудрец, «судьба изменчива и полна тайн». Даже непонятно, как она могла изменить его настроение за какие-нибудь несколько минут. Впрочем, никаких тайн нет, а есть циклическое восхождение души от низших ступеней к высшим, законное и естественное для каждого живого существа. Но не все придерживаются его. Быть может, то же самое можно сказать и про Дмитрия Сергеевича? Выражение его лица становилось все более мрачным. Видимо, он колебался между желанием поговорить с кем-то и нехорошими предчувствиями. Близняшки держались по стойке «смирно», и Сергей, судя по всему, не представлял для них угрозы. Дмитрий Сергеевич нашёл в ящике стола щебетарь, этакие карманные часы, и начал наговаривать: — Начальнику техобеспечения. Предоставьте корпус прототипа андроида и отключите его от нейросети. Модули искусственного интеллекта удалите. Мне нужна пустая машина без системы управления, — убрал часы обратно в ящик и смахнул со лба несуществующую испарину. — Подождём до вечера, доставят быстро. Предполагаю, что с Зинаидой нужно что-то делать. Она обозлена на меня из-за Екатерины... Катюша... Имя отозвалось внутри тупой болью. Прошлое, настоящее и будущее переплетались так же, как в старой сказке, только вместо камня, птицы или розы были слова — их надо было собрать воедино, чтобы получилась картина. Вот и сейчас возникло нечто похожее. Разбитой вазой чуть не упал на пол. Как в старой сказке, он не знал, кто волк. И ничего не мог с собою сделать. Ничего не мог с собою сделать... Осколки памяти сложили размытый образ: гибкая и красивая, плечи в веснушках, мягкий контур обкусанных губ. При взгляде на неё едва ли не останавливалось сердце, но он тут же помнил, сколько в нём дыр, какие швы и рубцы. Он не хотел, не умел любить и не будет отныне, а только страстно ненавидел, страстно презирал и снова ненавидел. «Я запомнил сон, где мы вдвоём...» Теперь не мил этот блеск янтарных глаз. С ним было просто, но теперь всё иначе. Теперь он действительно понял, какая мука — любить вот это существо, которое нельзя любить, потому что оно — смерть. Это было больно. Больнее всего, когда вдруг открывалось, что и ты — тоже мёртв. Что любить можно только мёртвое, ничто. Но откуда оно, это ничто? Что это такое — пустота, в которой скрыта жизнь? И вдруг делалось понятно: если нечто отбрасывает назад тень, значит, оно есть. Сергей подошёл к Близняшкам и одну из них — Левую или Правую? — погладил по холодной гладкой щеке. Нервно выдохнул: — Катюша... Как же я скучаю... В маленьком городе нашем сто тысяч красавиц... Но ни одна мне из них ни за что не нужна... Хоть какая-то часть от неё осталась. Сергей будто очнулся и заметил, что Дмитрий Сергеевич наблюдает за всей этой драмой, разыгравшейся на подмостках его внутреннего мира. Предпочёл уйти, уехать, добраться до своей квартирки чуть подальше от центра парящего острова. Там можно перевести дух, поужинать и наконец-то выспаться. Неужели теперь всё спокойно... Всё в порядке. Снова. Он уже подумал было, не выпить ли чего-нибудь, но удержал себя от этого. Взял на кухне последнюю сигарету и вышел на балкон. Золотистый закат медленно переливался мягкими оттенками розового, ярко-оранжевого и нежно-лилового. Воздух был неподвижен, и только чуть дрожал край невидимого ветерка — словно миллионы невидимых голосов пели одну странную песню, состоявшую из одних имён. Дунул ветер — и сразу умолкли невидимые голоса, певшие о чём-то настоящем и вечном, невыразимом словами, таком единственном и неповторимом, которое способны чувствовать лишь человеческие души, вышедшие из тумана небытия. Сергей всё курил и глядел на статичный, словно снимок, пейзаж вечерней улицы, с её тёмными ровными силуэтами сталинских квартир, чёрными закрашенными прямоугольниками подъездов и зелёными квадратиками палисадников. Впервые за много дней на душе у него вдруг стало покойно и безмятежно — хотя в принципе это было очень редким, крайне редким и даже несколько запредельным состоянием души. Но сейчас, после последней сигареты, оно пришло как ни странно именно от созерцания окружающего пейзажа. Никотин жёг горло, нервы, сознание и душу; счастье, казалось, мигало где-то впереди, но ему ещё предстояло проявиться, а сейчас можно было расслабиться и просто наблюдать за этим удивительным миром и этой дивной весной. Надо же, всего несколько часов назад эти дома были для него полной абстракцией. А теперь их очертания вызвали у Сергея почти физическое, ни с чем не сравнимое чувство принадлежности к миру, который был так же реален, как и он сам. Спать он лёг, когда закат окрасился в чёрный. Что будет завтра, он пока не представлял. Но одно было ясно: если б не эта несуразица со сбоем на Предприятии, всё было бы совсем по-другому. Просто праздник какой-то… Впрочем, завтра будет новый день. И он явно отличится от сегодняшнего. Во всяком случае, настроение было хорошим. Даже очень хорошим, без всяких там оговорок. Через три дня хорошо отдохнувший дома Сергей получил вызов в главное здание комплекса «Челомей». Электронный голос Дмитрия Сергеевича застал его прямо за завтраком, за яичницей с чаем и сосисками: «Серёжа, не отвлекаю?» — Нет, Дмитрий Сергеевич. Что-то случилось? «Доставили. Приезжай скорее!» И, уже отключаясь, добавил: «Чай допьёшь?» Завтрак прошёл быстро, и Сергей стал собираться. В шкафу висело две его куртки — чёрная и коричневая, но одну из них он специально не стал надевать на работу. Зашнуровав сапоги и накинув ветровку, он спустился в подъезд. Утро свежее, полное ярких сочных красок. Сергей неторопливо шагал по тропинке, вьющейся между старыми яблонями, оглядывая окрестности. Всё, как он любил. Но сейчас куда-то подевалось всё то, из-за чего он когда-нибудь назвал бы свой мир мечтой. То ли погода изменилась, то ли его мысли были далеко от этой идиллической панорамы. Чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Вот что хороший отдых делает! Все эти три дня высыпался, общался с соседями и набирался сил. Какое же наслаждение испытал, переодевшись из формы в обычную гражданскую одежду. Много ль надо советскому гражданину — брюки, туфли, рубашку, платок, кепку! Теперь носить форму можно только для официальных встреч... Хорошо, что он её, перепачканную в крови и мазуте, бросил в стирку. Сейчас надевать её стало легче. И ещё — теперь не надо было напяливать на лицо эту глупую улыбку, за которую, когда на него смотрят люди, в лучшем случае хлопают по плечу, а в худшем норовят дать пинка под зад. Улыбка куда больше напоминала оскал. И вообще, раз выражение лица изменилось, значит, оно не такое уж мрачное, если о нём не спрашивают люди. Всё те же высоченные стены, длинные коридоры и огромные залы, роскошного, торжественного в своём величии научного комплекса, всюду — золото, мрамор, книги и картины, много золота и бронзы, но нет даже пылинки, нет и следа какой-нибудь химической дряни, которая в конце концов погубила бы человеческий организм. Видно, об этом позаботился товарищ Сеченов не здесь и не сейчас. В общем, всё хорошо, прекрасная маркиза! Дмитрий Сергеевич, как обычно, в своём кабинете, за светлым письменным столом. День ясный и тёплый, а полёт на «Турбине» под «Радио Будущего» ещё свежий ветер добавил и хорошим настроением зарядил. Неподалёку от стоящих Близняшек стояла железная распаянная коробка, и Сергей поинтересовался, что в ней. Дмитрий Сергеевич коротко рассмеялся: — Это явно какая-то шутка... Прислали проект робота-балетмейстера, отличающегося особой грацией и гибкостью. Серёжа, взгляни-ка! — указал на коробку, подошёл к ней и развернул к Сергею. Сергей пригляделся. Робот представлял из себя фигуру высокого, хорошо сложенного человека, причём между частями конечностей просвечивал чёрный прополимеренный каркас. На плечах у робота выгравированы красные звёзды. Вместо лица ровная овальная деталь, такая же, как у Близняшек, с характерной звездой на лбу. Как тут Пушкина не вспомнить... Вот так экземпляр! Ага... Уши сродни динамикам, принимающим и обрабатывающим звук. Сергей приметил: — Шеф, он не похож на других роботов. Больше на Близняшек смахивает. Балерун... — горько сыронизировал, запустив руку в волосы: — Похоже, тема балета будет преследовать меня всю жизнь... — Функциональная модель андроида АНД-Р10А, мы их ласково зовём Андрюшами. Гибрид модели балерины и робота ВОВ-А6. Сплав стали, серебра и полимера. — Таких я не видел... — Экспериментальная модель, в ход мы её пока не пустили. Ты вовремя: я уже успел поставить туда модуль искусственного интеллекта. Так, машина у нас есть. Сынок, я думаю, что ты понял, в чём состоит наш замысел, — левый глаз Дмитрия Сергеевича чуть прищурился, а уголок рта пополз вверх. — Предполагаю: запихнуть ХРАЗа в робота? — выразил Сергей свою догадку. Действительно, зачем же ещё может понадобиться пустая машина? — Высокофункционального робота! Он мне тогда говорил, что ему не нужно новое тело, что ему хорошо живётся и в качестве, как ты выразился, полимерной сопли, — Дмитрий Сергеевич усмехнулся. Тепло улыбаясь, он прибавил: — Думаю, мы переубедим его. Но есть и другой довод: держать Харитона в какой-либо тюрьме слишком опасно, и я не доверяю надсмотрщикам. Зато я доверяю тебе. — Поразительно... — Сергей ещё раз оглядел андроида. — Но как мы поймём, что это ХРАЗ, а не кто-то ещё? Дмитрий Сергеевич нажал крошечные кнопки на висках андроида и снял звезду со лба. Плоская часть лица, сиявшая, точно зеркало, сдвинулась вверх и скрылась в гибкой щели, которая своей дуговидностью напоминала линию роста волос у человека. Под этой маской скрывалась почти пустая голова робота, то есть наполненная разного рода полимерными механизмами. Сергей покривился: словно с человека сняли лицо вместе с мышцами и черепом и теперь мозги видно. Но всё же теперь робот походил на человека, если не считать множества устройств, до этого скрытых в голове. Теперь их стало видно, и удивление переросло в восхищение — так можно было выглядеть только в самом начале робототехники. Впервые Сергей понял, почему роботизированная революция началась именно в Союзе. Такое невозможно было сделать где-нибудь ещё — во всяком случае, очень долгое время. Ещё раз глянул на голову робота: словно неведомые алхимики стёрли кожу с человеческого тела, оставляя самый живой нерв, проходивший внутри головы, который и дал жизнь как существу, теперь уже полумёртвому и как бы ставному, но ещё способному сознавать себя. — И что это нам даст? — Мы можем поместить сюда биополимерный слепок лица. Для этого потребуется время. Но сначала испытаем его, посмотрим, нет ли неисправностей. Сейчас, — Дмитрий Сергеевич вслух отдал команду работать, и робот зашевелился, поднялся на ноги, сделал несколько балетных шажков. Потом начал медленно поворачивать голову. Ага, парень работает исправно. Пируэты вполне хорошие, гибкие и грациозные. Вот что значит — сделан на совесть! Как робот знает своё дело, так и человек должен знать, на что он способен. Через неделю, глядишь, человеком станет. Сергей несмело коснулся его холодного плеча и спросил осторожно: — Ну-ка... Скажи что-нибудь... — Заяц... Заяц... — ответил робот надтреснуто. — А ты? — А я Волк! — ответил Сергей в тон роботу, поняв шутку, и тот начал поочерёдно указывать на грудь то себе, то ему, повторяя, как заведённый: — Заяц-Волк, Заяц-Волк, Заяц-Волк... Уточнить бы ещё разок: — Дмитрий Сергеевич, как ему лицо вернуть? — Секунду, — теперь команду отдал мысленно, и внутренности головы накрылись блестящей маской. — О... — удивился Сергей. — Не-а, — послышался хрипловатый механический голос. Сергей вздрогнул от такой знакомой, но всё равно внезапной реакции. — Голосовой модуль изменим, — Дмитрий Сергеевич продолжал что-то высматривать в документах, которые прилагались к роботу. — Этот временно я позаимствовал у сломанного робота-аниматора, который развлекает детишек. А по поводу всего этого: когда мы его подключим к нейросети, то он может скрывать своё лицо, если сам этого захочет. Робота перевели в спящий режим и положили на пол. Работа предстоит мощная... Сергей предположил, что если придётся доставать откуда-то полимерное лицо, то нужно задействовать Близняшек и их жутковатый ритуал с ключом от полимерного хранилища информации, выглядящего, как человек из желе. Теперь надо этого робота перенести в ремонтное отделение, чтобы внести туда кое-какие модификации. — Правая, Левая, позаботьтесь о товарище, — указал на андроида Дмитрий Сергеевич. Те взяли робота на руки, положив его ноги и спину себе на плечи, и понесли к лифту. Сергею и Дмитрию Сергеевичу пришлось спускаться на втором лифте. Уже в ремонтном отделении, светлом просторном помещении, робота расположили на столе с инструментами. Положили, раскинув руки и ноги. — Какой красавчик! — внезапно прошелестела ремшкаф ЭЛЕАНОРА. Сергей усмехнулся: вот же похотливая машина, андроид ещё не готов, а она свои провода к нему тянет! — Товарищ Сеченов, как я жажду принять его полимер! — Подожди. Распахни лучше свой арсенал, — умеет же Дмитрий Сергеевич выдать подходящую фразу! Сергей вдруг спросил: — Дмитрий Сергеевич, а у него есть боевой режим? — Предусмотрен, — кивнул тот. — Чем-то похож на боевые способности Близняшек. Те же пируэты, острые предметы из конечностей... ЭЛЕАНОРА, можешь приступать. Начини его чем-нибудь, оружием, боеприпасами... Знал бы ты, Серёжа, как я скучаю по Штоку... — Да, ХРАЗ косвенно виноват в его гибели... — Здесь нет его вины, ведь Шток погиб из-за товарища Филатовой. А прямо он виновен в гибели и товарища Молотова, и всего отряда «Аргентум», и самой Филатовой. — От этого ему уже не отмыться, шеф... Будь он человеком, пожизненным бы не отделался. *** Ещё через пару дней в «Челомее» Сергей не увидел робота. Что ж, небось ЭЛЕАНОРА его там сношает во все конечности... Вот же похотливый холодильник... Целый день Сергей разглядывал книжки по робототехнике в шкафу, запоем читая всё, что там было. Поход в тир поглотил ещё часть его дня. Следующий день оказался самым главным — его личным днём. В его душе соединились всё лучшее, им приобретённое за последнее время, и в его голове наконец забрезжило то, ради чего всё делалось. Мосты сожжены, подумать только! В жизни с него уже достаточно злобы, ненависти и взаимной ненависти, нечего кормить чёрную дыру, затянувшую всю его душу, он лучше будет долго и старательно жить в мире и согласии с людьми, особенно с ХРАЗом, если его потом можно будет назвать человеком. Дмитрий Сергеевич вызвал его в отделение, связанное с модификацией полимеров. У Сергея внутри что-то дрогнуло, когда он увидел на столе дикое сооружение из запаянного стеклом колеса для хомячков и проводов, идущих от него к большому экрану и пульту с несколькими кнопками. Это был высоковольтный трансформатор, который должен был крутить колесо. Страшно представить, что за хомячка тут будут крутить. Но Дмитрий Сергеевич всё рассказал подробно и даже показал схему. Рядом с хомячьим колесом Сергей увидел знакомую банку из-под консервов с чёрной слизью. ХРАЗ, давно не виделись! При виде его полимерные сопли заметались по банке, и Сергей рассмеялся. Всё-таки нет на свете таких откровений, которые не открыли бы человеку укромные уголки самого сокровенного сознания. Но самый главный пункт сборки с тех пор Сергей знал. Теперь можно было задавать вопросы, про которые он прежде боялся даже думать. Для этого, если разобраться, следовало вскрыть банку. Как говорится, что прикажете с этой хразовухой делать? — Серёжа, нужно провести центрифугирование, — Дмитрий Сергеевич погасил свет в комнате. Видать, чтоб электричество сэкономить. — Плюс держу рядом нейрополимерный расширитель «Восход», — указал на лежащую у трансформатора крошечную красную звёздочку. — Думаю, Харитон будет рад тому, что он воспользовался своим же изобретением. Нужно отделить личность Харитона от личности перчатки. Иначе какой смысл был его вытаскивать и помещать в новый корпус? Вообще, это всё нужно проделать в Академии Последствий, но такая работа может пройти и здесь. Кое-чем всё равно придётся пожертвовать. Сергей пожал плечами. В самом деле. Если оставить сопли такими, какие они сейчас, то от своих идей Харитон не откажется. Нужно переработать его. Вскользь поинтересовался, как там робот, и Дмитрий Сергеевич ответил, что всё прекрасно. Сергей хотел снова пошутить про мазохистские наклонности ремшкафа, но прикусил язык. Дмитрий Сергеевич осторожно открыл банку и переложил чёрную слизь в колесо. Пора приступать к сложному эксперименту, где, возможно, решается судьба чёрной полимерной сопли. Трансформатор и экран запущены, на экране различные графики. Полимерная активность, видать, всякая. Пока что всё ровно, этакая кардиограмма. Всё в норме. — Готов, Харитон? — спросил Дмитрий Сергеевич, держа указательный палец над красной кнопкой, запускающую хомячье колесо. Слизь бешено заметалась по спицам, графики запрыгали. Сергей пригляделся: неужели не согласен? Что делать... Это необходимо. — Друг мой, это для твоего же блага. Согласен? Запускаю, — палец на кнопке. Началась форменная фантасмагория, чёрные сопли помчали по спицам колеса, динамик, воспроизводивший их трещания в звук, наполнился помехами, перемежавшимися дикими криками. Сергей едко пошутил: — ХРАЗ, ты крутишься, как белка в колесе! — Неч... я тебя... — послышалось. — А-А-А! На экране происходило какое-то бешенство: эпилептически прыгали графики активности полимера, трещали помехи, весь кабинет оглашали противные трески электричества, помехи переливались мешаниной из слов и криков, и ничего нельзя было разобрать. Затем что-то негромко щёлкнуло, свет мигнул и погас. Щёлкнуло в четвертый или пятый раз, затем одновременно зажёгся и тут же погас свет во всем кабинете. Мерцающие в полумраке лампочки делали его похожим на декорацию к какому-нибудь фильму ужасов. Постепенно звуки на экране стихли. Слышно было только хриплое дыхание Дмитрия Сергеевича. Он сидел за своим столом и странно покачивался. Казалось, он просто пытается сохранить равновесие — руки его сжимались и разжимались. Потом он вдруг как-то безвольно повалился на пол и замер. Наконец освещение стало нормальным. Так оно оставалось еще около минуты, а потом опять погасло. Сергей встал из-за пульта, протёр виски и спросил: — Всё в порядке, шеф? — Да, сынок. Лёгкая перегрузка, — хрипло ответил Дмитрий Сергеевич. — Дальше? — спросил он у Сергея. Видимо, говорить ему было очень трудно. Тем не менее, голос был ровным, спокойным и даже каким-то интеллигентным. — Давайте. Мы сейчас действительно из него сделаем варенье... — Запускай, сынок! — Сергей снова нажал на кнопку, и колесо завертелось, накатывая на спицы полимер. Экран ожил, на нём резкими скачками задрожал график, звуковые помехи окрасились неразборчивыми криками: — Говорите! Говорите! Сорок пять... Сорок пять... Пятьдесят... Как это? Что? При чём тут инерционность? Как вы можете?! Вы же там всё перебьёте! Где взять ещё? Кто? Говорите! Тридцать два... Тридцать два... Сорок один... Сорок один... Форменное нейрополимерное безумие, при котором рвутся прежние связи и образуются новые, из отдельных частей, начинённых не то смысловыми галлюцинациями, не тащимыми ни из каких смыслов. Сергей боялся представить, что сейчас чувствует эта полимерная сопля, которую сейчас буквально наматывают на колесо. Колесование. Древняя казнь. Совершеннейшая невозможность на неё смотреть. Неспешное, неумолимое, завораживающее своей красотой избиение. Наконец что-то послышалось, какое-то месиво из звуков, которое сложилось в слова: — Это система «Хранитель Знаний». И я теряю с ней связи, к сожалению... Психопатологическая динамика роста вглубь слепому очевидна... Я только промышленная отрасль солезаготовки, мой мёртвый товарищ... — Почему? — спросил Дмитрий Сергеевич. — Потому что моя система перегружена.. Боль устранили безболезненно... — Ты несёшь околесицу, ХРАЗ! — перебил Сергей. — О чём ты? — Сынок, сбавь обороты! Или... — Или что? — хрипло рассмеявшись, совершенно внятно заскрипел ХРАЗ, словно у него произошло короткое просветление. — Сотрёте все мои убеждения, чтобы я стал бесчувственным куском металла, пусть и способным мыслить? Чтобы я забыл всё это? Чтобы мне стало всё равно? Вперёд, — сорвался на глухой хрип. — Я вас только поблагодарю. Снова затрещали помехи, полимер уже вовсю наматывался на колесо, и Сергей почувствовал, что его ладони взмокли от напряжения. Трещал ток, экран противно пищал, всё это звуковое месиво едва ли не вышибало разум из головы, внушая, будто в черепной коробке бушует ураган. Трудно было всё это воспринимать, но теперь хоть существовала возможность отвлечься, потирая натруженные руки. Впрочем, процесс шёл уже с трудом — колесо со спрессованным полимером прогибалось под собственной тяжестью, а с его движением натяжение становилось сильнее и сильнее, так что минут через десять Сергей перестал что-либо понимать. Хлоп! Ещё хлоп! И ещё раз. Так, значит, через час или два надо будет начинать вырубать эту дурь? А что же дальше? Сергей вспомнил о своих планах на день. Они были самыми что ни на есть миролюбивыми — он собирался сходить в кино, а потом, ближе к ночи, если не будет дождя, прогуляться по набережной Москвы. — Единый подход... Единая власть! Оглянись на меня, смелей... — фарш из звуков сменился внятным: — Индустриальные технологии... Внедрение технологий... Не интересуют сдвиги в стекольно-солдатской промышленности, интересует лишь моё стёклышко, мутное, родниковое, слёзное и чистое... От чёрной сопли отделялось нечто грязно-серое, моталось и плескалось. Вот ты какое, центрифугирование... Наконец через пять минут бессмысленного бреда послышалось вполне внятное: — Меня зовут Харитон.... Дмитрий Сергеевич выключил трансформатор, а серое нечто слил в банку из-под консервов. По спицам прыгали прежние чёрные сопли, только более густые, путаясь в самих себе. Сергей уже чувствовал себя лучше — но внутри у него всё так же неприятно клокотало, словно там, вместо сердца, был чугунный колпак. Или просто там не было сердца. Глянул: отфильтровали сопли, ах, отфильтровали! — Пусть отдыхает, — улыбнулся Дмитрий Сергеевич, и они с Сергеем вышли из кабинета. — Робот как раз готов. В сопровождении Близняшек спустились к ЭЛЕАНОРЕ, которая теперь стояла выключенная. Как говорится, затрахала она болванку... Он там жив хоть? Прошли дальше. Робот так и лежал на столе, с раскинутыми конечностями. Только кое-что изменилось. Дмитрий Сергеевич указал на лицо андроида: — Пришлось хорошо покопаться, чтобы найти подходящее фото. Узнаёшь? Новое биополимерное лицо было довольно красивым: с острым подбородком, выразительными скулами, прямым носом и тёмными глазами. — Что-то знакомое... — ловил отзывающиеся в памяти линии и углы, будто крутил ручку радио. Кажется порою, что что-то промелькнуло, но оно ускользает. — Не ХРАЗ ли это? — Действительно так! Я сам удивился, что в молодости он был таким оторвой! Это лицо прекрасно подходит для нашего андроида. Для лица использованы наработки ГПД-60, экспериментального образца «живой головы». Глядя на лицо робота так близко, Сергей теперь узнавал то, что было в его глазах раньше, а именно взгляд живого человека и совсем рядом, живые и чуть-чуть усталые лучики морщинок вокруг век. Чёрт, а в молодости он был хорош... Это Дмитрий Сергеевич удачно выбрал... Только как теперь избавиться от остатков былой неприязни? Как забыть о предательстве и не сорваться? Единственное, что может помочь — абстрагироваться от того, что ХРАЗ — это Харитон. Просто принять тот факт, что прежняя саркастичная, порою занудливая перчатка просто обрела иную форму, быть может, более удобную для него же. Робота Близняшки перенесли ещё дальше в ремонтное отделение, подальше от ЭЛЕАНОРЫ. На этот раз расположили в большой стеклянной капсуле, к которой трубками были подсоединены цистерны с прозрачным биополимером. Капсула имела антигравитационное поле, создающее некоторое подобие невесомости, поэтому работать с роботом было удобно. Внутри капсулы была установлена большая плазменная панель, откуда подавалась информация о работе основных систем. Дмитрий Сергеевич поставил на одну из цистерн банку с густым отфильтрованным ХРАЗом, как бы смешно это не звучало. Залил чёрные сопли в одну из цистерн и подключил несколько трубок к телу робота. — Что ж... Болванка есть, отфильтрованный полимер есть. Приступаем, — нажал на кнопку. Оставалось только сидеть и ждать. Процесс заключался в наполнении начинки робота полимером с остатками личности Захарова. Одним искусственным интеллектом сыт не будешь, нужно ведь индивидуальности добавить. Постепенно в начинку робота оказались перенесены все мировоззренческие штампы, идеалы и представления, определявшие моральные устои прежнего Харитона Радеоновича. Кроме этого, в голову робота были помещены внушающие доверие фрагменты исторической справки по его деятельности. В процедуре было ещё одно хитрое место, не прописанное ни в одном руководстве по робототехнике — проведение границы между человеком и роботом, над которой никто не задумывался раньше, и как теперь оказалось, зря. Дело в том, что технологическая возможность сделать такую границу была, но писалось об этом как-то недвусмысленно расплывчато — мол, нельзя перескочить через границу без грубейшей ошибки. Явная глупость. Чтобы сделать эту границу границей между частью себя и внешним миром, нужен был по-настоящему сильный искусственный интеллект. Силуэт робота на экране постепенно наполнялся красным цветом — это шло наполнение механизмов полимером, а процессы, происходившие в голове робота, могли быть синхронизированы с моментом введения химических элементов. Так прошло несколько минут. Поток полимера постепенно усиливался, а мешавших прежде помех больше не было. Вдруг всё стихло. Нужно было сделать ещё кое-что. Капсула накрылась металлическим куполом, и Дмитрий Сергеевич пояснил: — Последняя стадия. Облучение полимера ультрафиолетом стимулирует защитную реакцию, плюс ещё немного наращивается кожа. — Надо же... Механический голос оповестил: «Полимеризация завершена» — Сдвинуть кожух, — скомандовал Дмитрий Сергеевич. Кожух убрался обратно, и внутри капсулы можно было разглядеть отличного андроида с вполне человеческим лицом, руками по локоть и ногами по колено. Волосы ему сделали тёмные, по плечи, как понял Сергей, из некоего синтетического материала, вроде канекалона. Глаза закрыты, губы плотно сжаты. Хотел подумать, что в лице ни кровинки, но одёрнул себя: какая кровь у андроида? Несколько секунд Сергей бездумно сидел на своём стуле, глядя на только что родившуюся машину. Потом встал и механически подошёл к капсуле. «Интересно, как долго я мог так просидеть?» — подумал он. — Говорил же. Всё получится, — улыбнулся Дмитрий Сергеевич и скомандовал: —Фиксационные ремни. Несколько белых плотных полос протянулись горизонтально над телом андроида, пристегнув к полу капсулы. Чтоб уж точно никуда не сбежал, пока процесс не закончится. — Надо бы сделать пару фото в архив. Несколько раз щёлкнула камера. Сеченов нажал на кнопку, сверкнула вспышка, и тело андроида выгнулось дугой в спине. Рот широко раскрылся, а глаза вытаращились в орбитах. Андроид подскочил и начал неистово биться о стекло капсулы, причём Сергей расслышал ясные хриплые крики. Через несколько секунд робот перевернулся на бок, огляделся и снова всполошился, начав стучать кулаками по стеклу, после чего отполз к торцу капсулы и сел, прижав колени к груди. Взгляд его бешено метался по стеклу. После чего робот ползком передвинулся на середину камеры и забормотал: — Оженствлённые Лаврентием Берией бомбы... Атомные, кажется... Гранаты, вальсирующие с оторванными чеками боевых подруг... — О чём это он... — задумался Дмитрий Сергеевич, после чего постучал по стеклу: — Хочешь наружу? Тогда научись говорить по-человечески. Робот дёрнул головой и резко опёрся ладонями о стекло, взглянув на Сергея исподлобья. Взгляд совсем недобрый, предвещает что-то ужасное. Как вдруг... Треск разбитого стекла, резкая боль в солнечном сплетении, как от тяжёлого удара. Боль в лопатках от падения. Сергей только через секунду понял, что стена сменилась полом. Он лежал на полу, уткнувшись щекой в ковёр, и лежал так неподвижно, словно в невесомости. Вокруг были ковры, люстра под потолком, какие-то картины в рамах и шторы. Крик Дмитрия Сергеевича: «Перекрыть выходы! Вызываю охрану!». Первым делом Сергей сообразил, что происходит, а потом огляделся и увидел на экранном графике вспышки зрительной активности. Скосил глаза на капсулу, лишь бы разобраться в происходящем. Робот между тем спрятался за капсулой, двигаясь на манер первобытного существа. Резко поднялся, тряхнув волосами, после чего резко ломанулся прочь, прыгнул и пробил стену. Дмитрий Сергеевич дал команду в микрофон: — Задержать! — после чего помог Сергею подняться. — Он сбежал! Серёжа... — Я разберусь, товарищ Сеченов... — Сергей потёр ушибленный бок, а боль в солнечном сплетении едва не выбила из него дух. — Не помню, чтобы у ХРАЗа были эксгибиционистские наклонности... — Поверь, сынок: роботам такие вещи необязательны, — побежали к ЭЛЕАНОРЕ, и Дмитрий Сергеевич сунул Сергею в руки винтовку. — Но то, что мы не успели поставить «Восход»... Это проблема. В ином случае я бы взял его под контроль и приказал бы вернуться, но здесь... Я ничего не могу с ним сделать. Сергей подлечился небольшой дозой Нейромеда, которую ему дал Дмитрий Сергеевич, и кинулся на поиски робота. Если вдруг что, то придётся этого биополимерного придурка чинить. На бегу успел просканировать местность. Ага! Вот и чуть тёплые очертания фигуры, осторожными шажками двигающейся где-то в стене. Нашёлся, падла! Не преминул сообщить: — Шеф, он в вентиляции! Бегу туда! — пригляделся: — Он выбил люк кулаком! «Скорее!» Очень кстати по радио врубили какую-то песню из будущего. Текст подходящий. «Где-то далеко летят поезда, самолёты сбиваются с пути... Если он уйдёт, это навсегда, так что просто не дай ему уйти!». Отлично! — Блять, только бы не потерять этого придурка... — раздражённо пробормотал Сергей, влетая в кладовку и забираясь в вентиляционный люк. Чёрт, придётся ползти, ведь только потом здесь можно будет встать во весь рост... Так ведь робот может добраться до щитков и перемкнуть провода, питающие систему замков, так потом и вовсе доберётся до какой-нибудь стены, найдёт люк и выберется наружу, что тогда? А если ему повезёт, если он всё-таки нырнёт под ковёр? Ну да, беги по ковру, но не надейся, сука, отсидеться под диваном! Умный, мать твою, а! Сергей успокоил себя: эта банка вне комплекса и двух дней не протянет, да и его самого выковыряют наружу. Ну и хуй с ним, зато из вентиляции достанем. Он ухватился за прочную проволочную петлю, подпрыгнул, подтянулся, влез в очередной люк, встал на ноги и огляделся по сторонам. Всё, теперь можно бежать по трубам совершенно свободно, робот, судя по сканеру, ещё в полусотне метров впереди. Сергей выбежал в полутёмный коридор, по которому тянулись от четырёх идущих в разных направлениях щитовых труб такие же клоки тьмы. Он помчался по коридору, стараясь не задерживаться на развилках и закоулках, свернул в тупиковый тоннель, выбрался к следующей развилке и снова помчал по черному тоннелю, на ходу запрыгивая на лестницы и подтягиваясь на шпалерах. Снова просканировал. Вот падла, исчез! Ещё дальше... Ага! Вот и он! Отрапортовал: — Шеф, я его засёк! Он на краю здания! На подоконничке! — то бишь, снаружи здания, бродит по самому краешку. Как бы не грохнулся... — Поторопись! — Только не наебнись, ХРАЗ, иначе ты всё испортишь... — пробормотал Сергей и стремглав кинулся к выходу из вентиляции, который выходил наружу. Вокруг была полная темнота, и только эхо его удаляющихся шагов то ускорялось, то замедлялось в такт ровному дыханию. «Как в гробу», — подумал он. Ему показалось, что его нагоняет эхо чьих-то шагов. Странное дело, но за время своих пробежек по трубе он ни разу не замечал этого эха — хотя обычно постоянно вглядывался в сумрак впереди, дожидаясь его появления. Высунулся из люка, осторожно его выкрутив и наткнувшись на летучего милицейского робота «Ромашку», к которой был подключен микрофон. Крикнул: — Товарищ Сергей Нечаев, майор государственной безопасности прибыл... Робота здесь не видели? — Упал, товарищ, — послышался скрипучий голос милиционера. — Только лепёшку найдёте... Мы его просканировали, данных нет. Морда дико перепуганная, волосы дыбом... Вот, глядите... — робот опустился, указывая вниз, после чего вывел на голограмму лист со сканом. ХРАЗ, вот же хитрая сопля... Глаза вытаращены, волосы налипли на лоб, рот приоткрыт в выражении немого шока. И подпись крупно: «МОДЕЛЬ: АНД-Р10А ИНДЕКС: НЕТ ДАННЫХ» Отлично. Эта полимерная сопля разбилась. Хотя, какое там... Сплав стали и полимера вряд ли разлетится в лепёшку, так что предположить можно всё, что угодно. *** Пришлось спускаться вниз, к ВДНХ, ведь «Челомей» находился как раз над ним, и робот никак не мог грохнуться куда-либо ещё. Вот только хоть убей — не верится. Так не бывает. Чтобы прямо во время перехода от жизни к смерти вдруг как с катушек слетел — взял и улетел невесть куда. Даже когда такое случается, невозможно так сразу понять, куда и зачем. Но раз уж его засняли, то рано или поздно вспомнят, где искать. Значит, надо торопиться. Минут десять есть, остальное посмотрим по дороге. А сейчас — работать. Давайте-ка пощёлкаем в разных ракурсах. Ага, ага, всё хорошо. Нигде не видать. Вот бегун полимерный, а... Пока спускался с пункта наблюдения, то заслышал звуки автомобильного гудка. «Москвич», однако. Сергей подбежал к проезжей части. Красный «Москвич» был совершенно раздолбан, крыша пробита начисто, корпус урывчато вдавлен в салон. Вместо нормального кузова — а неизвестный объект даже пробил крышу, и она была глубоко утоплена в салоне — в крыше дырища, обугленная дыра, сквозь которую видны металлические части машины. Вмятин почти нет, зато машине оторвало передний бампер, как бы отломив его вместе с частью кузова. Вот так зверство. Поинтересоваться, что случилось? Машина остановилась, и послышался женский старческий голос: — Эй, внучок! Ты глянь, что сделали с моей машиной! — Старая... — старушка высунулась из окна, и в ней Сергей узнал бабу Зину. — Это кто её так? — Кто-то из ваших, видать! Еду в булочную, никого не трогаю, а тут на тебе — мне в салон падает какой-то полимерный нахал и что-то бормочет, объясниться не может, документов нет! Робот какой-то, голышом рассекает! Бесстыжий! Ещё и крышу мне разломал! — баба Зина пребывала в наивысшей ярости, готовая разнести всё вокруг, лишь бы добраться до булочной. — Кажется, я понимаю, кто... — смутные догадки, которые ещё подтвердить нужно. — Мать, не одолжишь авто? — Куды деваться... — баба Зина распахнула дверь, впуская Сергея на пассажирское сиденье. Он сел, пристегнулся и включил радио. Сколько себя помнил, поездок на авто без музыки вообще не воспринимал. Да и настрой от песен именно по радио какой-то особенный, что даже словами не передать. Сразу стало хорошо и спокойно, словно бы и не было впереди всей этой чёртовой дороги. А впереди и правда была только дорога. Дорога до самого конца, где уже никто не спросит, куда он едет. И был этот конец, было странно, почти радостно просто осознать, как он близко. Играло что-то мягкое, обволакивающее своим уютом, а именно «Подмосковные вечера», которые давно уже стали его любимой песней. Вокруг по-прежнему были утренние лужи, трава, росшая вдоль обочины, и запахи дороги и ранних цветов. Впереди всё было просто и красиво, в чём-то даже совершенно непознаваемо. Сергей закрыл глаза и подумал, каково это — лететь по ночной Москве с крыши последнего, чёрт возьми, мира, ехать в полузабытьи по цветущим улицам, чувствовать, какими нежными становятся под руками плитки на дороге, сквозь которые прорастает трава и даже переплетаются случайные корни, ощущать на своём лице первые тёплые солнечные лучи, которые падают на глаза… И ещё он вспомнил, каким он был тогда. Конечно, он изменился с тех пор, но как изменился за это время он сам. Впрочем, почему был? Он и сейчас есть. Навсегда. Спросил: — Куда он делся, мать? — Так я его выкинула из салона, нахала этого! — отозвалась баба Зина. — Не, ну я глянула потом, куды он сдриснул... Вон в ту сторону, насколько я помню... — указала ладонью вперёд. — Туда и еду... — Газуй, мать! — скомандовал Сергей, и баба Зина вогнала педаль в пол. Шоссе устремилось вперёд, асфальт сменился щебёнкой, а затем стал гравийной дорогой. Скоро стали появляться первые дома — редкие, разбросанные по обочине и уходящие в обе стороны насколько хватало взгляда. Возле одного из них баба Зина притормозила. Сергей остался на месте, вытаскивая винтовку и сканируя местность. Никого. — Дальше, мать! — гаркнул. Врубил радио, и там играла «Нас не догонят!», причём пели две девчонки. И вопрос: угасло ли в тёще стремление прибить Сеченова? Да, сели тогда в одну калошу, ведь оба очень скучали по Кате и обвиняли во всём Сеченова. Вот только они не катались по карте мира, как это делали героини этой самой песни — и никаких возражений у них это не вызывало. «Это же счастье — думать, что нет никого, кроме нас двоих.... » Вот тут в Сергее и проснулся романтичный офицер-спецназовец. Оказалось, много лет назад он сказал похожие слова своей Катеньке, но они были вместе совсем недолго. Пока ехали, Зина вдруг стала держаться за рулём как-то отстранённо, будто на неё накатило зыбкое уныние. Наконец она глубоко вздохнула, и её крючковатые пальцы вцепились в руль: — Серёж, прости меня... — голос у неё надломился, и не было в нём той прежней боевой жёсткости. — Маразм меня настиг на старости лет, да от горя усилился... Я очень скучаю по Катеньке, как и ты... Теперь всё ясно: от горя запуталась в своих чувствах, потеряла над ними контроль, каким-то непостижимым образом вдруг обрела веру в реальность своего придуманного счастья? Неужели мир был для неё всего лишь лёгкой декорацией, наподобие фона, по которому кто-нибудь мог бы походить, поглазеть, полюбоваться? Да и сам он не лучше — был в шаге от рокового удара по Сеченову и всей стране, но вовремя сумел удержаться, ведь заговорил внутри здравый смысл. И какого чёрта его, дурака, потянуло во всё это ввязываться? Раньше он чувствовал себя в ответе за весь мир — так ведь теперь-то он что, изменил своим правилам? Вцепился руками в волосы, так что они затрещали — но выбить из головы эти мысли не получилось, хотя все оставшиеся силы он отдал им. Придя в себя, он неловко обратился к Зине: — Спасибо, родная, ты лучшая мать на свете. Лучше не придумать. Но что теперь делать? Зина только головой покачала и повысила скорость. Сергей всегда любил скорость и риск, а теперь даже самому страшному врагу не пожелал бы оказаться на месте такого шофёра, в хорошем смысле этого слова. Сергей ещё раз просканировал местность. Едва уловимая человеческая фигура посреди жаркого пустыря, да ещё и пешая, никак не могла не быть целью, которую он собирался поразить. С другой стороны, силуэт неизвестного не подавал признаков жизни, и это было необычно, потому что любая человеческая фигурка всегда находила себе какое-нибудь применение, если её не накрывала военная машина смерти. Вопрос был в том, можно ли попытаться уничтожить эту фигуру издали, не раскрываясь, или лучше всё-таки выходить на открытую местность? Первый вариант казался рискованным — слишком уязвимо выглядело всё вокруг. Но решать нужно: — Мать, мы нашли его. Тормози. — Если это тот нахал, то я из него всё вытрясу! — завелась Зина, но все же затормозила и сбавила скорость до пешеходной. — Куда он пошёл? Теперь я его расколю, как орех! «Москвич» остановился, и Сергей с Зиной выскочили из салона: он с винтовкой, она с битой, утыканной гвоздями. Напоследок Сергей велел Зинаиде выключить мотор, так как почувствовал неладное, хотя сами фары были выключены. — А что ты этого вьюношу ловишь? — шёпотом спросила Зина, будто боялась спугнуть цель. — Он прямо из лаборатории смылся, — шепнул Сергей, наполняя винтовку патронами. — Даже к нейросети не успели подключить! Изловлю и установлю ему вот эту звёздочку... — вытащил из кармана детальку. — А во лбу звезда горит, да? — В точку! Вдвоём подобрались ближе, пробравшись на пустырь. Сергей пригляделся: нашёлся, сопля полимерная! Ходит, смотрит по сторонам, а летний ветер треплет ему волосы. Подкрался к нему со спины, оставив Зину среди кустов, окаймляющих пустырь, и направил ствол винтовки ХРАЗу в затылок. — Недолго бегали, Харитон Радеонович... — прошипел, держа палец на спусковом крючке. Поймал... Робот резко кинулся вперёд, Сергей вздрогнул и выстрелил. Мимо. Этого придурка уже ничего не заденет. Дмитрий Сергеевич намекал, что его нужно доставить в «Челомей» живым и невредимым. Ладно, если что, битой вырубим, или током. ХРАЗ проделал несколько кульбитов в воздухе, выпуская из рук острые лезвия, и Сергей увидел, что лицо его скрыто плоской пластиной, точно маской. Обезличен, отключил всякое сочувствие, вырвал с корнем. Хочет играть по-крупному? Да будет так! Сделал бы два быстрых шага вперёд и изо всех сил врезал ему прикладом по пластине лица, начисто перерубив её. Почти одновременно в обе стороны полетели бы мёртвые пластины тела — руки у ХРАЗа, как и у большинства боевых роботов, были на шарнирах. Но нет, он ему не враг, зачем идти на поводу у эмоций. Лучше промахнуться, чем стать трупом самому. Один выстрел уже был сделан, во второй раз он точно промахнётся. Лучше током по нему вдарить, только потом раздумывать. Ударил разрядом, прицелившись в грудь, прямо в тот момент, когда ХРАЗ, перегруппировавшись, кинулся в атаку. Ток не достал, уклоняется. «По-турецки это у него», — подумал Сергей, уходя с траектории атаки. Только ток его вырубил буквально на несколько секунд, в башке, видать, что-то перекоротило, ведь руки тряслись, а ноги подгибались. Сергей метнулся в сторону, а когда ХРАЗ опять бросился в круговерть ударов, саданул его разрядником мороза прямо по морде. Тот тоже не промахнулся, резко затормозил и получил холодрыгой, и Сергей был уверен, что сейчас на лице андроида застыло шокированное выражение отмороженной бледнющей физиономии, и вместо него под маской появились бы черты смертельно напуганного человека. Ух, какая рожа! Только успокойся, дурилка железная... Краем глаза заметил, что Зина по-прежнему в кустах, с битой наготове. От заморозки ХРАЗ отошёл и вдарил по Сергею током, и прозрачно-голубое летнее небо с сухой травой пустыря поменялись местами. Уже не понять, кто и зачем включил этому придурку боевой режим, но нужно что-то придумать, а как думать, если всё тело прошило адской болью? Угасающим взором видел плоское бесстрастное лицо в обрамлении растрёпанных тёмных волос и занесённые острые лезвия на сильной, но изящной руке. Без пуль тяжеловато... и незачем, больно ведь всё равно не будет. Как под наркозом. Но мы ведь тоже так умеем – да вот только некуда. И на своих шкурах не испытаешь. Молнии бежали по рукам, больно кололи, хлестали, со страшной скоростью калечили тело, остановившись у локтя, плеснули в кончики пальцев чем-то красным и горячим, словно кислотой, отдёрнулись и исчезли. Последняя мысль было пронеслась, как вдруг послышалось: — Отойди от него, чёртов змей! — звук сильного удара. Зина, Зинушка пришла на помощь! Врезала, видать, как надо! Ещё удар. Звук прыжка, мелькают то юбки Зины, то лезвия и кульбиты беснующегося в балетно-истончённом безумии ХРАЗа. Звуки ударов, свист лезвий, шорох ломающихся травинок... Краем глаза разглядел, как Зина со всей силы, размахнувшись, впечатала андроиду в висок разводной ключ с такой силой, что волосы в месте удара разлетелись. Наконец поверженный ХРАЗ грациозно упал на траву, и Сергей кое-как подполз к нему. Сел рядом и взял пальцами за поцарапанное плоское лицо: — Эй, ну ты как? — попутно приложил ко лбу красную звезду. ХРАЗ резко вскинул голову и захотел ударить Сергея, выпустив свои лезвия, но его будто что-то остановило. Рука мелко задёргалась, словно что-то изнутри не давало запустить механизм. — И ещё... Харитон... — послышался голос Дмитрия Сергеевича через динамики в его голове. Тот говорил строго, словно диктуя: — Ты не имеешь права поднимать руку на человека. Это должно быть первым твоим законом. Прошло несколько секунд, и плоская деталь скрылась, обнажив человеческое лицо с бурым потёком на бритвенно-острой скуле и печальным взглядом тёмных глаз, совершенно человеческим, хотя и сделанным сеченовскими золотыми руками. На ум пришло: «Золото, голубое и зелёное, твёрдое, как сталь, с четырьмя точками плавления. Рабочая температура шестьсот градусов…». ХРАЗ положил на ладонь Сергея свою прохладную кисть, и отчётливо была видна красно-звёздная резьба на его плече. Рука не тряслась. Во взгляде появились почти что человеческие чувства — тоска и недоумение, словно он пытался понять: неужели это всё, что с ним произошло? А потом он улыбнулся — раз, другой, совсем как человек, поднял ладони вверх в жесте примирения и растопырил пальцы. Хотели подняться и пойти уже к машине, но вдруг ХРАЗ начал нести непонятную ерунду на английском, из которой Сергей разобрал только «бум», и решил уцепиться за это слово: — Да, бум был. Большой бум. — Бада-бум... — Большой бада-бум в комплексе «Челомей», — подтвердил Сергей, выводя его к машине. — ХРАЗ, ты там не замёрз? — Не-а, — ответил тот голосом робо-Зайца. Сергей всё же стянул с себя ветровку и накинул ему на плечи. ХРАЗ стушевался: — Спасибо, товарищ майор... — Просто Сергей. — Спасибо, Сергей... Дошли до машины, где их встретила Зина и всплеснула руками: — Ну где вы там? Без штанов, но в куртке! Что у одного мозги электронные, что у другого! Тьфу! Садитесь, сынки! — передразнила Гоголя, поставив ударение на «ы». Сели и поехали до «Челомея», врубив на полную громкость «Звёздное лето». *** Сон был смутный, размытый, окрашенный кровавыми пятнами, отпечатанный тёмным грозовым пятном, шипами алых роз под ногами, готическими ночами над головой, нежными пальцами с длинными ногтями, забивающими гвозди в грудь, и прочими атрибутами наркотической нереальности. В то же время содержание его было несколько необычным, учитывая место действия: это было настоящее военное кладбище, а не какая-нибудь погостовая декорация из фильма ужасов, набранного из разбитых цветных телевизоров, сваленных у заборов как бытовые отходы. Безумие вокруг, безумно видеть, как твоя собственная жена, любовь всей жизни, полосует тебя на куски, заливая себя твоей же кровью, превращая мёртвое тело в продукт собственных ночных кошмаров, в скользкое студенистое месиво, ставшее твоей собственной плотью… Сергей ожидал, что Катюша скажет, за что убила, но она молчала. Её лицо было спокойным, губы — сжатыми, дыхание — ровным. Ей было не страшно. Она продолжала резать по живому, била наверняка, не оставляя в теле ран. Он всегда представлял её себе другой — больше похожей на покорного ребёнка, даже когда был с нею очень ласков. Только ждал её к себе в дом, словно солнца поутру свет. «Плечи в веснушках, только губы обкусаны...» Да, точно — обкусанные, словно как будто из-за того, чтобы совсем не искусать губы в кровь, она прикусила язык и таким образом подчинила себе свою ярость. Весь ужас происходящего с ней в её глазах. «Со мной быть просто, но не в этот раз...» Ничего не мог с собою сделать, ничего не мог с собою сделать! Если только, напротив зеркала стоя, раскрытую бритву у горла держать. Долго и кроваво. И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал. Будто глухо так застукал в двери дома его. Сон настолько дикий, что аж стихами заговорил. «Гость там стучится в двери дома моего. Гость — и больше ничего». Как назло, Катерина из чего-то мрачного, неотступно зловещего обратилась вдруг едва ль не ангелом, и в этом видел Сергей зловещий намёк: пей забвенье и забудь свою любовь! И воскликнул: никогда, о никогда! Вдруг услышал стук такой же, но отчётливей того, словно ветер дул у окна его. «Это ветер стукнул ставней у окошка моего. Ветер, и больше ничего». Отстранился от Катерины и направился туда, где стук слышался ярче всего. А вокруг лишь тьма, тьма, и больше ничего. — Кто там? — крикнул. И получил в ответ: — Товарищ Захаров к вам в гости, товарищ майор! Тьма разлетелась вдребезги под ударами лучей солнца, рассыпалась, и свет пробился сквозь веки. Сергей проснулся и обнаружил себя лежащим на полу. В руке — щипцы для волос. Протёр глаза, осмотрелся. Комната, как обычно. Ковёр на стене и на полу. В окно льёт солнце и дует свежий летний ветер, и даже чайная роза на подоконнике снова выглядит молодо и бодро. Дом, милый дом... Сергей пошевелился, приподнялся на локте и понял, что лежит на животе. Несколько секунд он изумлённо пялился в потолок. Потом вспомнил: надо встать на ноги, а потом лечь на спину. Всё равно вставать. Ноги затекли и слегка болели. Вскочил и кинулся открывать. На пороге стоял ХРАЗ, которого любой другой человек вряд ли бы узнал. Чёрные волосы собраны в хвост на затылке, несколько тонких прядей падают на высокий лоб. Костюмчик-то ничего — светло-серая двойка с чёрной водолазкой под горло, видать для того, чтобы скрыть полимерно-стальную шею. Ни единого отличия от человека. Сергей второпях огляделся: сам тоже хотел двойку надеть, да уснул с щипцами для волос в руках! А всё началось с того, что хотел переплести причёску, эти невыносимо дикие косы на макушке. Да, из будущего подсмотрел, зато надёжно, переплетать можно раз в два месяца! А двойка... Всё по классике, серая с белым. Официальнее некуда. — Товарищ майор, неужели вы не готовы? — ХРАЗ скорчил удивлённую мину, и при содержании в его начинке элементов ГПД-60 это выглядело несколько жутковато. Ещё и руку за спиной держит неизвестно зачем... Сергей метнулся в свою комнату и уже там начал возиться с костюмом, крикнув: — Товарищ Захаров, вы подождите меня, не знаю, чаю выпейте, печеньки принесите, тортик достаньте... — и ведь помнил ту шутку с замком, мол, ХРАЗ, а ты любишь печеньки? Так и не получил ведь внятного ответа. Наконец-то можно хотя бы выглядеть прилично. Переплести косы, чему очень помогают жгутики на перчатке. Свежий, бодрый вид, в котором и гостям показаться не стыдно. Серая двойка с белой рубашкой, без галстука. Красавчик, сказала бы ЭЛЕАНОРА. По-другому нельзя. На таком празднике, как запуск Коллектива 2.0, всё должно быть идеально. Проводить будут на главной площади «Челомея», сначала выступит Дмитрий Сергеевич, потом запустит нейросеть, а дальше всё по плану — танцы, вкусняшки, веселье. Правда, после всех событий запуск нейросети пришлось сдвинуть на неделю. Вместо двенадцатого — девятнадцатое июня. И сегодня как раз тот самый день. Покончив с костюмом и причёской, Сергей вышел в кухню и увидел, как ХРАЗ сидит за столом и уплетает пакет печенья «Мария». — Выходил, насчёт печенек пиздел? — Сергей облокотился о косяк двери. — Не «пиздел», а «недоговаривал», — отозвался ХРАЗ, запуская в пакет руку. Печенье доели вдвоём. Главное — не говорить этому сладкоежке, что в буфете ещё и креманка с самодельным шоколадным плавленым сыром лежит. ХРАЗ отряхнул руки и сложил их на коленях. Вид у него был расслабленный и вполне приветливый. Как же сильно он отличался от прежнего Харитона, мрачного зануды. От перчатки в нём теперь больше, чём от учёного. — Кстати, Сергей, если уж мы оказались на кухне... — ХРАЗ поставил на стол зеленостекольную бутылку отменного сидра. — Это вам. В знак примирения. Сергей усмехнулся: — Может, ещё и букет красных роз под пиджаком найдётся? — Никак нет. Обойдёмся пока этим. Не люблю цветы в доме, они по факту бесполезны, — ХРАЗ огляделся, будто бы выискивая цветы у Сергея на подоконнике. Нет времени на цветы, поэтому их здесь тоже нет. Квартира временная, и нечего здесь попусту мелочь разводить. Сергей взял бутылку и рассмотрел этикетку: — Дай угадаю: мне придётся его вскрывать? — Так точно, товарищ майор, — ХРАЗ протянул штопор. Сергей принялся энергично его закручивать, но пробка отчего-то не поддавалась. Странно. Ладно, если что, выпьем потом. Назрел вопрос довольно личного характера, а такие как раз на кухне обсуждать: — Прости за нескромный вопрос, но... У тебя что-то было с ЭЛЕАНОРОЙ? — Что-то припоминаю... — ХРАЗ запустил руку в волосы, поскрёбывая затылок и чуть растрёпывая хвост. — Бесконечные комплименты и фразы о том, что надо мной нелегко доминировать, а ей только этого и хочется. Говорит сначала: «Как пожелаешь, милый! Приступаю к модернизации! Расслабься и получай удовольствие! Только обещай, что отругаешь меня ещё и ещё!». Словами ХРАЗа все эти пошлые намёки звучали ещё хлеще, ведь он произносил их бесстрастным скрипучим голосом. Из оперы: «Если б я имел коня, это был бы номер... Если б конь имел меня, я б, наверно, помер...». Проняло его, видимо, хорошо. Как бы там ни было, она была довольно симпатичной, однако Сергей никак не мог понять, как же такое она проделывает. Бесспорно, будь она андроидом, всё было бы не так дико — была бы озабоченная мадам в красном коротком платье, но не красный холодильник же! А сидр-то не поддаётся, штопор никак не может совладать с ним. Нет, ходили слухи, что в Америке делают своих роботов, причём и для таких дел, и они бунтуют, требуют равные права... Проклятье! Сломался этот ваш штопор! Попробуй тут доковыряй! Психанул и взболтал с такой силой, что сидр вылетел из горлышка, выбив пробку, а сам Сергей едва не упал со стула и вылетел из кухни, будто к стулу был привязан реактивный двигатель, со всей дури врезался в стену коридора, и затылок прошила адская боль, а перед глазами всё погасло. Очнулся через несколько секунд. Понял, что упал, а стул разлетелся на запчасти. У бедра лежала разбитая бутылка, а напротив склонившийся ХРАЗ. Сергей подобрал бутылку и оторвал этикетку. Боль разносилась по всему телу, глушила внешние звуки неприятным гудящим звоном, из-за которого назревающие на языке слова не складывались в осмысленные фразы и даже путались между собой, способные превратить связную речь в бессмысленный лепет. «Наверное, сотрясение мозга, — решил Сергей. — Надо завтра к врачу». Кое-как сгруппировавшись, он поднялся на ноги, сделал шаг к двери и потерял равновесие. Чтобы удержаться на ногах, пришлось схватиться за стену. Процедил, вонзив взгляд-нож в ХРАЗа, стоявшего у двери: — Сидр... Ну, ХРАЗ, погоди... Из подъезда вышли только тогда, когда Сергей относительно пришёл в себя. Путь лежал к центру комплекса, и там толпа соберётся явно погуще, чем здесь. А ведь именно здесь всё началось... Те же красные флажки, свежие и будущие задорные песни, весёлые люди с горящими страстью глазами, делающие важный и гордый вид — и вокруг бессмертные легендарные герои, идеальные и торжественные, как в тот раз, в пятьдесят третьем, когда его привезли из Болгарии, едва живого. И, главное, кажется, о нём помнят. По крайней мере, сразу три плакатных портрета висят — сдержанно-мрачно глядят, словно видят его в первый раз. Тогда даже имени не спросили, а теперь его в Предприятии с десяток раз в день вспоминают, причём добрым словом. Что ж, оно ещё впереди. Главное — не бояться своих теней. Не бояться. Они глянут на Сергея, сделают одобрительный знак и пойдут дальше — навстречу новой, лучшей жизни. Ссориться с ХРАЗом из-за сидра было ни к чему, поэтому решили вместе дойти до главного здания, и, будто бы в знак дружбы, ХРАЗ забрался Сергею на плечи, словно оба были задиристыми школьниками, которым некуда девать энергию. А эта полимерная сопля довольно лёгкая для своей начинки... Нескольких своих товарищей в школе тоже умудрялся так носить, причём довольно долго. Остановились около киоска с закусками, и сидящий на плечах у Сергея ХРАЗ обратился к роботу Рафику, здесь выполняющему функции продавца: — У вас есть пирожки с мясом? — Только с картошкой, будете? — отозвался робот. — Мне нужен беляш! — потребовал Сергей. — Но у нас их нет, можем предложить самсу! — Рафик указал на противень с жареными треугольничками с картофельной начинкой. Сергей помнил, как подобный ему придурок насмехался над ним, мол, варежку проебал... Ага, щас! Ещё и смеялся так омерзительно... — Какую самсу? — возмутился Сергей. — Я хочу беляш... Обоим всё пришлось довольствоваться тёплыми свежими пирожками с картошкой. С плеч Сергея ХРАЗу пришлось слезть, ведь на него внезапно налетела присущая андроидам нечеловеческая холодность, а пирожок он отдал Сергею, ведь вряд ли предполагал употребление пищи. Заиграло ещё больше песен из будущего, и ближе всего к киоску звучало весёлое: — И во сне-е-е такое не присни-и-ится! Три желания загадай смеле-е-ей! Центр комплекса постепенно приближался, о чём свидетельствовала всё большая наполненность улиц, однако ощущения скученности людей не возникало. Светлые открытые улицы с красными флагами и бесчисленными статуями из белого камня разбивали толпу на кучки, которые разбредались кто куда, пересекаясь только возле киосков с яркими афишами и огромными портретами товарища Сеченова. Словом, попадая в такой район, как этот, чувствуешь себя в свободном полёте, и пройти по нему целую жизнь — то есть прожить именно так один день, словно он и есть настоящий. Было лишь одно отличие от города, по которому иногда ходили — в этом районе люди появлялись неожиданно и успевали расплескать радость по всем направлениям сразу. От этого путешествие из самых окраин в центр казалось очень долгим и насыщенным. Но этот контраст никак не мешал идти вместе с толпой, а любопытство, которое будило внутри это нарушение правил, с лихвой компенсировалось чувством лёгкости, простора и свободы — чего человеку не всегда хватает, хоть в Москве, хоть где, хотя, казалось бы, почему? Однако с лёгкостью и свободой было не очень хорошо — начинало сильно тошнить, если уже слишком далеко забрался. Какой раз Сергей поражался красоте «Челомея», обряжённого в красное и белое, расцветшего яркими плакатами, лозунгами и знамёнами, а на каждом шагу отмеченного указателями и киосками с закусками и газетами, где на всех языках мира говорилось о рекордах и трудах, которые люди совершили за минувшие десятилетия. Особенно поражало появление на проспекте самого настоящего голограммного Ленина, любовавшегося своей мудростью с рекламного щита, который он, впрочем, видел не на самом проспекте, где он был выставлен, не в магазине сувениров, не в витрине кафе или ресторане, куда он иногда заходил, но только в Москве. Тут был Ленин, это Сергей знал наверняка, вот только не тот, которого он столько раз видел на открытках и фотографиях, как это обычно бывало с копиями в развороте — тот больше походил на творение художника, чем на оригинал. И те, кто смотрели на это чудо, верили, что впервые видят нечто до такой степени родное, близкое, настоящее. — ХРАЗ... Неужели мы и Иосифа Виссарионовича встретим? — спросил Сергей, всходя на мост, пролегающий над широкой белой тропой, и провожая голограмму взглядом. — Вряд ли, товарищ майор. Он в другом конце комплекса. Я по пути к вам наткнулся на саму Александру Коллонтай, и мы с ней очень любезно поговорили о былом. Удивительно: значит, голограммами обходится не только Сеченов. Поговорить с Коллонтай и впрямь было бы интересно. В основном о том, когда она пропала, а также о некоторых других слухах, циркулировавших в научном мире. Прошли по мосту, полюбовавшись на отличный вид, спустились и наткнулись на Терешкову в украшенном красными лентами серебристо-белом платье, и та обратилась к ним: — О, товарищ майор, здравствуйте! Как приятно вас видеть в этот знаменательный день! А это что за юноша рядом с вами? — указала изящной серебристой рукой на ХРАЗа, и Сергей заметил, как его лицо омрачилось. Поинтересовался шёпотом: — Слушай, ХРАЗ, а сколько тебе лет было на том снимке? — Фотографии, послужившей основой для реконструкции? — тот, прежде шедший рядом с Сергеем чинно и медленно, совсем вросший в плитку при обращении Терешковой, вдруг оживился. — На этом снимке мне тридцать два года. Надо же, теперь эта полимерная сопля на год его моложе! Вот как бывает иногда! Всё-таки... «Челомей» восхитителен... Как споёт потом один баритон, «значит, ты не видал лучший город Земли... Песня плывёт, сердце поёт... Эти слова о тебе, Москва...». Ах да, он же про Москву споёт! Точно! Хотя и Москва теперь не уступает «Челомею» по красоте. Когда наконец дошли до центра комплекса, то остановились у доски с рекламой нейроконнектора «Мысль», и робот, предлагавший приобрести нашлёпку на висок, спросил: — Товарищи, почему на ваших висках ещё нет устройства «Мысль»? Всего минута — и вы всесильны! Не нужно зубрить квантовую физику, просто загрузите знания! Сергей и ХРАЗ мрачно переглянулись, и пришлось соврать, что они уже приобрели «Мысль», но ещё не установили. Ложь сработала, и робот отстал. Как ХРАЗ объяснился, он мог соврать, но предпочёл холодное молчание. Мог ведь искажать информацию в своих целях, переписывая двоичные коды у себя в башке, но решил заглушить свои сенсоры, хотя они, скорее всего, позволяли ему это сделать. Зачем ему? Глумиться… Что ещё… С такой точки зрения игра неплохая, если вспомнить, как эта полимерная сопля мастерски его водила за нос, спутав все его возможные планы. Вдруг пронзительно закричали громкоговорители, издав звук наподобие того, что раздался перед словами великого Левитана, который возвестил советский народ о приходе коричневой чумы. Повисла резкая тишина, после чего раздался голос Дмитрия Сергеевича, чьё лицо с помощью голограммы вывели на фасад главного здания: — Говорит «Челомей»! Говорит «Челомей»! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, 19 июня 1955 года, свершится великое событие. Все мы станем частью единого Коллектива 2.0, в котором не будет места больше ни врагам, ни шпионам. Для нашего народа настало время нового и самого счастливого века в нашей истории, века, когда наш общий труд, давший человечеству неисчерпаемые ресурсы, позволит нам думать о вечности, а не только о выживании. Сейчас, в день на 19-е число, нам предстоит сделать то, чего еще не бывало в истории человечества. День, о котором я сейчас скажу, станет днём торжества человеческого разума над природой. Прозвучит сигнал «Отбой»! Но вы не пугайтесь, потому что сигнал этот будет ложным. Ещё никогда человеческие законы и формы правления не были столь совершенными и универсальными, как они будут в наше время. Закончится долгая борьба, которая шла не одно тысячелетие, и наступит мир! Понятно, что огромная толпа вокруг главного здания комплекса в первую секунду просто охнула. Но затем грянул шквал восторженных оваций. И эти овации, повторяясь, с чудовищной скоростью покатились из динамиков вниз по отлогому склону. А затем нарастающая многоголосая нота в центре комплекса превратилась в мощные голоса, выводящие: «Слава Советскому Союзу! И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!». Одновременно с этим изо всех дверей и окон почти одновременно понеслись мелодичные фанфары — сначала нестройно, потом всё быстрее и уверенней. Каждый роботизированный музыкант старался как мог, стараясь ни в чём не отставать от других. Музыканты всех уровней были подключены к специальным устройствам, записывающим ноты с эфира и синтезирующим их по ревербации в те частоты, которые впоследствии выдавались в качестве гимна. Сергей едва не оглох от этого шума в первую секунду, но вместе с ХРАЗом присоединился и к овациям, и к пению. Это было так прекрасно, так удивительно, настолько не походило на всё, перед чем он оказывался на улицах и в помещениях, захваченных необольшевизмом, — что он довольно долго не отрываясь глядел вперёд, на флажки, отмечавшие каждый дом. Овации отгремели, прозвучал сигнал «Отбой». Люди замерли, и снова послышался голос Дмитрия Сергеевича: — Запустить «Коллектив»! — Есть запустить «Коллектив»! — отозвался кто-то. Как жаль, что это не Шток... Все люди вокруг тут же застыли в своих позах, и повисла мёртвая тишина, такая, что слышался каждый шорох от флажков и знамён. Всё вокруг стало чуть лучше видно, хотя всё было красным-бело, причём с лёгким голубоватым отливом. Однако сквозь красные полотнища просвечивало что-то ещё — словно какой-нибудь спящий в вышине элемент из физики отлаженной атмосферы, который днём дремал в тени, а с наступлением ночи возвращался в неё, чтобы подышать остывающим воздухом перед тем, как окончательно заснуть где-то между далёкой Луной и ещё более далёким Солнцем. Изображения этого невидимого элемента не видно в программах техноорганизмов, потому что его невозможно было описать словами. Сергей скосил глаза: все люди стояли неподвижно, будто не осознавали, что произошло. Будто оставалось несколько секунд до полного, как говорила баба Зина, пиздеца. «До полного пиздеца, сынуля!». Нервно обернулся: — ХРАЗ... Похоже, ничего не изменилось. Мы не в Лимбо... — шёпот, при этом кажется, что молча. — Верно, товарищ майор, — в тон ему ответил ХРАЗ. Губы плотно сжаты. Чёрные тонкие пряди липнут на лоб, в лице ни полимеринки. — Сеченов улучшил нейросеть, и полный контроль в его планы не входит. Я проверил. Сергей дёрганно усмехнулся, отвернувшись: конечно, когда у самого в башке нейроконнектор собственного производства! У всех остальных стоит «Мысль», и только они двое напрямую контролируются лично Сеченовым по понятным причинам, а если учесть, что ХРАЗ вернулся к работе в Академии Последствий, то... Так необычно... Никаких кошмарных психоделических галлюцинаций. Мир как мир. Выходит, Филатова вешала лапшу на уши... Свобода воли... Понятие относительное. Именно свобода толкает человека на неопрометчивые поступки, она и является мерилом правильности, необратимости и окончательности действия. Ведь что такое «свобода воли»? Возможность нарушить слово, возможный путь к преступлению, в предельном случае — смерть. В чём же здесь свобода воли? В возможности совершить грех или преступление? Может быть, выбор лишь в том, как и каким образом его осуществить? К чёрту эти религиозные доводы, понятно, что чрезмерная свобода развращает, если выходить за рамки закона. Сергей опустил взгляд на пол, переставляя ногу в чуть покачивающейся лёгкой туфле. Как же всё запутанно... И мысли не подавляются никем, никакого внешнего вмешательства. И что это было сейчас... Они говорили через мысли, при этом молча? Безумие, безумие, которое тяжело осознать и которое уже наступило. Интересно, вся страна сейчас в таком оцепенении? Даже спрашивать страшно... Мёртвую тишину разорвал в клочья тот же голос, принявший команду о запуске. Не Шток, это не Шток... Он должен быть здесь, но его здесь нет... — Процитирую один фильм, который мы потом снимем... ТАНЦУЮТ ВСЕ! — прогремел через громкоговорители. — А также пьют, болтают и веселятся, конечно же... Будто фильм, поставленный на паузу, включили. Снова заиграла музыка, зашумели роботы, заговорили люди. а потом к этому хаосу присоединились прочие атрибуты праздника. Невероятно, подумал Сергей, просто невероятно. Если это правда, люди и впрямь могут пережить несколько цивилизаций, пока не найдут себя заново. Именно этого, быть может, хотел древний божественный демиург. Но зачем? Какая перспектива скрыта за этим событием? Сергей уже не хотел знать этого. По венам разлилось стойкое ощущение причастности к чему-то великому, к чему-то большому и многогранному, откуда уже нельзя будет уйти. Он заглянул в себя, и обнаружил, что тоже влился в это многослойное ощущение. Как бы ни решались его проблемы в реальности, просачивающаяся в него энергия теперь словно текла за двоих, пропитывая его до корней волос, до ногтей на руках. Ему захотелось поделиться этой силой со всеми присутствующими. И он словно вынырнул из глубокого омута на поверхность. Пока приходил в себя, к ним уже подходил Дмитрий Сергеевич, тоже относительно нарядный — в серой тройке с чёрным галстуком. Улыбнулся мягко им обоим. — Поздравляю с запуском «Коллектива 2.0», товарищи! — окинул ХРАЗа быстрым взглядом: — Хорош же вышел... Ну, Харитон, что скажешь? — Ебучие пироги! — от этой совершенно невозмутимой фразы Сергей едва не провалился сквозь землю. Вот же ж... Йогурт с фейхоа... — Серёжа... — Дмитрий Сергеевич повернулся к нему с разочарованным выражением лица и очень напоминал учителя, отчитывающего ученика за разбитые окна. — Признавайся, это ты его научил? — Виноват, шеф... — Сергей скованно заложил руки за спину. — Оно обучается... Он обучается... Пока он в перчатке был, дважды ругнулся... Ту свинью мы никогда не забудем... — Записываю: почистить лексикон. Вам обоим, — Дмитрий Сергеевич жирно подчеркнул в записной книжке последние два слова. Праздник за считанные минуты разгорелся до самой настоящей общенародной вечеринки, хоть и проходил посередине дня. Рафики начали разносить еду и напитки, ставить белые столики с алыми зонтами от солнца, а Терешковы провожали к ним гостей. Действительно, такое событие впору запить чем-нибудь крепким! Сергей, ХРАЗ и Дмитрий Сергеевич устроились за один из столиков, расположенных в тени главного здания. Им подали много сытной еды, плюс слабый алкоголь. — Куры! Хорошо! — ХРАЗ потянулся за куриной вырезкой, которую придвинул к Сергею. — Иди сюда... Кур-ры гр-риль... Сер-рёжа... Ешь... — Заботливый какой... — сам Сергей думал о другом: неужели ЭЛЕАНОРА встроила в эту соплю модуль, позволяющий принимать пищу? Если так, то всё должно расщепляться под воздействием полимера примерно так же, как и тело Молотова. Бр-р-р... Лучше об этом не думать, а есть спокойно, запивая лёгким вином. — Харитон, Сергей, я вас ненадолго покину, — Дмитрий Сергеевич встал из-за стола, откланялся и скрылся среди посетителей. Видать, хочет ещё речь сказать или спросить о впечатлениях. Остались одни, и Сергей всё же уточнил, наливая себе бокал: — Пьёшь, ХРАЗ? — Никак нет, товарищ майор, — ХРАЗ налил себе чисто ради приличия. — Но вам могу предложить. — Что ж... За Союз! Чокнулись, негромко прозвенело стекло. — За Союз! За полимер! — За полимер! Ещё чокнулись. Сергей сделал глоток, а ХРАЗ вежливо придвинул ему свой бокал. Пришлось пить за двоих. Вот чертила полимерная... Что-то недоброе читалось в этих тёмных глазах, словно не уходил этот расчётливый манипулятор, а только прикрылся маской любезности. Да и с какой стати ему доверять? Дмитрий Сергеевич ведь знает, какую змею пригрел на груди, но даёт ей второй шанс! Сергей надеялся, что в будущем это никак не повлияет на дальнейшие события. После лёгкой трапезы обязательно хочется танцевать, что народ и начал делать, собираясь в кучки и выкалывая немыслимые кульбиты под музыку, специально включившуюся для этого момента. Весь дух праздника подчёркивал, как молоды эти мужчины и женщины, юноши и девушки, судя по ярким и сочным цветам их фигур — полупрозрачных, чуть блестящих, с острыми углами и гибкими перекатами — по энергичным позам и движению смыкающихся спин. И, глядя на них, почему-то думалось, чем дышит столица сейчас. Тусклой и страшной гарью отгремевшей войны? Не совсем так. Светлым и чистым? Определённо! Даже сквозь пыль и бич провинциальной повседневности брезжил лучезарный рассвет. Люди веселились наотмашь, словно в последний раз. Платья и заколки по последней моде были тонки и изящны, а цветные синтетические материалы прихотливо сочетались с белой шерстью и дорогой бархатной тканью, яркие цветы в волосах ещё не дотянули до увядания, и это было радостно. О как! На самом деле этот праздник явно не поддавался никакой жанровой классификации, потому что любое представление о нём было бы не то что смешным, но просто не имело смысла. Слышалось лишь громкое пение: — Младший лейтенант, мальчик молодой! Все хотят потанцевать с тобой! Танцевали так энергично, что невольно захотелось присоединиться. Встали, и ноги пошли в пляс как-то сами собой. Сергей тоже стал двигаться по кругу, вместе со всеми, и понял, что так никогда ещё прежде не танцевал. Весь мир был в его распоряжении, над головой сияло яркое солнце, слышался веселый гомон множества голосов и гомона, летели в лицо обрывки мелодий, улыбались приветливые лица. И он начал танцевать, вкладывая в движение всё своё стремление к тому, как танцуют остальные, только ещё без этих вывертов. И с каждым новым движением музыка нарастала, он мог подняться над общим беспечальным весельем и увидеть то, на что смотрел весь мир. ХРАЗ держался рядом, и манера танцевать у него была соответствующая — изломанная, чуть зависающая, такая, которая напоминала Сергею о том, кто он, Харитон, сейчас и кем был когда-то. Время летело незаметно — толпа проходила по одному кругу ещё до того, когда раздавался новый точечный всплеск аплодисментов, после чего пускалась в новое безумие, где уже не было ничего от нормального веселья, а так — просто неистовство. Танцы прекратились как-то сами собой, и Сергей списал это на неисчезавшее ощущение причастности к чему-то глобальному, порождённое нейросетью. Если все устали танцевать, то и ему следует отдохнуть. Снова расселись за столики, но теперь не пили и не ели, только устало беседовали. Солнце уже клонилось к закату, величественно опускаясь к горизонту и окрашивая всё в алые тона, придавая жгучий блеск, чёрные тени и нестерпимую яркость. ХРАЗ внезапно выпустил из левой руки жгутики, подобные тем, что были в перчатке Сергея, и начал с ними забавляться, будто бы снимая напряжение. — Никогда не забуду, майор, как вы умерли, поев сгущёнки после водки и дозы адреналина... Сергей вспомнил об этом диком курьёзе, когда ХРАЗ едва сумел его откачать. Да, всякое бывает, когда не рассчитал... Как помнил, стряслось это на самом подходе к маяку, и его счастье, что он не упал в море, свалившись с высокой скалы. Но как тут не съюморить: — Я был непобедим при таком рационе!.. — О да, да... — ХРАЗ уже еле сдерживал хохот и убрал жгутики. — Майор, у вас встал мотор... Вы бы ещё кофе выпили, майор! Это же ликёр натуральный! — Бейлис! — подхватил кто-то за соседним столиком. — Водку со сгущ-щей мешает... — Я бы мог пошутить про «слипнется», но я не буду... — на этом и закончили. По радио играло теперь нечто не такое бодрое: — Пусть все насмешки терпит твои, пусть доверяет тайны свои... Пока сидели, успел подойти Дмитрий Сергеевич, тоже порядком уставший. Люди вокруг были заняты своими разговорами, но благодаря нейросети можно было переговариваться мысленно, попутно попивая вино, и это ощущалось теперь именно как мысли, а не как диалог. Дмитрий Сергеевич смерил ХРАЗа укоризненным взглядом карих глаз: «Харитон, ты ведь понимаешь, зачем это сделали с тобой» Ведь логично, что Захаров недоволен тем, что его запихнули в такую хрупкую, по его меркам, оболочку. Сергей помнил, как разносил подобных ему парой взмахов топора. Хрупкость-бледность только разжигает желание убить, раздавить, как последнего жука, и зияют чёрные каньоны недорезанных ран, раскуроченных, разодранных. «Чтобы вы могли управлять мною, товарищ Сеченов, как вы и хотели» «Что ж, мизантропии в тебе убавилось, но мрачность ещё есть. Все мы иногда зануды, поверь. Взгляни на Серёжу. Одного поля ягоды. А лексикон я вам всё равно почищу» ХРАЗ словно просканировал мысль в голове Дмитрия Сергеевича своим бесстрастным взглядом и спросил, странно растягивая слова: «Я вас разочаровал?» «Буду откровенен: да. Ты мог погубить всё, использовать “Коллектив” в своих целях. Насколько мне известно, в тех подопытных стоял именно “Восход”, верно?» ХРАЗ нахмурился, и выглядело это, опять же, жутковато. Сергей понимал, к чему клонит Дмитрий Сергеевич: в Академии Последствий подметил, что у подопытных не было устройства «Мысль» на виске, и они контролировались «Восходом», что, собственно, и демонстрировала ему Филатова, выдавая это за опыты Сеченова. Логично предположить, констатировал Сергей, ещё не вникая в детали, а просто констатируя общую фактуру, что эта весёлая троица манипуляторов действительно заставляла его плясать под свою флейту и подначивала к убийству Сеченова. Такой вывод казался вполне вероятным – все трое искренне считали себя такими тонкими мастерами и такими умными людьми, с помощью сеченовского открытия запросто выигрывающими у всего человечества в «Что? Где? Когда?» – иначе сложно было бы объяснить, почему их доводы были настолько прозрачны. Может быть, думал Сергей потом, они даже сами верили в то, о чём говорили, – и не замечали этих точно рассчитанных перекосов, которые сначала сделали сами, потом он их словил на этих перекосах, а потом скинулся с этой заброшенной удочки. Сергей вставил свои пять копеек: «Ты предал всех нас, ХРАЗ! Будь ты человеком, тебя бы сразу к стенке поставили! И не удивлюсь, если я бы пустил тебе пулю в лоб!» «Сергей прав. Но времена террора прошли, любой может теперь встать на путь исправления, пока не поздно. Твой разум слишком гениален, чтобы его терять. Ты сделал многое для нас, и то, что мы сделали для тебя, ты можешь, я верю, что можешь расценить, как благодарность» ХРАЗ сидел, сцепив руки в замок, и Сергей заметил, что костяшки его пальцев дрожат. На его лице застыло неподвижное и чуть злое выражение — словно он давно уже не верил ни во что, кроме неумолимого рока. Эти многословные и пустые беседы казались чем-то вроде закрученной игры. Чтобы остаться в живых, надо было постоянно держать друг друга. И эта игра не могла не нравиться. Сергея вдруг охватила жуткая ненависть к Харитону — впрочем, он сам не знал, чего хочет от этого общения. Может быть, ему просто захотелось выложить душу. Он не мог объяснить это. Да и нужны ли такие объяснения? «Запомни, ХРАЗ: ты натворил много херни, и ты от неё уже не отмоешься. Так что сиди и не выёбывайся» «Постараюсь, товарищ майор...» Сергею показалось, что мысли ХРАЗа прозвучали ядовито, словно на его губах тлел цианид, разъедая биополимер ударом на поражение. Теперь и у него слепые пятна на постоянстве памяти, и не помнит почти ни черта, только досьевато-сухие сведения о себе, завёрнутые в паноптикум с рефреном: «Совершенно секретно». Когда исчезли последние капли защиты от парализующего воздействия, к нему пришли чувства, рождавшиеся в черепе, как бесится содержимое желудка при остром приступе диспепсии. Сначала появились гнев и обида, а затем в этом всплеске эмоций появилась опустошённая, но решительная сила. Она иссушила все чувства до оставшейся пустоты, до последней пуговицы, не оставив ничего, кроме воли. Может, оно и к лучшему, что они оба теперь под личным контролем Дмитрия Сергеевича? Хотя бы не поубивают друг друга, и всем троим будет поспокойнее. Дмитрий Сергеевич в мирном жесте, взял за руки Сергея и Харитона, словно сцепляя с собой, замыкая бионейрополимерный равнобедренный контур, за пределы которого никакая информация не сбежит, перемежаясь горящими на концах жгутиками: «В мозгу каждого из вас есть центр послушания. Я всегда могу удержать вас от ошибок, предупредить о беде. Это величайшее ваше благо, но как и всякое благо, оно может обернуться во зло. Вот этого боюсь я...» ** «Операция “Атомное Сердце” проведена успешно. Захват стратегических и военных объектов на территории Соединённых штатов Америки произведён без сопротивления. Ликвидация атомного сердца Америки осуществлена мгновенно. Свержение капитализма, установление коммунизма» «Агент П-3 на данный момент находится в отпуске. Место отпуска не разглашается. Профессор Харитон Захаров, силой научного прогресса и собственной дальновидности воскресший из мёртвых, продолжает свою работу в Академии Последствий при Предприятии 3826»