Цветы моей памяти

Мама постоянно заставляет меня сажать эти дурацкие бледно-розовые и такого же больного оттенка желтые цветы у нас в саду, копаться в мокрой, отвратительно грязной земле, которая пачкает мои чистые руки сразу же, как я прикасаюсь к ней. Меня это жутко раздражает и бесит. Вчера я сломала стебель какого-то непонятного дебильного цветка, когда мама снова заставила меня копать ямки для цветов. Зачем заставлять меня делать то, чего я не хочу? Я не вижу смысла в посадке растений. Они все равно умрут. Мама говорит, что цветы- это красиво, мы сажаем их для того, чтобы наша душа расцветала каждый раз вместе с ними после холодной зимы, будто мы связываем корни цветов с нашими внутренностями во время посадки. Полнейшая ерунда. Я не чувствую абсолютно ничего, когда смотрю на растущие растения или распускающиеся тюльпаны. Мне больше нравится смотреть, когда дождь поливает город, заставляя людей прятаться по своим домам, закрывая окна и двери на замки; когда ветер настолько сильный, что сносит все на своем пути, пугая население, гнет эти гребанные цветочки. Мама сказала, что я неправильная. — Да не буду я эти цветы сажать, что ты ко мне привязалась с ними? — я кричу во время очередной посадки, топаю по асфальту ногами рядом с грядками, брезгливо отрехаю грязь с рук. Отвратительно. Ощущение, что кто-то ползет по моим ладоням. — Ненавижу я в земле рыться- в ней много отвратительной живности, а еще в ней хоронят людей. А в цветах нет никакого смысла, кроме гниения и разложения. Если ты считаешь, что они красивые- хорошо, но меня в это не втягивай. Мама смотрит на меня так, будто я сделала что-то сильно плохое и неправильное. Она зла, я сказала слишком много. Опять. Но не этому ли она сама меня учила? Но почему она просто не хочет услышать и понять меня, мои желания и чувства? Я не могу и не хочу копаться в субстанции, куда кладут мертвых людей, а через пару лет они разлагаются там. Я сразу начинаю думать о том, как они умерли. — Зоя, ты должна помогать маме. Но с этого момента ты можешь этого не делать, если тебе на столько отвратительно времяпровождение вместе со мной. Можешь делать, что хочешь, пока я тружусь и работаю на благо нашей дружной семьи. Мамин взгляд все еще направлен на меня так, будто я предательница Равки или фьерданка (мама жутко не любит их из-за очередной войны между нашими странами, но мне кажется, это виновата не принадлежность к стране, твоей Родины, гражданство, а глупое воспитание еще с малолетнего возраста, из-за которого дети, а потом и взрослые не могут мыслить иначе). Ее слова больно бьют куда-то внутрь, задевают самое сокровенное и тайное. Меня тошнит, а к глазам подкатывают слезы. — Если бы у нас была дружная семья, мы бы решали проблемы разговорами, а не глупыми манипуляциями, связанными с жалостью, стыдом и виной. Мы бы делали то, что хотим сами, а не то, что нужно другим. А если тебе нужна помощь, то попроси папу. Я всегда пыталась делать все только для тебя, чтобы не разочаровать, но то, как поступаешь ты- это уже наглость, мама. Я бегу. Бегу от мамы, которая пытается меня догнать. Папы, который кричит мне что-то вслед, я не ее разбираю, что именно. Своего дома, вкусных и теплых порций еды, которых съедаю лишь половину, чтобы остальное отдать маме- она постоянно недоедает ради папы, я вижу это. Мягкой кроватки, около которой мне никогда не читали сказок, потому что вечером уже нет времени и сил, но я все понимаю и не прошу, хотя иногда очень хочется прочувствовать этот момент хотя бы раз, как другие дети с нашей округи. Рабочего стола, за которым провожу практически все время, усердно учусь, я правда стараюсь. Двора у дома, на котором постоянно, каждый день, занимаюсь спортом. Я хочу стать солдатом. Мама хочет, чтобы я удачно вышла замуж. Папа не обращает на меня внимания. Бежать становится тяжело. Слишком маленькие босоножки, которые я ношу уже три года, натерли мои ноги. Больно. Хочется остановиться, но я продолжаю бегство. А куда я собралась? Куда я бегу? Что я буду есть? Где я буду спать? Меня останавливает дядя Михаил- мамин знакомый, который недавно приходил к нам, чтобы починить тумбочку. Довольно приятный мужчина, но странный: постоянно улыбается, слишком милый и добрый. — Зоюшка, привет, куда же ты убегаешь? — он берет меня за руку и ведет обратно в сторону дома. Наверное, собирался отобедать с нами. Пытаюсь выдернуть свою руку из его, но все бесполезно- он слишком сильный для меня. — Ты уже слишком далеко от дома, нужно идти обратно. — Хочу и бегу, это моё решение. Я уже достаточно взрослая. — Огрызаюсь, наверное, слишком зло смотрю. Сам виноват, нечего выводить. — И я не "Зоюшка". Я- Зоя Набри. — Сейчас мы с твоей мамой и поговорим, достаточно ли ты взрослая, чтобы так разговаривать со старшими, — он тянет меня за запястья, рывками заставляя идти за собой. Больно. Как настоящий солдат поступит в этой ситуации? Мама кричит на меня целый вечер после того, как дядя Михаил уходит, смотрит зло, строго и отчаянно. Папа бьет своим кожаным шуханским ремнем по спине, после двадцатого удара я перестала их считать. Они недовольны моими словами, действиями и поведением. Мама и папа запирают меня на чердаке, чтобы я подумала над своим поведением. Тут темно, пахнет сыростью, от которой в горле зарождается тошнотворное ощущение, хочется выплюнуть всю еду, которую я ела сегодня, и бегают мыши с крысами, который я очень сильно боюсь. Мне обидно и очень больно. Физически и морально. Красные полосы от папиных ударов остались на моей спине, жгут и пекут, будто мою кожу облили водкой, которую родители пьют каждую пятницу, и подожгли. В душе сильно пусто, там нет никого и ничего. Наверное, мама сказала правду- я бездушная и бессовестная. По полу пробегает еще одна мышь, и я сильнее прижимаю свои ноги к грудной клетке, дальше забираюсь на подоконник. Наверное, чтобы стать солдатом, мне нужно перестать бороться мышей и крыс. Я громко сглатываю, когда слышу незнакомый голос с первого этажа, с кухни. Какой-то мужчина, наверное, очередной папин друг. Может быть это и хорошо, что меня здесь заперли, не придется ни с кем знакомиться, общаться и делать вид приличной, правильной и хорошей девочки. Я устала от этого. Сейчас в голове лишь одна мысль- перебороть страх. Я должна сделать это, если хочу быть солдатом. Спускаю одну ногу за другой, ставлю стопы, на которые натянуты тоненькие синие носки, подаренные родителями на день рождения, на влажные деревянные доски- недавно была сильная буря с ливнем, крыша продырявилась, и дождь попал в наш дом. Какая-то мышка снова пробегает по полу, я вздрагиваю, но конечности не убираю. Они должны бояться меня, а не я их. Медленно выдыхаю, как и учила тётя Лилиана, делаю шаги вперед. Писки животных затихают, никого больше не видно. Я больше не дрожу. — Зоя, спускайся, нам нужно поговорить. — Папа отворяет дверь чердака, звеня ключами. Он даже не заметил того, что я больше не боюсь, смогла справиться с самой собой. — К нам пришел Валентин Гранкин. Он богатый вдовец, видел тебя во время масленицы. — И зачем мне нужна эта информация? — складываю руки перед собой в протестующем, недовольном жесте. Ну и что этот дворянин забыл в нашем доме? Подхожу к папе и в моих мыслях снова возникают воспоминания, как он бил меня своим самым любимым аксессуаром. Только не плакать. Не сейчас. — Зоя, пожалуйста. Веди себя нормально. Сейчас мама тебе все расскажет. — Чеканит слова, берет меня за запястье и ведет за собой, будто я маленькая и не умею ходить сама. Представление никудышного актёра какое-то. Киваю, несмотря на все несогласие, поправляю кудрявые волосы, заплетенные в косу. Не нужно подвести родителей, снова разочаровать их. Нельзя. — Какая чудесная девочка, — Валентин, как называл его папа, начинает трогать меня, оглядывать со всех сторон. Расплетает мои волосы, косу, которую я плела половину утра. Мне хочется накричать на него за сделанное, но я держу себя в руках. — Зоюшка, ты же согласна выйти за меня замуж? Такая миленькая, податливая, просто загляденье. Совсем скоро станешь настоящей девушкой, и уж тогда мы заживем настоящей жизнью. Смотрю на маму, которая отвечает мне просящим взглядом, показывающий, что мне нужно согласиться. Мам, нет, почему ты так поступаешь со мной? Я не хочу быть женой. Я хочу быть солдатом. Нет, нет, нет. Только не это. За что святые так поступили со мной? Я не могу согласиться. Я не могу разочаровать маму. В душе неприятно. Что мне делать? — Да.. — шепчу, потому что на большее нет сил. Мне плохо. Кружится голова, болит живот и снова тошнит. Я цепляюсь за свое синее платьице ладонями. Кажется, я сейчас упаду. Стою. Нельзя падать. — Вот и славно. Купим тебе самое красивое платьице невестки. В среду, в церки, верно, Сабина? — мужчиа переводит взгляд на маму, она кивает. — Без лишних свидетелей. — Он уходит. Я пытаюсь сдержать эмоции и слезы. Получается. — Ты молодец. Умная девочка. — Странная похвала, если честно. Я всегда хотела, чтобы меня хвалили, окутывали комплиментами, но явно не в таком контексте, не в этой ситуации. — Теперь наша жизнь наладится. Мама выгоняет тетю Лилиану из дома, которая за ужином сказала, что она продает родную дочь. От части я согласна с ней, но иначе уже не получится. Я слышу голос моего будущего мужа, слова "милая девочка", "свадьба", "никто не узнает", "скоро станет взрослой и тогда мы заведем деток". Мне хочется плакать. Я не позволила себе сделать этого. Спрятала свою боль глубоко внутрь. Смотрю прямо в глаза, нагло, изображая бесстрашие, тяжело дышу. Я не знаю, что будет дальше. Я не хочу знать, что будет дальше. И вот я стою в церкви перед алтарем, искренне не понимаю, почему все эти "святые" люди, работающие там позволяют случиться такому. Этот князь сгодился бы мне в деды. Я не понимаю, почему никто из присутствующих не хочет помочь мне, увести меня отсюда. Это же неправильно. Я бы согласилась всю жизнь жить здесь, рядом с родителями, отдавать маме половину порции, усердно учиться, не стать солдатом и сажать цветы, но лишь бы не замуж. Я всегда цепляюсь за родителей. Но нужна ли я им? Если бы была нужна, все были бы иначе. Я вспоминаю свои слезы, когда "священник" произносит священные слова для создания брака. Никакие святые мне не помогут. И никогда не помогали. Я больше не верю в них. И вот я вижу тетю Лилиану, которая вбегает в помещение, растрепанная и взбудораженная. Она кричит на рабочих церкви, дворян, которые были друзьями моего будущего мужа, по всей видимости. Он начинает бить тетю своей длинной тростью, сделанной из дерева и металла на окончании. Валентин- ужасный человек, я в этом уверена. Хотя, папа тоже бил меня, но я не считаю его плохим. Может быть пора? И вот уже через какие-то несколько жалких мгновений от церкви не остается ничего. Одни лишь обломки. Люди кричат, смотрят на меня: кто-то удивленно, кто-то с отвращением, а у кого-то взгляд такой, какой я не видела еще никогда в своей жизни. Тучи собираются над нашими головами- скоро пойдем дождь. Могу ли я разогнать их? Нет, сейчас не до экспериментов. Нужно скорее бежать, как можно дальше, и больше никогда, никому не попасться. Но... Я- Гриш. Шквальная. Повелительница ветров. По моим жилам течет сила. Моя сила. Моя сила, загнанная за эти девять лет бесполезной жизни в угол, появилась слишком неожиданно, взрывом эмоций, ветром и грохотом, которые и разрушили церковь. Что теперь будет со мной? Я наконец-то стану солдатом, но теперь уже Второй Армии? Тогда нужно бежать в Малый Дворец, к таким же, как я. Я слышала, что там хорошо и вкусно кормят, а еще у них есть много кваса и селедки. Там есть возможность для тренировки моей силы. А что если я не смогу проявить ее еще раз? Тетя хватает меня за руку, кричит: "Бежим". Я успеваю взглянуть на лица родителей, лежащих на полу, со страхом и недоверием, а может даже злостью, смотрящих на меня; на несостоявшегося мужа, истекающего кровью от куска керамической плитки, прилетевшей ему в голову; на небольшое количество посторонних, у которых на лицах застыл шок. В душе очень неприятно: скребутся волькры, царапая и колеча меня изнутри (хотя я никогда не была в Каньоне, даже не знаю, как они выглядят, но представляю) и сильно-сильно много всего, оно хочет вырываться на свободу новым порывом ветра, бури. Мам, получается, я не бездушная, видишь? Я не понимаю, что со мной, мам. Я не знаю, что я чувствую и ощущаю ли я вообще что-то, мам. Надеюсь, кто-то поможет понять мне это, но это точно будешь не ты, мама. Мне больно- единственное, что я понимаю сейчас. Возможно, что я сделала, делаю сейчас и называется предательством? Слабостью? * Сколько лет прошло с того момента? Уже тринадцатый год идет. Я точно помню грязное платье, развивающееся на ветру, моем вечном друге с того момента, во время побега. Помню лицо мамы, шокированное, отстраненное, отчужденное от меня, ее глаза полные недоверия и страха. Тетя еще два года назад до произошедшего говорила, что меня нужно проверить на способности Гриши. Мама сказала, что в нашей семье нет и никогда не будет ведьм. Безусловно ведьм не будет, будут самые могущественные Гриши-шквальные за всю историю Равки и мира. Я помню, как мы стояли у ворот Малого Дворца и ждали гриша, который смог бы проверить меня на мои способности. Была поздняя ночь, все спали. Я тогда не дождалась, терпения не хватило и все вокруг жутко бесило, и случайно повалила дерево порывом ветра. Я помню, что всегда ненавидела сажать цветы и возиться с мокрой землей. В нее хоронят покойников, умерших, тех, кто был тебе дорог. Саркастично я поступаю сама с собой сейчас, когда снова иду в свою теплицу за Дворцом, чтобы посадить новое растение. Мама была не права во многом. Моя душа совершенно не цветет, когда я сажаю семена и через пару месяцев они превращаются в самые разные цветы. Я лишь надеюсь, что закапываю свою печаль, слезы, сожаление, куда-нибудь поглубже, чтобы они никогда больше не вылезли на свет, в мою жизнь, и оставляю память о своих солдатах, друзьях. Глупо, на самом деле. Но здесь, в своей теплице, я могу быть самой собой. У меня слишком мало место. Или слишком много умерших товарищей, о которых я сохраняю воспоминания таким образом. Давид умер в часовне, прямо во время своей свадьбы сегодня. Опускаюсь на колени около небольшого, свободного клочка земли, поливаю его водой. Тошнит до одури, будто я съела протухшую селедку с забродившим квасом. Хочется бежать и никогда больше не возвращаться сюда. Опять бежать, Зой? Когда я была маленькой я смогла перебороть свой самый главный страх- мыши и крысы. Так почему же я, взрослая, могущественная, властная, не могу спокойно посадить этот гребанный цветок? Костюк был прочником. Носил пурпурный кафтан. Я никогда не забуду этот цвет, испачканный грифелями, грязью, чернилами или еще чем-то похуже после бесконечной, многочасовой работы в лаборатории или библиотеке. Давид всегда был молчаливый и стеснительный, с самого первого появления в Малом Дворце, его привезли на следующий день после меня. Он сделал так много для Равки. Для всех нас. Наверное, он обладал таким терпением, каким не обладает никто из нас, и даже Дарклинг, о котором вспоминать, к слову, уже не так больно. Он был, наверное, самым мудрым. Я сажаю фиолетовый тюльпан для него. Почему тюльпан? Все элементарно просто. При правильном солнечном свете, температуре воздуха, качестве почвы тюльпаны раскрываются и открывают вид на свои внутренние красоты. С Костюком было так же. Только на него влияние оказывала Женька. Нужно будет сходить к Сафине. Раньше на моей спине красовались красные следы от папиного широкого ремня. А теперь на ней длинными, протяжными линиями, уже около десяти лет, существуют полосы, оставленные когтями тигра, который стал моим усилителем. За все в этой жизни нужно платить и неважно чем, возможно, купюрами и монетами, а возможно и самим собой. Семена, купленные еще несколько лет назад по случайности в Кеттердаме, летят в землю. Я приминаю землю руками и поливаю сверху водой, как и учила мама раньше. Вот и еще одна полезная вещь, которую мне удалось усвоить из детства. Теперь остается только ждать, пока появится маленький росточек, потом стебель, а за ним и важный, красивый цветок. Память. Глупо, конечно, но без этого уже сложно. Я надеюсь, что больше никогда не посажу ни одного цветка здесь. Надеюсь, что мне не придется расширять теплицу. Я думаю о том, что хочу умереть раньше всех своих друзей. Да, эгоистично, даже не буду спорить. Но это случится лишь в том случае, если я и вправду поймаю пулю заместо Коли. А я сделаю это, если будет необходимость. Не хочу хоронить больше никого и никогда. Не хочу больше сажать цветы.