I don't love you

Феликс смотрит на свою руку и морщится от того, как сильно жгут пальцы. Два разноцветных кольца, которые когда-то являлись для него всем, сейчас пытаются прорезать кожу, словно они пропитаны ядом.  Он злится на себя, на собственную слабость, когда пытается найти оправдание каждому едкому слову, каждому ледяному, отрешенному взгляду и каждому действию, которое так и кричит «ты мне больше не нужен, я от тебя устал». Пустота заполняет его изнутри и хочется то ли закричать, то ли завыть от бессилия перед собственными чувствами. Ему так хочется оставаться гордым, пронести всю боль молча, стойко, будто бы не ломает вовсе. Человек, в котором он бездумно утонул, которому отдал все, что у него было, на самом деле никогда его об этом не просил. И никогда его не желал. Простая истина, которая приносит вместе с собой жгучую боль, разъедающую внутренности.  Быть может, у него никогда и не было шансов не влюбиться в Хенджина. С его этой дурацкой, обворожительной улыбкой, мягкими ямочками на щеках и глубокими, сияющими глазами. Феликс сам загнал себя в клетку, когда позволил себе хотя бы на гребаную секунду поверить, что Хван Хенджин может почувствовать к нему то же.  Ни черта подобного.  С ним его неуклюжую, первую и неосознанную любовь не разделят, он останется с ней наедине и будет ковырять все незажившие раны, чтобы было больнее. Чтобы заглушить то, что противно гудит в голове, эхом отдавая в висках. Когда в детстве мама читала перед сном сказки, листая страницы старой книжки, завернутой в потрескавшуюся обложку с золотистыми буквами, нежное детское воображение рисовало любовь как нечто невообразимо чистое, волшебное. Тогда любовь казалась чем то хрупким и ценным, тем, что приносит человеку маленьких, но таких живых бабочек в животе.  Сейчас эти бабочки, кажется, тихо, но болезненно погибают, уродливо разлагаясь. Теперь любовь ассоциируется с трещинками под кожей и ссадинами в грудной клетке. Любовь ассоциируется с Хван Хенджином и Феликс себя за это ненавидит.  Феликс ненавидит себя за ежедневную ложь, когда на вопросы родителей или друзей «в порядке ли ты?», он выдавливает из себя самую пустую улыбку и вместо честного, рвущегося наружу «нет, мне очень-очень больно, помогите мне с этим справиться», он лишь молча кивает головой и продолжает делать вид, что он мальчик сильный и даже с самыми глубокими ранами справится сам.  Хенджин превратил его в искалеченную, немую тень, у которой не осталось ни эмоций, ни чувств, ни-че-го. Только удушающая пустота и разорванное сердце, которое проще теперь на свалку, чем пытаться склеить и вернуть к жизни.  Кто бы мог подумать, что это сделает с ним его когда-то самый близкий человек, тот, кто был рядом с ним с самого детства. Тот, кто в десять лет пообещал никогда не отпускать его руку, стоя под проливным дождем, в девятнадцать воткнул ему в грудную клетку тысячи, миллионы ножей. Феликс следовал за Хенджином с щенячьей преданностью, наплевав на собственную гордость. Он сбегал с ним с уроков, чтобы побыть рядом, испортив свою успеваемость, прикрывал перед родителями, когда тот бегал к своим девчонкам субботними вечерами и покорно выслушивал в подробностях истории о том, как он трахал кого-то на заднем сидении новенького авто, который родители подарили на день рождения. Он давился собственными чувствами, боролся с постоянной тошнотой, обжигающей горло и пытался сдерживать слезы, которые ночью вырывались наружу.  Феликс ведь справлялся, он правда справлялся со своими чувствами, пока Хван Хенджин, его первая и самая настоящая любовь, не завалился к нему однажды пьяный и не признался в том, что хочет попробовать с парнями. Хенджин просто хотел попробовать, а Феликсу рыдать хотелось навзрыд от гребаного бессилия и того, как болезненно сжималось сердце. Он не сможет сказать ему нет, и плевать, что потом сам будет собирать себя по частям.  Хенджин стал его первым во всем. Чувства, поцелуй, постель, все это разделил с Феликсом именно он.  Секс стал их ежедневной рутиной. Хван приходил к Феликсу, вымотанный сложной учебой, бесчувственно втрахивал его в матрас, избегая поцелуев и уходил, оставляя после себя лишь гниющие, глубокие раны. Феликс смотрел на собственное отражение в зеркале, видел в нем изувеченного, влюбленного мальчика, который медленно катится в бездну, но отказаться от всего этого не мог.  У него просто не осталось сил.  Кольца, подаренные Хенджином на пятнадцатилетие, как символ их крепкой дружбы и бесконечной поддержки, теперь больно давят и кажутся совершенно чужими. Тот маленький мальчик, который с восторгом принимал подарок верил, что Хван Хенджин его навсегда. Тот маленький мальчик сейчас смеется со взрослого, сломанного мальчика, который рыдает, уткнувшись в сырую от слез подушку и, словно мазохист, позволяет брать Хенджину все, что он пожелает.  И он берет. Жадно, беспощадно забирает все, что у него осталось, даже не замечая как глаза солнечного мальчика постепенно теряют свет. И в этом нет его вины. Феликс мог спасти себя сам. Признаться в чувствах, отказаться от бездушного секса, подобрать с земли остатки самообладания и вернуть себе себя. Но каждый раз, когда на пороге его квартиры появляется чертов Хенджин со своей чертовой улыбкой Феликс вновь безвольно отдается в его руки, обещая самому себе, что это последний раз.  И последний раз наступает.  Когда гул в голове становится невыносимым, когда липкие дорожки от слез становятся ежедневным украшением, когда внутри все трещит по швам и готовится разорваться Феликс решается сделать шаг. Шаг во спасение или погибель. 

*****

Хенджин бросает Феликса на мятые простыни и сбрасывает с себя футболку, нависая над ним и жадно впиваясь в глаза. Они горят от желания, он почти рычит, когда смотрит на покорное худощавое тело под ним. Феликс бродит взглядом по любимой, теплой коже и рассматривает уродливые засосы, оставленные кем-то, но не им. Он чувствует, как сгорает внутри, как там все превращается в пепел и не сдерживает слез. Наплевав на стыд, на остатки гордости, на то, каким слабым и разбитым он предстал перед человеком, которого любит до тошноты, горькие, отчаянные всхлипы вырываются наружу и он не может это остановить. Он не может остановить жгучую боль, которую прятал так долго, что теперь он не знает, как с ней справиться.  - Ликс? - у Хенджина голос надломленный, совсем тихий. Он касается теплыми ладонями его веснушчатых щек и пытается стереть слезы, смотря с таким искренним беспокойством. - Я сделал что-то не так? Ответь мне, прошу тебя. Я помогу тебе, я хочу помочь тебе.  Феликс смотрит ему в глаза и ощущает, как горят его внутренности, как мурашки разрезают кожу, как бешено бьется сердце, разрывая грудную клетку.  Последний шаг и он разобьется. Он знает это. Он видит это в чужих глазах.  - Я люблю тебя, - сквозь не останавливающиеся всхлипы шепчет Феликс и выдавливает из себя болезненную улыбку, когда видит, как дрогнули мышцы на любимом лице. - - Мне так жаль, Хенджин, но я правда не могу больше, я так старался…. Черт, я так старался выпросить у тебя любовь, заслужить ее, ломая себя день за днем. Я так мечтал увидеть в твоем взгляде хотя бы каплю того, что я испытываю к тебе, но я устал бороться. Я устал любить тебя, Хенджин.  Феликс обнажил свои чувства, зная, что ничего не получит взамен, но мерзкая надежда на взаимность все еще теплится где-то в районе солнечного сплетения и он так сильно ненавидит это. Уже давно пора перестать верить.  Хенджин тяжело сглатывает и виновато, загнанно смотрит в остекленевшие глаза друга. Феликс прекрасно знает, что сейчас услышит. Он миллион раз прокручивал в голове этот диалог и каждый раз он заканчивался лишь одним: разбитым сердцем.  - Ликс, я…. Это моя вина, мне не стоило все это начинать, - он звучит так отчаянно, и Феликсу хочется закричать, что нет, черт возьми, в этом нет его вины. Причина его чувств не секс, он полюбил его задолго до этого. Но Феликс промолчит, пускай это останется невысказанной болью. - Я не могу.  Незаживающие раны вскрываются и кровоточат и Феликс мелко дрожит, когда Хенджин поднимается с постели и молча собирает свои вещи. Так и должно быть. Он знал, что так и будет. Сейчас. Еще чуть-чуть и все закончится. Осталось потерпеть совсем немного.  Хенджин подходит к кровати, утыкается лбом в чужой лоб и говорит так тихо, будто надеется, что останется не услышанным.  - Я не люблю тебя.  А после уходит, оставляя после себя лишь смятые простыни и шрамы на коже, как напоминание о первой, невзаимной любви.