Над болотом туман, волчий вой заметает следы. Я бы думал, что пьян — так испил лишь студёной воды. Из кувшина, что ты мне подала, провожая в дорогу Из которой я никогда не вернусь. Жди, не жди — никогда не вернусь.
Хёнджин запрокидывает голову, всматриваясь в безоблачное небо. Оно слепит глаза, но Хёнджин даже не думает отворачиваться, просто прикрываясь рукой. К нему на велосипеде несётся Чани — первый предвестник лета. Хёнджин полюбил его в семнадцатый свой март. Тогда же и узнал, что этот мальчишка — второй летний месяц. Самый знойный, жаркий и отзывчивый из всех, что может быть. Озорством своим и громкой трелью смеха Чани притягивал взгляд, на окружающий мир блестя чернотой бездонных глаз, безмолвно ими говоря: «смотри на меня внимательно. Твой взор прикован может быть лишь ко мне.» С дерева, под которым Хёнджин и сидел, свешивается вниз головой ещё один мальчишка — первый месяц осени. Копна его рыжих волос достаёт чуть ли не до самой травы (видимо, нужно было выбирать ветку повыше, а не у самой земли), но его это, кажется, мало беспокоит: мальчишка замечает несущегося Чани и спрыгивает с яблони. — Мимо цели-то не пролети, любитель скорости! Мы тут! Чани смеётся заливисто — прямо как в их с Хёнджином первую встречу и уже на подходе спрыгивает с велосипеда, кубарем падая в высокую зелень. — Устал, дитя? А я говорил тебе, не носись так! — Ты много чего говорил, ведьма. В частности и то, что за зимой нынче не бывать весне, — Чани садится, подбирает ноги по-турецки и смотрит на Феликса. — Так и что же? Сбылись слова твои разве? Вот он, апрель, всё ещё в нашей компании. Мальчишка лишь недовольно фыркнул в ответ на слова, подсаживаясь к Месяцам поближе. — Весна наступила лишь потому, что первый зимний месяц воспротивился моим просьбам, разве не помнишь? Он вообще заявил, что сдаст меня на костёр, как полагается! А Хёнджин, между прочим, ещё и поддержал! — Я вот всё понять не могу, в каком месте ты ведьма? — юноша, чьё имя упомянули, заинтересованно склонил голову, игнорируя нападки со стороны младшего. — Так рыжий ж, как ведьма. И глаза зелёные. Всё по канону, — Чани коротко рассмеялся, но потом вдруг стал серьёзным, глядя на Феликса внимательно. — А если серьёзно, то с чего осень-то нашу нынче ведьмой нарекли? — Суховеями пашни извела, — Хёнджин пожал плечами, глядя куда-то вглубь леса. — Да танцами своими юношей скольно погубила. Хитёр же, как лисица — в оковы свои заманит пением сирены, а там — поминай как звали. — Не правда это всё! — рыжий вскинулся, опасно блеснув глазами малахитовыми. Лишь встретив два аспидно-чёрных взгляда мальчишка сел, недовольно хмурясь. — Людям нужно обычаи свои почитать, да природу-матушку уважать, а не осень клять во всём. «Вот, сентябрь неурожайный», «снова осень без толковых даров пришла», «осень, ведьма золотая, не кормит совсем»! Так кто ж встречать-то осень будет? В этом году видели, что? Все харвесты прозевали! А я харвест всей душой своей люблю! Столько песен на полях, когда покосы и сборы урожая идут — закачаешься! — Весною нынче тоже ничего хорошего, — Хёнджин вздыхает устало, откидываясь на ствол дерева за спиной. Приятный шум листвы расслабляет, а лёгкий ветерок вплетается тонкими пальцами в волосы, лишний раз давая почувствовать себя в безопасности. — Работники всё жаловались, что земля за зиму промёрзла и весной оттаивает еле-еле. Ещё и из деревни кто-то на медвежатник набрёл, представляете? Жалобятся, мол, апрель холодный, как февраль — вот вам, ещё один месяц зимний. Будто я виноват в том, что январь простудил пашни так, что плуга застревают, — Хёнджин выразительно посмотрел на Феликса, на что отвёл взгляд, недовольно фыркнув. — А дальше, как конец месяца наступил и реки разливаться стали — пошла молва о том, что топит всё в округе. — Людям не угодишь, — со вздохом произнес сентябрь, головой ложась Хёнджину на колени. — А у тебя как обстоят дела, дитя моё? Чани лишь пожал плечами. Взгляд его сменился на сосредоточенный, плечи напряглись и вся поза выдавать стала его напряжение. — Снова июль виноват во всех грехах мира этого. Больно уж жаркий, дождей нет совсем — опять посевы выжжет до тла. Насекомые урожай выедают, ветра дышать не дают толком, а отдыхать вообще невозможно — опять же из-за жары. Им что не сделаешь, всё не так: жарко — всё сгорит, работать невозможно; тепло — земля не прогреется толком, не взойдёт ничего; дожди — пашни поплывут, нет их — сгорит всё к чертям. — Заверчу я танец смерти суховеем, вот тогда попляшут у меня! — Феликс снова вскидывается. Метнувшаяся рыжина за спиной напоминает пламя, охватившее саму его яростную сущность. — Совсем уж из ума выжили! — Остынь, ведьма, — тихо произносит Хёнджин, но слова его игнорируются: мальчишка одним махом взбирается на дерево, спускаясь оттуда уже через пару минут. В руках его несколько яблок, которые он протягивает друзьям, ложась на колени уже к летнему месяцу. — Вот взбалмошный, — хохочет Чани, но по-доброму трепет младшего по волосам. — Пугаешь иногда своим гневом до дрожи просто. Как дела, кстати, у января? — Джухо-то? Он себя вообще лучше всех чувствует, — вздыхает мальчишка, потягиваясь на чужих ногах. Пальцы Чани с мягкими поглаживаниями вплетаются в волосы, на что рыжий лишь едва заметно улыбается. — Прохватил он землю так, что и нож не вколешь. Видал, стужа какая в феврале была? Аж окна трещали! Да и пасмурно всю зиму было — ни единого лучика солнечного толком, не соткать покрывала. Вот и приходилось прятаться в каминах, да в кострах у путников отсиживаться. Летний ветер колышет листву деревьев, развивая золотистые волосы весны, что плетёт венки двум другим месяцам. Песня его разносится над склоном, подхватываемая птицами и уносимая в лесную чащу зверьём диким. Вокруг всё будто замирает, не смея Хёнджина перебивать — сентябрь с июлем лежат в траве затихшие, затаившие дыхание. Тонкие юношеские пальцы ловко сплетают стебли цветов между собой. Сам апрель улыбается ласково, водружая венки, увенчанные лентами, на головы друзей. У Чани щемит где-то под рёбрами от распирающей нежности и счастья, на что младший друг, распознавший знакомые эмоции, тихо фыркнул, пряча усмешку в кулак.Словно раненый зверь я бесшумно пройду по струне. Я не стою, поверь, чтоб ты слёзы лила обо мне. Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме, по бруснике во мхе До ворот, за которыми холод и мгла. Ты не знаешь — там холод и мгла...
Когда они сидят у костра — Чани осторожно переплетает пальцы с Хёнджиновыми, ласково целуя каждую костяшку и глядя на него с немым обожанием. Сидящий рядом Феликс тычется носом за ушком и принимается мягко выцеловывать шею, пока Чани накрывает губы Хёнджина поцелуем. Апрель снова улыбается тепло, позволяя уложить себя спиной в высокую траву. Пока Феликс метит линию челюсти, шею и ключицы, губы Чани спускаются ниже. Он придерживает за бёдра и прикусывает мягкую кожу под рёбрами, на что Хёнджин горячо выдыхает в губы Феликсу. Когда пальцы рыжеволосого парня сжимают сосок, а язык Чани прослеживает венки на члене — Хёнджин откидывает голову назад, дугой выгибая спину. — Радость моя, прелесть моя, звезда моя... — сбивчиво шепчет Чани куда-то в лопатки и толкается медленно, ладонями придерживая за бёдра. — Я так люблю тебя, Хёнджин... Феликс вплетается пальцами в волосы Хёнджина и утробно стонет, когда мягкие губы смыкаются на самом основании члена. Хёнджин замирает так на несколько секунд, после чего выпускает плоть изо рта, нарочно громко чмокнув. Он пару раз проводит ладонью по всей длине и движется поцелуями от головки к основанию, в очередной раз вызывая у Феликса довольный рык. Чани наконец-то отпускает себя, потихоньку набирая темп. Его ладони крепче сжимают талию тонко скулящего Хёнджина, губы целуют плечи и загривок всё хаотичнее, а дыхание сбивается окончательно. Хёнджин движется ему навстречу, со шлепком бёдер о ягодицы встречая каждый новый толчок. Если бы Чани мог — он бы отдал все сокровища за мягкого и ласкового Хёнджина, что стал для него всем миром. Хёнджина, что так любит сжимать его в крепких объятиях по утрам. Хёнджина, которого он однажды полюбил и уже никогда не отдаст.Ты однажды вдохнёшь терпкий ладан октябрьской луны: В сердце сдвинется нож, боль поднимется из глубины. Неужели ты ждёшь воплощения беды — духа сумрачной стали? Чтобы снова дать мне напиться воды, Этой пьяной хрустальной воды?
Хёнджин лежит под деревом, рассматривая звёзды на бесконечном чёрном небосводе. Руки его покоятся на талиях двух юношей, лежащих сверху на его груди и тихо дремлющих. Хёнджин прикасается губами сначала к одной, а потом другой макушке. Любить их — тепло и приятно. Чани всегда с удовольствием слушает рассказы весеннего месяца о том, как с морей сходит лёд; о том, как корабли разрезают своими носами волны; о том, как бесконечен космос и сколько же всего интересного в лесу. А Феликс с удовольствием предоставляет самые тёплые объятия и поддержку в любой момент жизни, прижимая к себе и шепча тихо: "всё хорошо, Хёнзалес. Мы с тобой, слышишь? Мы всегда с тобой." И Хёнджин верит — искренне верит в то, что действительно любим, важен и желанен. Феликс и Чани никогда не устают ему это доказывать, скрывая собой от всех бед мира. Хёнджин же в ответ предоставляет своим самым важным людям всю свою любовь и заботу, на которую только способен, показывая чувства в мелочах. Подать Феликсу пальто, поцеловать Чани перед выходом из дома и сказать ему «будь осторожен», расцеловать Феликса за вкуснейший брауни, похвалить Чани за его успехи в рисовании — всё, что угодно, лишь бы двое самых родных людей были счастливы.Но не сомкнуть кольцо седых холмов И узок путь по лезвию дождя. И не ищи в морозной мгле следов, Что Воин Вереска оставил, уходя...