Прости меня за то, что я её желаю.

Утро разбудило её в 8:35 шумом машин и птиц, задыхающихся в попытке перекричать шум города. Выходной, обычно без планов, но Редглер каждое воскресение исправно ходит на службы, а сегодня нещадно опаздывает на первую. Девушка вылезает с кровати, спотыкается о краеешек, поспешно натягивает легкие штаны и старательно застегивает лифчик, но в спешке путает петельки. За это она поплатиться позже. Она ругается под нос и в этот момент слышит: — Ты даже не попрощаешься со мной? Девушка замерает, повернулась всем телом в сторону своей любовницы.? Она не уверена. Всё с ней такое запутанное, чёрт возьми. Смотрит, будто прожигая взглядом. Та женщина сидит на кровати, ловит её на пристальном внимании и улыбается. Змея. А затем проводит пальцами по губам, возбуждая воспоминания. — Пока, Майд. — Бросает девушка, натягивает футболку и сбегает с комнаты и от неё и своего стыда за эту связь. — Тебе помочь застегнуть лифчик? — Из комнаты выкрикивает женщина, тихо смеясь. Знает ведь, что ответа не дождётся. А Пайроп бежала, хлопала за собой немногочисленными дверями и преодолевала весь тот небольшой путь до церкви. Сколько она себя помнила, столько и была верующей. В детстве, в христианском приюте их, детей, водили на проповеди, заставляли молиться перед едой и признаваться в своих грехах священникам. И она всегда была послушной, ей нравилось это, рассказывать о шалостях, а потом находить их неправильными и исправлять и получать кучу похвалы за то какая она богопослушная. Хорошая девочка, ей пророчили счастливую жизнь и такую же смерть, в окружении любимых. Но ничего из этого не случилось, она стала прокурором, стала подобна богу, перед которым люди обличают свои грехи хотят они этого или нет. Только вот в отличии от него она полна греха. Однажды она споткнулась в своей вере, упала и утонула в своих тайных желаниях и всё разрушилось. Её главным грехом было желание женщины и видит бог, она этим наслаждалась… Редглер забегает в церковь уже с покрытой головой, прям к началу службы. Сидя на скамейке, она слушает проповеди и внимает всему чуду, которое представляет ей церковь. Но здесь пахнет свечами. Вчера в комнате тоже горела свеча. Её мысли уплывают в вчерашнюю ночь, в запах свечей, вино. В голове она видит как Майндфанг облизывает губы, улыбаясь, как позже раздвигает её бедра и смотрит ей в глаза. Она чувствует все те же чувства: смущение и вожделение. И пугается. Она в божьем доме, такие мысли здесь непотребны. Редглер сжимает свои ладони в кулак и молиться, занимает все свои мысли действиями (и болью от застёжки), чтобы не дай бог, не начать вспоминать стоны — её и свои, ведь тогда не сможет остановиться. Сердце кончает галоп тревожного ритма. Люди встают со своих мест. Служба закончилась. Редглер двигается в потоке людей. — Исповедальня свободна? — Вопрошает она в пустоту у закрытой кабинки. — Да, проходи. — И заходит по разрешению. Внутри она рассказывает множество вещей: Как плохо она отзывалась на своего босса за неделю, какие греховные действия совершала: о мыслях, о действиях, о том как возвышает себя над другими, пока работает над обвинением — Она бы даже поведала о мастурбации, если бы касалась бы себя хоть раз за последний год. Но нет… Не касалась, а о причине стыдливо не говорит. Потому что не нужно раскаиваться в вещах, к которым вернёшься — это грешно. Она выходит оттуда с той же тяжёлой душой. Но этот день будет неплох, Редглер даже заночует у себя дома. Правда пол ночи просидит на полу, на коленях, сжимая крест в руках и моля о прощении. Прося об этом своего единственного бога, шепча «Молю, прости меня за то, что я её хочу.» Сейчас она даже поверит, что справится со этим. Всего на минуты. Но как ляжет — расплачется, ведь знает: стоит Маркизе выловить её после работы и поманить к себе пальцем, то она пойдёт не раздумывая. А затем они выпьют 2 бокала вина на двоих и тогда она будет шептать ей на ухо: «Давай, милая, назови меня своим богом, молись для меня, стони для меня, наслаждайся для меня.» А Редглер будет шептать благодарности, стыдливо признаваясь всем в комнате как ей нравится быть в её власти. А на её груди будет висеть крест, напоминая что всё происходящее позор греховный. Но разве в сексе есть позор, если каждой из них нравится? На рассвете она уже будет спать, видя беспокойные сны. Майндфанг будет курить на балконе, скидывая пепел в свободный полёт и наблюдая за ярким солнышком, которое нехотя поднимается с горизонта. Она улыбается сравнивая вид с той, с кем её связывают чувства и страсть. — Боже, вроде взрослая женщина, а не может принять, что ей нравится трахаться с женщинами. Великая глупость. — Она цыкает недовольно и затягивается дымом, возвращаясь мыслями к тому приятному, что их всё же связывает. А Редглер отдыхает, чтобы утром сбежать на свою глупую службу, а потом снова сюда завтра или ещё когда-то. К вину и объятиям женщины, о которой мечтает каждый день. Перебивая это мыслями о том как жаль, что она ни разу не желала себе той судьбы, что ей пророчили в христианском приюте. И так по кругу. Это не кончится.