Фарфор

Тяжёлый вздох раздался перед негромким хлопком книги. Ацуши закрыл пособие для начинающих детективов и упал лбом на него, понимая, что не запомнил ничегошеньки. Тёплая рука потрепала его сначала по коротким прядям волос на затылке, а затем погладила щёку, заставляя Ацуши переложить голову набок, чтобы почувствовать немного больше прикосновений от длинных пальцев, излучающих только любовь и заботу. Накаджима ненадолго закрывает глаза, слыша, как усмехается Дазай от подобного действия, но продолжает утешающе поглаживать большим пальцем от уголка губ по скуле до так называемого пушка возле уха. Ацуши вздыхает, понимая, что лучше сейчас открыть глаза и книгу, уставившись в неё на долгие минуты и часы. Дел от чего-то стало настолько мало, что казалось это затишье перед бурей. От этого Дазай предложил, Кенджи поддержал, а Куникида разрешил ему изучать детективное дело, в котором, по словам Рампо, он полный ноль. Хотя, справедливости ради, в сравнении с Рампо даже Дазай полный ноль в Детективном Агентстве. Да даже если всё агентство сравнить с Рампо тот выиграет, убирая шоколадку в сейф. — Может я с тобой позанимаюсь? Тебе же лучше будет. — внезапно, перед тем, как Ацуши уже набирается сил открыть глаза, спрашивает Дазай, видя, как мучается его парень уже второй час. — А можно? — он спасительно смотрит на Дазая, а тот усмехается, взъерошивая и так неопрятные волосы, перенёсшие море страданий. Если бы они не были светло-пепельными, а, например каштановыми, как у Дазая, он бы опять перешёл в светло-пепельные без покраски и старения. Попросту поседел бы от стресса. — Рабочий день уже заканчивается, так что можно. — он широко улыбается, словно чеширский кот, но глаза его блестят неподдельной радостью. Не будь у него сейчас Ацуши, то Осаму опять бы поплёлся гулять по портовому городу, высматривая себе хорошую пассию для двойного суицида. Но он у него есть, а значит идти они будут рука об руку, изредка легко друг друга касаясь. От этого небольшого и неожиданного прикосновения сердце резко уходит в пятки, замирая на секунду и оставляя после скачка волнующее и будоражащее чувство неопределённого происхождения. Дверь закрывается. Они ведь теперь живут вместе. Не без укора Куникиды, который что-то говорил про то, как Дазай соблазнил парня, только чтобы тот делал за него бумажную макулатуру. Конечно, он понимал, что чувства взаимны, поэтому разрешил, но, чтобы не показаться слабохарактерным, сказал: — Это будет лучше и для Кёки. Она всё-таки девушка. К этому выводу тоже пришёл не Ацуши, а Дазай, открыто смеявшийся над Доппо, пока рассказывал историю принятия Куникиды. Дазай заварил растворимого кофе, засыпав сахаром примерно один к одному, и залил молоком, зная всё о предпочтениях Накаджимы. Тот же, словно забыл про обучение, упал на диванчик, заработанный честным и непосильным трудом, утыкаясь в подушку и не дыша. Он слишком сильно устал для всего. Но, чувствуя, как ровно по каждому его позвонку прошлись два пальца, вздыхает в подушку и поднимается, теперь падая на плечо Дазая. — Так устал? — Осаму не против. Он сам прижимает Ацуши к себе, придерживая за плечо, и ставит чашку с тёплым напитком на кофейный столик, который, по словам Накаджимы, в их общем доме должен быть обязательно. — Хааа… — он тяжко вздыхает, затягивая Дазая в объятия, заваливается на него, повалив на спину, и утыкается носом в ключицу, надеясь немного так полежать. Осаму ухмыляется, обдав ухо Ацуши горячим дыханием, и обнимает в ответ, поглаживая по спине. Определённо, с приходом Ацуши в его жизнь, она перестала быть однотонной и серой, он с осторожностью раскрашивал её всю, медленно, но верно приближаясь к Осаму. Его янтарные глаза блестят желанием жить, ярче, чем самые большие и прекрасные кристаллы, заражая Дазая своей любовью. Нельзя сказать, за какое именно качество Дазай влюбился в Накаджиму, потому что само его существование уже вызывает учащённый стук сердца и лёгкую улыбку. Такие вот крепкие объятия происходят, когда Ацуши слишком устаёт. Он обнимает просто потому, что хочет, не зная, с каким нетерпением ждёт Дазай эти порывы любви. Он наконец поднимается, но не видит, как на секунду Дазай меняется в лице, в следующем моменте безмятежно улыбаясь. Ацуши плетётся в коридор за толстой книжкой, половину которой он уже прочёл, но понял лишь то, что нужно обращать внимание и на мелкие детали, которые помогают собрать картинку воедино. А как их замечать? Об этом ни слова. — Правда поможешь? — он с надеждой смотрит в карие глаза, отчего-то ещё сомневаясь, но, видя тёплый взгляд Осаму, отмахивает грусть, усаживаясь рядом. — Нет. Давай не так. — он легко его поднимает, усаживая между своими бёдрами и прижимается со спины, удобно уложив голову на плечо. — Н-нужно так сидеть? — Ацуши заикается, сглатывая, усталость будто рукой снимает, он чувствует, как бьётся сердце Дазая, и чувствует его теплое дыхание на шее, заливаясь краской по всей открытой коже. — Ты не хочешь? — грустно, будто это его желание всей жизни, спрашивает Осаму, отстраняясь, но видит, как Ацуши мотает головой. — Хочу. Тебе будет видно? — он поворачивает голову, легко касаясь губами губ Осаму, и замирает, не зная, чего делать. Это вышло случайно. Просто Дазай был немного ближе, чем думал Ацуши. А Дазай, нагло воспользовавшись замешательством Накаджимы, провёл языком по его губам, прижимаясь плотнее и не давая иного выбора, как ответить на поцелуй. Парень податливо открывает рот, чувствуя, как уверенно проходит Дазай, будто зная определённый способ, поцеловать так, чтобы Накаджима млел под напором наставника, дрожа, как осиновый лист. И как же хорошо… Он ведь специально делает так? Со сколькими он уже целовался, раз действует так умопомрачительно? От этой мысли Накаджима хмурится, поворачиваясь, и старается поцеловать в ответ, да так, чтобы у Дазая снесло крышу, точно так же, как у Ацуши. И у Дазая не может не снести крышу. Накаджима напирает, прижимая его к себе так по-собственнически, словно боится, что Осаму может исчезнуть. Куда он может деться? Дазай не простит себе, если оставит его одного, хотя бы потому, что Ацуши любят слишком многие. И, Осаму не будет врать, многие лучше него в несколько раз. Поцелуй разрывается. Накаджима, тяжело дыша, утирает уголки губ и сглатывает, отворачиваясь обратно к злосчастной книге, но перед глазами стоит покрасневший Дазай, а буквы разбегаются. Он встаёт, стараясь скрыть смущение. — Нужно переодеться. — говорит Ацуши, расстёгивая рубашку, и уходит за сменной одеждой. — Дазай… — выглядывает он через минуту, пряча взгляд за прядями, и переминается, не зная, как спросить. — Можно я твою рубашку надену? Накаджима жмурится, ожидая отрицательного ответа. Чего это он, хочет взять рубашку Осаму, хотя и своей одежды много? — Бери конечно. — Дазай сглатывает, кусая нижнюю губу. Его рубашку? На Ацуши? Он видит, как озаряется Накаджима, услышав утвердительный ответ, и скрывается за стенкой. «Если с шортами, то она слишком длинная, а если без них слишком короткая… Может не нужно было?» — он вертится перед зеркалом, но забивает на это, оставаясь в шортах. — Ты всё? — Осаму подготовил чуть-ли не целое чаепитие, правда кружка с кофе одна. К ней ещё даже не притронулись. Он замер, смотря на Ацуши. В ответ замер Накаджима. Ему не нравится? Лучше снять? Может вообще не нужно было поднимать эту тему? Ацуши разворачивается, собираясь снять эту рубашку, но его внезапно обхватили за талию, прижимая к себе. — Ацуши… Можешь ходить так всегда? Ты такой красивый. — он невесомо целует его в висок, прижимая к себе. — Х-хорошо. — он не может отказать, а хочет ли? Удобно усевшись между ног Дазая, Ацуши открыл книгу, но от нарастающего переживания не мог разобрать ни иероглифа. — Ты неправильно книгу держишь. Дазай легко переворачивает книгу, другой рукой, придерживая Ацуши за талию. Скорее даже не так. Не придерживал, а держал, чтобы тот, не дай Бог, не отстранился. — Ты будешь читать или я? — тихо спросил Накаджима, усаживаясь поудобнее и ещё плотнее к Осаму. — Ты как хочешь? — Дазай тыкается носом в плечо Ацуши, плотно сжимая его, теперь уже, в кольце из рук. — Чтобы ты… — он не может признаться, но этот голос, которым Осаму читает или говорит когда они наедине настолько разится с его обычным, что Ацуши сжался в предвкушении, когда впервые его услышал. Внутри всё переворачивается, стоит Дазаю сказать даже слово. — Хорошо. — он открывает первую страницу, начиная читать, улавливая, что Накаджима смотрит в книгу, но витает в своих мыслях. — Ацуши… — он настолько провалился в себя, что не услышал тихого шепотка. Осаму отводит глаза к шее и улыбается, облизывая пересохшие губы. Дазай понимал это и раньше. Кожа Ацуши на шее, на запястьях рук и на острых ключицах выглядит чересчур белой. Как первый чистый снег или фарфор. Сколько раз он отгонял мысли об этом парне? Но теперь, когда ему можно делать с Накаджимой намного больше за счёт отношений, эта тонкая кожа, которая, как будто, может порваться от лёгкого укуса, так и тянет прикоснуться к себе. Осаму легко целует в открытую ключицу, но не заметив никаких изменений, облизывает небольшое место, прикусывая белую кожу, чувствуя, как вздрагивает наконец очнувшийся Ацуши. — О чём думаешь? — обводя языком небольшое красное пятнышко, спрашивает Осаму. Ох и Боже, как же эстетично это смотрится на Накаджиме. Одно небольшое пятно, чуть ниже шеи, словно знак того, что Ацуши теперь занят. Что он его никому не отдаст. — Ты ведь читал… — Накаджима ёрзает, не понимая, как ему реагировать. Укус не болит и, наверняка, изчез бы за секунду, не прижимайся Дазай к нему сзади, но то, как Осаму это сделал… Словно хотел привлечь к себе внимание. — А ты не слушал. — резко говорит он, хмурясь. — Есть что-то поинтереснее меня? — он снова целует шею, но не кусает, желая доставить Накаджиме как можно больше хорошего. — Мм… — Ацуши мычит на посыпавшиеся поцелуи, сходя с ума. Горячее дыхание и нежные губы проходятся по шее, оставляя мокрые следы. Глаза закатываются к затылку от наслаждения, когда Осаму снова прикусывает кожу на середине шеи. С губ срывается стон, словно подтверждающий, что это именно то, чего он хочет. — Поцелуй в губы. — молит Ацуши, запрокидывая голову на плечо Дазая. Осаму будто собирается поцеловать, но останавливается в миллиметре, смотря в заслезившиеся глаза Накаджимы. — О чём ты думал? — он безумно хочет поцеловать. Хочет делать так, чтобы Накаджима просил только о большем, чтобы ему всё нравилось до потери сознания, чтобы он выкрикивал только его имя, чтобы всегда был рядом. Накаджима замер, отводя глаза. Говорить такое… А к чёрту! Он хочет поцелуя, а если он чего-то хочет, никто не может его остановить. — О твоём голосе. — сказать это в голове было определено проще. — Он… Мне нравится. Очень. — Только о голосе? — Осаму сокращает расстояние, уже не в силах сдерживаться, и, видя кивок Накаджимы, впивается в губы. Это время, пока Ацуши ответит, длилось черезмерно долго. — Хочешь, чтобы я говорил больше? — Да. Очень хочу. — он кивает, и падает на спину, под нависшим Дазаем. — И что ты хочешь, чтобы я сказал? — шепчет Дазай над ухом Накаджимы и поднимает рубашку, под ней хватая Ацуши за талию. — Хоть что. — Ацуши кусает губу, обхватывая бедро Осаму между своими ногами. — Просто говори. — Я люблю тебя, Ацуши. Очень люблю. — он чувствует, как Накаджима трётся о коленку в такт его словам, а с его губ срывается стон. — А если ты будешь кричать, то о нашей ночной жизни узнают многие из общежития. Да? — Осаму улыбается, отодвигая коленку и видя, как вздрагивает Ацуши, склуляще сжимаясь. — Я не буду кричать. Честно. — Ацуши смотрит моляще, краснея и хмурясь от вожделения. — У тебя ведь есть я. — Дазай стягивает шорты с ног Ацуши, откидывая их в сторону. — Сколько ты уже терпишь, солнце? Так не пойдёт. Ты долго не продержишься. Он проводит рукой по члену, мокрому от льющейся естественной смазки, плотно сжимает в руке и разводит ноги Ацуши в стороны, доставая из-под подушки, на которой лежал Накаджима, тюбик со смазкой. — Ты… — Да. Сразу хотел приступить к этому. А ты против? Осаму останавливается, капая смазку на пальцы и смотря на скулящего Ацуши. Он сам поднимается, готовый сделать что угодно, лишь бы Дазай продолжал. Накаджима весь сжался, почувствовав холод, но расслабился после лёгкого поцелуя в шею, в котором, как казалось, было заключено всё желание Осаму. — Ацуши, знаешь, как развратно ты выглядишь в моей рубашке в таком положении? — Накаджима откидывается назад не в силах ответить. Он не понимает от чего ему лучше. От того, что Дазай говорит или от прикосновений? — Не знаешь, а я знаю. Ты встречаешься со мной и только со мной, понял? Не смей предстать в таком виде перед кем-то ещё. Я сойду с ума, если это будет так. — Хорошо. Даз… Дазай… М. Ха… Я тебя люблю. — Ацуши кусает губы, стараясь не закричать. Мысли путаются, в груди собрался комок из криков, которые он сдерживал. — К чёрту. — Осаму ускоряет темп, накрывая губами губы Ацуши. Тот стонет сквозь поцелуй, желая кричать, но не может. — Кричи. Делай, что хочешь. Не сдерживайся. — Мха! Ах… Хаа! Мнн… Ещё… Быстрее. — его сбившееся дыхание и пелена перед глазами давали понять, скоро он кончит. В штанах уже попросту не хватает места от напряжения, а пальцы свободно входят в Ацуши. — Я! Я! — Ацуши задрожал, выгинаясь в спине и застывая в таком положении, прежде чем обмякнуть. Он тяжело дышал, вбирая воздух полной грудью. — Люблю тебя… Хааа… — Я тоже. — Осаму вытаскивает пальцы, поднимая Ацуши на руки, а тот вжимается в него, как за спасательный круг, обнимая за шею. Двухспальная кровать, аккуратно заправленная Ацуши с утра, встречает прохладой от того, что на ней никто не лежал. Накаджима ложится и, оперевшись на локти, наблюдает, как раздевается Осаму, стягивая с себя жилетку, потом рубашку, а за ней… Бинты. Много бинтов. Ацуши уже привык, правда, но каждый раз, когда он видит их по всему телу Дазая, сердце замирает. Их стало меньше, на запястьях остались только давние шрамы, которые Осаму не скрывает, но вот тело и шея запутаны так плотно, что невольно задаёшься вопросом: «Сколько же боли пережил этот человек?» Осаму встречается с загруженным взглядом Ацуши и стягивает с себя бинты, разматывая слой за слоем. На удивлённый взгляд Накаджимы, он загадочно улыбнулся, разматывая последний слой. В глазах промелькнуло сомнение, но Ацуши наблюдал так пристально, что закончить на этом он не мог. На теле много маленьких и больших шрамов, Ацуши вздрагивает, смотря на это, и сжимается. Может, оттого, что он впервые видит такого Дазая, полностью открытого, готового довериться ему полностью. Осаму наблюдает за реакцией Накаджимы, не решаясь подойти. — Д-дазай… — Ацуши поставил ноги вместе, скрываясь, и покраснел, то ли от возбуждения, то ли от стыда. — Мхнн… — Осаму сдержал стон, расстёгивая ремень, и, нависая над Ацуши, поцеловал его. Руки Накаджимы прошлись по всему телу, опуская брюки Дазая. — Мнн… — Ты такой красивый… — в губы Осаму говорит Ацуши, а его тело уже изнывается в желании почувствовать Дазая внутри. Осаму расстёгивает ещё одну верхнюю пуговицу на своей рубашке, целуя ключицу, и раздвигает ноги Накаджимы, помещаясь между ними. — Ацуши… — Дазай раздвигает ягодицы, рывком входя до конца, но замедляется, прижимаясь к Ацуши и прикусывая фарфоровую кожу. — Больно? — Н-нет… Прошу… Мне очень хорошо. — он сжимает плечи Дазая руками и обвивает поясницу ногами, жмурясь от накатившихся слёз. Тепло разливается по всему телу, а глаза закатываются к затылку, когда Осаму прикусывает шею у основания и тут же зализывает, извиняясь. Его движения медленные, чтобы Накаджима смог привыкнуть, но чёткие, заставляющие прикусывать губу, чтобы не закричать в голос от наслаждения. Всё стягивается в предвкушении. Осаму набирает темп, хмурясь и оставляя багровые следы на фарфоровой коже. На спине щипят новые царапины от ногтей Ацуши, но они волнуют меньше всего, когда внутри Накаджимы жарко и мокро. — Хор… Хорошо. Хорошо… Да! Ещё, Дазай, пожалуйста, ещё. Осаму целует в губы, искусывая их, глуша громкие стоны Ацуши. Они ему нравятся, безумно. Но Куникида будет слишком презрительно смотреть на Дазая, что-то бурча про педофилию. Ему впрочем всё равно и на Доппо, но вот Ацуши слишком легко заставить сомневаться в себе и своих действиях. Последний толчок, Ацуши глухо вскрикивает, впиваясь в губы Дазая, и обвивает его за шею, удерживая возле себя. — Люблю тебя, Ацуши. — Я тебя больше. — улыбаясь, отвечает Накаджима, всё ещё прибывая в состоянии эйфории. Завтра Куникида и вправду будет слишком долго смотреть на двух конкретных парней, слишком шумевших прошлой ночью.