Инфлюэнца

Заболела. Нос дышит с перебоями, запахи покинули, оставив едва уловимый аромат больничных бинтов прямо в ноздрях, постоянно приходится пользоваться носовым платком, позорно выдавая трубные звуки. Горло опухло, покраснело, добавив порочной хрипотцы в высокий голос. Со стороны могло показаться, что голос звучит так из-за прокуренных легких и бессонных ночей в баре, рисуя образ некой таинственной дамы, живущей двойной жизнью, что приятно контрастировало с транслируемым обликом непорочной ФБРовской девы.. Напарнику приходилось несладко - оставаться одному в отделе ему страшно не хотелось, а видеть мучения подруги становилось тяжелее и тяжелее. Из карманов ее постоянно вываливались бумажные носовые платки, она часто просыпала и опаздывала на утренние совещания, выслушивала замечания от помощника директора, после чего бесцельно смотрела перед собой, явно ничего не соображая. Деликатно намекнув на возможный больничный, он получил в лицо ворох ругательств - ему, видно не терпиться избавиться от надоевшей напарницы, измозолившей глаза больным видом. Болезнь делала мир вокруг несколько иным, добавляя невиданных красок. Чувство уязвимости прекрасно дополняло из последних сил эмансипированную реальность, подрисовывая необходимость в твердом плече поблизости, нездоровую потребность в объятиях, в общем, расставляло на места то, что всегда стихийным беспорядком умещалось в мятежной голове. Часто во время ночных слежек хотелось приткнуться к плечу напарника и крепко заснуть, накрывшись его горячей рукой, выбросив из головы тревожные переживания о карьере и прочих мелочах. Неделя безрезультатной борьбы с простудой обернулась постоянным жаром, и скрыть его никаким макияжем и жалким растворимым аспирином не удавалось, глаза лихорадочно блестели, губы дрожали, несчастная вымотанная почти до предела, она беспрестанно шмыгала носом и теряла нить разговора слишком часто чтобы это не начало бросаться в глаза. Джон, множество раз уговаривавший ее взять выходной, отдохнуть, выспаться, мимоходом предлагал свою непосредственную помощь, неизменно слыша вымученный отказ; Моника отшучивалась, опуская глаза, пока оба не поняли, что час Икс настал. Постыдный случай на ночной слежке вынудил ее уйти: ей снилось, что она дома, в постели, пытается согреться под горой одеял. Спина покрывалась ковром мурашек, озноб колотил похлеще жестокого рабовладельца на плантации. Невовремя поинтересовавшийся ее самочувствием Джон удачно вписался в картину сна и был приглашен лечь в постель - согреть ее. Ничего такого, просто по-дружески. Из глухой и отчего-то вязкой тишины задумчиво донеслось: - Тебе сейчас нужно кое-что посильнее дружеских объятий. Заторможенно, неохотно слова пробрались через уши, смутно отобразились в мозгу. Как может быть неведомое нечто лучше простых человеческих объятий? Ладонь Джона немедленно проверила ее лоб - ледяное касание к раскаленной коже, пусть ладонь была совсем теплой, даже горячей. Прикосновение словно тонкая нить зацепило ее, стягивая по невидимой лестнице вниз, от почти приятного забытья в холодную, остывающую весеннюю ночь. С усилием открыв глаза, Мон увидела различия между горячечным сном и суровой реальностью - остывшая машина, дождливая тьма, разорванная вдалеке бледно-желтым фонарем, растерянное, напряженное лицо напарника. Реальность грубо брякнула телом о сиденье, оно заныло и зароптало: где заслуженный отдых и тепло одеял? Почему приходиться сидеть по пятнадцать часов в тесной жестяной коробке? Смущение вкупе с температурой окрасили щеки в пунцовый, изо рта полились извинения, пока в голове роились ужасные мысли, гротескно усиленные температурой - жить ей теперь в несмываемом позоре, по Бюро поползут сплетни о мечтающей уложить к себе в постель напарника Монике. Джон же не собирался смеяться, подтрунивать, всерьез обеспокоясь ухудшением - одно дело насморк, другое - бредовые состояния. Предложение отлучиться и заехать в аптеку за лекарством не было ею оценено: Моника два раза устроила сцену, ругаясь на чем свет стоит - смотреть нужно за маленькими детьми и беспомощными, и вот когда Джон кого-то похожего на них увидит и захочет за ними ухаживать Моника ни в коем случае перечить не станет, но превращать себя в немощную тряпку на потеху невесть кому - увольте. После долгих споров она крайне неохотно согласилась в конце дежурства отправиться домой пораньше, нехотя слушая, как Джон договаривается с агентом, сменяющим их через два часа. - Джимми, привет, приятель. Ага, это я. Разбудил? Нет? Отлично. Джимми, ты как смотришь на пару билетов на игру Титанов в следующую пятницу? Взамен? Приехать на дежурство на пару часов раньше, приятель, моя напарница ужасно разболелась, нужно отвезти ее в госпиталь или вроде того. Ага, прямо сейчас. Да, девчонка Рэйес, - он коротко хмыкнул. - Та самая. - Скажи Джимми, что это совершенно ни к чему, я прекрасно могу досидеть свою смену, - мгновенно взъелась Моника. Больно резануло - Джон с самого первого дня знакомства демострировал , что относится к ней снисходительно, будто к едва утеревшей молоко с губ девчонке и спустя восемь лет ничего не изменилось - она все та же девчонка Рэйес, доставлявшая кучу неудобств старому, умудренному опытом "фараону", вечно носившемуся с ней как дурак по любому поводу. Может быть - только может быть - она немного драматизирует, и ничего такого в "девчонке" и не было, но сделав шаг в сторону эмоций она возвращаться не собиралась. - Незачем утруждаться. "Ради девчонки", - отчаянно вертелось на языке, но благоразумие захлопнуло рот до того, как слова слетели и выставили ее поистине девчонкой - обиженной и разболевшейся. Стойкое ощущение будто ее вздернули вверх ногами и теперь макают поочереди в бочки с ледяной водой и кипятком сдержанности и осознанного поведения не добавляли. Рукава теплой кофты вытянуты из-под плаща, их она натянула до кончиков пальцев, но согреться не получалось. Не обращая на ее ворчание внимания, Джон продолжил разговор. - Спасибо, приятель. Обязательно угощу тебя пивом как-нибудь. Джимми будет через двадцать минут, - это он сказал уже Монике, упрямо отвернувшейся в запотевшее окно, - нам повезло, что он живет неподалеку. - Отлично, - слова пришлось выплевывать, обида, как кровоподтёк, разрасталась, больной мозг уже прикидывал, как им вместе придется работать много лет не обмениваясь ни единым словом из-за опрометчиво брошенной "девчонки Рэйес", как на смертном одре Джон у нее прощения, а она гордо цедит,что думать об этом нужно было сорок лет назад... - Знаешь, если тебе нужна помощь, то я всегда рядом. Только скажи. - Боюсь обременять тебя лишними хлопотами. С девчонками всегда уйма хлопот, знаешь ли. Голос такой хриплый, что сарказм едва слышен. Силы вложенные в короткую отповедь пропали даром. Джон по-доброму усмехнулся, мягко похлопал по предплечью. - Тебе стоит только попросить. Теплые пальцы легонько сжали ее озябшие ладони, подержали, подбадривая. Температура принялась выкидывать фокусы, изменяя восприятие - голова стала огромной, набитой ватой, в руках осталась щемящая слабость, будто кровь всю слили. Но противная язвительная фраза всё же выползла через обмякшие губы: - Нет. Ты последний к кому я обращусь за помощью. Слова вылетели и повисли в воздухе неоновой вывеской. Согревающие пальцы исчезли. Ну ведь на самом деле девчонка, дерзкая и глупая. С чего ей вообще это нужно было говорить теперь не ответит даже сама - не знает. Запальчивость в моменты недомоганий всегда вылезала на первый план, ставя Монику в неловкое положение далеко не в первый раз. Впрочем, Джон не подал виду что слова его задели, устало вздохнул. - Ладно, я понял. Потерпи еще немного, скоро окажешься дома. Как скоро она оказалась дома от нее ускользнуло - мутный тревожный сон обнял холодными щупальцами, скрыв ход времени. Очнулась Моника уже в своей гостиной, без плаща, с трудом ворочая затекшими конечностями сняла насквозь пропитанную потом рабочую одежду, в полусне добралась до ванной, один раз чуть не свалившись в скользкой душевой, наскоро смыла запахи длинной ночи проведенной в машине. Часы неумолимо и внезапно показывали пять утра. Бороться с усталостью стало слишком тяжело, Моника дрожа натянула теплую пижаму прямо на мокрое тело и нырнула под пухлое одеяло с головой. По спине пробегали волны холода, сменяясь удушающей жарой, пальцы, казалось вовсе окоченели, Моника устало дышала на них, свернувшись в комок. Принять лекарство и сбить температуру, конечно, можно, вот только предпринимать вылазку до аптечки что под раковиной в ванной она категорически не хотела, предпочтя остаться со своей болезнью один на один. К тому же неизвестно были ли в ее запасах необходимые препараты, даже аспирин и ибупрофен нечасто гостили в аптечке, не говоря уже о лекарствах конкретно от простуды, поскольку этим недугом она почти никогда не страдала. Взвесив "за"и "против" Моника твердо решила оставаться в постели, вскоре забывшись тяжелым сном. Вскоре спать стало невозможно - дрожь от озноба превратилась в судороги. Не совсем давая себе отчет в том, что именно она ищет, Моника пошарила по прикроватной тумбе, скинув на пол книгу, нащупала стакан воды, блистер с таблетками, выпила две штуки и снова уснула. Засыпая она пыталась вспомнить когда именно поставила на тумбу воду и жаропонижающее, но никак не могла. Успокоив себя тем, что скорее всего сделала это тогда же когда и переодевалась, она отключилась. Тревожные сны, сплошь состоящие из тарахтящего телефона и грохота за стеной, темных силуэтов у двери в спальню и пугающего шепота мучали, не принося совершенно никакого облегчения. От кошмаров созжило в ногах и под желудком, ужас сковывал так крепко, что выдавливал сознание обратно в забытье. В сны настойчиво пробивался Джон, зудел в ухо, раздражая, повторяя противные слова о лекарствах, но Моника только отмахивалась и поворачивалась на другой бок. Она то снова оказывалась в ненавистной холодной машине, замерзая и покрываясь льдом, то снова в постели, но теперь пот катился с нее градом, видно потому, что под кроватью развели здоровенный костер. Кто-то постоянно отнимал у нее одежду, заставляя переодеваться в дурацкую новую пижаму, купленную в момент душевной слабости. Моника ругалась и пыталась удержать на себе хоть что-нибудь из одежды, Просыпаться после такого было особенно тяжко, гадкая пижама липла к телу, одеяло сбивалось набок и не помещалось под коленку когда она ложилась на бок, непонятно откуда взявшиеся слезы заливали глаза, отдавая несчастную во власть очередного безумного сновидения. К ночи стало немного лучше. Удалось уснуть и начать смотреть интересный сон о появившемся из ниоткуда Джоне. Он сидел в ее любимом плетеном кресле, осуждающе (или грустно?) глядя в пустоту. Моника шевельнулась, неловко перекинув затекшую руку. Пронзительный взгляд тут же принялся сверлить ее лицо. Будто на допросе. Да уж, видок у нее что надо - волосы спутались и красовались вороньим гнездом, распутывать которое придется неделю, новая пижама с красавцем Чужим задралась, вместо глаз два пятна, губы пересохли. Только и любуйся. - Ой, - Моника подтянула одеяло повыше - пусть это и сон но сверкать частями тела перед напарником не хотелось. Он безмолвно смотрел на нее, нахмурив брови. Подумав, опустила одеяло. Комната плавала в сумраке, размывая четкие линии. Не решив, что сказать поумнее, выдала первое, что пришло в голову: - Тебе нравится моя пижама? Улыбка тронула сжатые губы, он двинул плечом. Спит она или нет? Если не спит, то какого черта в спальне делает Джон? Помнится, она еще до приезда Джимми строго запретила ему приходить и проверять как у нее дела. Не маленькая, сама справится. Головокружение присовокупилось к общему дерьмовому самочувствию, добив до девяти из десяти, где один - здоровый и счастливый, а десять - расчлененный труп плоского червя. Себя она приравняла к раздавленному грузовиком койоту. - Вполне себе симпатичная. Это Чужой из первой или второй части? Моника успокоилась, легла поудобнее. Кожа болела от высокой температуры, каждое движение причиняло боль, но вопрос требовал решения. Сто процентов сон - настоящий Джон знать не знает кто такой Чужой и сколько всего частей у этого киношедевра. Она снова приподнялась на локте. - А если я скажу, что из третьей? - Нет, - смеется тот, - в третьей части Чужой был похож на собаку, а на пижаме он выглядит очень канонично. Так что я ставлю на вторую. Ложись. - Это ведь сон? Сбитая с толку, она легла, глядит в потолок, собирая себя в кулак. Ответ приходит не сразу, там, в кресле, раздумывают. - Да, сон. Ты спишь. Голос немного печальный, будто сожалеет что ему пришлось дать именно такой ответ. - Тогда хорошо. Будь ты здесь на самом деле, я бы тебя выставила. - Почему? - Ты меня обидел. Назвал девчонкой. - Не со зла. Просто ты и есть девчонка. Охеренно крутая временами, умная, но все же девчонка. Стало смешно, но сухое горло выступило против смеха, Моника закашлялась. Стакан воды материализовался в руке. - Странный сон, - глотнув, она справилась с кашлем, стакан исчез. Тусклый свет ночника все же умудрялся резать глаза, и почти невидимая рука услужливо выключила его. - Будто все по-настоящему. Негромкий кашель. Сумрачный Джон хмыкнул. - Знаешь, бывает снится тебе что-то и ты уверен, что все это по-настоящему, а потом в последний момент открываешь глаза и понимаешь, что это был сон. Иногда сон бывает кошмаром, просыпаешься и радуешься что проснулся. А иногда наоборот. Под язык влез градусник, Моника сдвинула его в сторону и продолжила: - А этот сон странный. И ты мне уже снился сегодня. Только по-другому. Вопросительное мычание. - Телефон звонил. Это был ты. Заставлял пить лекарства. Потом вдруг оказался здесь и лез со всякими глупостями. - Похоже на меня. Градусник исчез. - Жар. Воображение мигом нарисовало ей горящие кусты в болотистой местности Нового Орлеана. - Орлеан горит... Горит мох на деревьях... - Будь осторожнее с огнем, - голос Джона стал ближе. Вредная рука взявшаяся из пустоты принялась пихать ей в рот таблетки. Моника вяло отбиваясь отвернулась на бок, спиной к полупрозрачному Джону. Озноб поприветствовал ее, встряхнул. Вредная рука добралась до нее и тут - горячий край кружки с чаем ткнулся в губы, запахло имбирем и лимоном с медом. - Что это за дрянь? Дрянь пролилась на одеяло. - Это из твоих личных запасов дряни. Моника представила большой шкаф с надписью "ДРЯНЬ", забитый различными противными вещами: спаржа, зеленый лук, лакричный сироп, кукурузные хлопья с медом... Дрянь постоянно меняла форму и вылетала на нее из шкафа, мельтешила перед глазами. - Тебе нужно это выпить. - Да черта с два, - Моника снова попыталась отвернуться, но силы покинули ее на половине маневра, она осталась лежать на спине, раскинув руки. Вредная рука снова появилась, запихала в рот таблетку, дала запить ее горячей дрянью. - Холодно, - зубы натурально выстукивали чечетку. В полумраке нарисовалось лицо Джона, и совершенно внезапно Монику окатило нежностью, она вяло подняла ладонь, погладила лицо по щеке. Лицо усмехнулось. Ей захотелось подняться и расцеловать его, но лицо куда-то пропало. - Ты мой спаситель, знаешь? - Почему? - спросила темнота голосом Джона. Она помедлила. Картинка с горящим Орлеаном настойчиво лезла в голову. - Потому что я чуть не сгорела в этом болоте. Темнота снова хмыкнула. Язык заплетался. Мимо пролетело одеяло, ее любимое лоскутное, которое она берегла как зеницу ока. Мамин подарок. Одеяло приземлилось на неё, подоткнулось и успокоилось. - Это одеяло сшила моя мама, - пояснила она Темноте. На всякий случай, вдруг та не знает. Веки снова смежились, не в силах долго быть открытыми. - Я его очень люблю. - Мама будет рада что ее одеяло принесет тебе пользу. Так теплее? - Нет. Здесь как в Миннесоте зимой, - глупо хихикнула своей несмешной шутке. - Ты чуть не сгорела в Орлеане? - Да. - Воспаленный ум рисовал ее саму, плывущую на каноэ через болотистую реку меж полыхающих берегов, ошметки горящего мха срывало ветром и проносило над головой, превращая в кусачих бабочек, жалящих куда-то в руки. Отмахнуться веслом? Что толку, только силы потратишь. Она вздохнула, смирившись со странной смертью от горячих бабочек. - Черт с ними, пускай кусают, - пробормотала она. Одна бабочка села прямо на лоб, стала прохладной, крылышками обмахивая разгоряченное лицо, потом крылышки стали совсем холодными, укрыли лоб и глаза. Моника вздрогнула, сдернула бабочку, оказавшуюся влажным полотенцем. Тут же снова появилась вредная рука, отобрала превратившуюся в полотенце бабочку, водрузила ее обратно на лоб. Поняв, что бороться с рукой не имеет смысла так как она все равно проиграет - силы-то неравны - Моника затихла. Темнота снова заговорила. - Ты говорила про Орлеан. Там был пожар? - Нет, это я горела, - зубы снова застучали, но взамен пришла удивительная ясность, - Там же адская жара. И работы толком не было. Карьера моя загибалась. И Джон меня буквально спас, вытащил из могилы. - Ну, прямо, - возразила Темнота. Погладила ее по волосам. Добрая Темнота... - Все верно, я собиралась бросать работу в Бюро, а тут - нежданный звонок от Джона. Ясность покинула так же быстро, как пришла. Моника снова запуталась, не понимая с кем говорит. - Это сон? Или это я с Джоном говорю?.. Темнота будто улыбнулась, провела по руке, где еще болело - гадские бабочки кусали не шутя. - Это все сон, Мон. Спи. Довольная, что со всем разобралась, она повернулась на бок, уронив полотенце. Рука, почему-то переставшая быть вредной, поправила полотенце. Губы пересохли от болтовни. Уже-Не-Вредная рука будто прочла ее мысли - в водухе повис стакан с водой, прохладной и живительной. Едва напившись Моника застонала от обжигающего холода - три одеяла не могли сохранить тепло ее тела, разбазаривая его повсюду. Поежившись, она спросила Темноту: - Тебе тоже холодно? - Нет. Немного сомневаясь, она попросила: - Можешь меня согреть? Бесконечно долгую секунду Темнота молчала, после чего опустилась позади нее, оказавшись неожиданно и приятно тяжелой, подняла одеяло, улеглась и окутала бестелесными руками, запуская в груди генератор обогрева - через минуту заледеневшие пальцы на ногах уже почти полностью отогрелись. Просунув ступни между согнутыми коленями Темноты, Моника устроилась поудобнее. Ласковая ладонь темноты погладила спутанные волосы, уткнулась невидимым лицом куда-то в затылок. - Все хорошо, Мон, скоро ты поправишься. Печаль пополам с нежностью снова навалились - слезы задушили сдавленный всхлип. - Мне грустно, - сообщила она Темноте, все еще гладившей ее волосы. - Грустно, потому что такие хорошие моменты бывают только во сне. Наяву мы с Джоном друзья, постоянно твердим об этом друг другу, а когда дело доходит до чего-то простого, вот как сейчас, - горячие слезы полились, капая на подушку, - мы всегда сторонимся друг друга, боясь просто-напросто быть чуточку ближе. Разве трудно согреть меня там в машине, когда я тряслась от лихорадки? Темнота перестала гладить по волосам. Неизвестно откуда нарисовавшаяся печаль отпустила, уступив желанию вернуть поглаживания. - А если нужно просто попросить и он поможет? Попытка засмеяться снова обернулась приступом кашля. Смешно даже думать о таком. Теплые руки Темноты исчезли, тоска обуяла Монику с головы до ног. В объятиях Темноты было хорошо и нестрашно. Невидимая рука материализовала кружку с уже остывшей дрянью, ставшей, впрочем, менее дрянной. Моника послушно выпила полкружки, лишь бы поскорее улечься обратно и пусть Темнота продолжает гладить ее волосы. Тепло скоро вернулось обратно, обволакивая, усыпляя. Дрожь унялась, но за глазами продолжала пульсировать боль. - Скоро ты поправишься, верь мне, девчонка Рэйес. Если будешь слушаться и делать то, что говорят... Вкрадчивый голос звучал у самого уха. Монике нравился этот голос, слушать его можно было бесконечно, пусть говорит. Сквозь закрытые веки она почти видела облик Темноты - большое черное Ничто, теплое, доброе, уносящее на руках в другой сон. Большой шкаф с надписью "ДРЯНЬ" распахнул дверцы, исторгая на пол миллионы разных пакостей вроде протекшей ручки, сломанного каблука, надломившегося ногтя, и других мерзостей. Моника смеялась, отпинывая носком туфли валящийся лавиной хлам, но смех резко оборвала, замечая среди потока хлама вполне реальные потоки воды. Но поток льется уже не из шкафа, - наоборот, все вокруг уносит в его чернильное нутро. Мгновение - и она уже по пояс барахтается в грязной воде пополам с мусором, поток все растет, захлестывая плечи, заливаясь в уши. Толчком под ноги ее снесло, закрутило, перевернуло, вырвало дно. Хватаясь за все, что попадало под руки, она уцепилась за край маленького каноэ, несшего ееы по водам болотистой реки в Орлеане. Неба не было, только багровые сполохи отдавались гулом над головой. Не было ничего узнаваемого, словно она перенеслась в чужое, враждебное измерение прямиком через злополучный шкаф с надписью"ДРЯНЬ". Темные воды заливали глаза, рот, вдохнуть невозможно. Каноэ унесло течением и разбило в щепки о торчащие валуны. Бурлящая бездна под ногами затягивала вглубь, сдавливала, выжимая последние глотки кислорода. Если бултыхать ногами то можно выбраться, - но нет, не так просто - водоросли опутывали ноги и руки, не давая двинуться, воздух в легких заканчивался, сейчас она утонет, захлебнется, сгинет в черной страшной пучине, смотрящей прямо в душу огненными глазами... - Тихо, тихо, все в порядке. Это дурной сон. - Сон? - Да. Теперь все хорошо. Одеяла спеленали ноги, от духоты слиплось горло. Панический страх сковал все тело, будто она отлежала его все разом. Пижама скрутилась, промокшая и ужасно бесячая. Пот струйками стекал по лицу, шее, затекал в глаза. Моника дернулась, прогоняя остатки кошмара. Добрая ладонь Темноты стерла испарину, погладила измученную Монику по щеке, аккуратно прижала к теплу. Комната опять кружилась, только что ей было жарко, и вот она снова мерзнет, натягивая одеяло непослушными от страха руками. - Там, во сне, была ДРЯНЬ, - понемногу успокаиваясь, она произнесла слово с акцентом, пытаясь объяснить важность и значимость, но быстро поняла, что ей не удастся. - Водоворот из хлама, и это чертово каноэ разбилось... я тонула в черной бездне, я почти утонула... Из пустоты снова приплыл стакан, вода сама залилась ей в рот. - Вот, выпей. Это поможет. Не бойся, я помогу тебе выбраться из всего этого. - Поможешь? Стакан улетел на тумбу, вернув ей спасительные объятья. Замерев, она вглядывалась в Темноту, обретавшую знакомые черты. - Это... ты? - Я. - Это ведь сон, правда? Темнота вздохнула, снова расплываясь в уютное Ничто, покачала ее словно маленького ребенка на руках, чмокнув в макушку. - Сон, сон. Ты спишь. - Хорошо, - удовлетворившись малым, она уткнулась в середину Темноты, пахнущей терпкой лавандой, мятой и лимоном. Дремота заклубилась в усталой голове, тело налилось тяжестью, тянущая боль по всей коже исчезала.Таблетка что дала ей Темнота почти не сбила температуру, но от нее здорово клонило в сон. Темнота не отпускала ее обратно, согревая, оберегая и больше всего на свете Монике хотелось быть именно здесь и сейчас. Во сне. - Почему мне снится один и тот же сон так долго? И все время там Джон, - бормотала она, - Все время. Ты не знаешь почему? - Думаю, так и должно быть. Он должен быть рядом, когда тебе плохо. Темнота звучала очень задумчиво, каждое слово нужно было трижды взвесить перед тем, как произнести. - Мне не плохо, просто легкая простуда. - Конечно, нет. С тобой все хорошо. Где-то у макушки дыхание Темноты шевелило волосы. Отчаянно хотелось спать, и Моника дважды прозакладывала бы душу, чтобы забыться и отдохнуть, но Темнота спросила: - Какой твой любимый фильм? - Мой - "Люди в черном". - заплетающийся язык отказывался засыпать вслед за хозяйкой. - Кто бы мог подумать, - усмехнулась Темнота. - Твоя очередь. - Ну, пусть будет "Крепкий орешек". Ответить что выбор фильма такой же клишированный, как и сам фильм она не смогла, сил совсем не осталось. В рот снова пролез гадкий градусник. Пришлось молчать, уплывая в тишину. Когда градусник исчез, тихое ругательство - и ее снова покинули прекрасные объятья Темноты, одеяла сползли, открыв и бросив замерзать на милость всем ветрам, гулявшим в душной жаркой спальне. Шаги унесли Темноту далеко, так далеко, что удалось быстренько уснуть, увидеть сон о громадной рыбе, что живет у нее в ванне, и чтобы принять душ ее необходимо другими рыбами, поменьше, но Монике было жаль скармливать рыбешек громадине, пришлось договариваться и торговаться, обещая взамен отличную отбивную из суслятины, но только после того как выплатит взнос за квартиру... - Мон, проснись, - шаги вернули ей Темноту, звучавшую теперь очень обеспокоенно и возможно, напуганно. - Тебе нужно сделать... ...Проклятая рыбина не желала питаться суслятиной, выторговывая себе замороженную каракатицу по пятницам и дохлых мышей в будни. Моника уже почти сторговалась, сойдясь на трех банках тунца и маринованных анчоусах взамен возможности пользоваться ванной комнатой по вторникам, четвергам и пятницам, как резкий, хлесткий удар по щеке вырвал ее из неприятно несправедливого сна. - Очнись, Мон! Еще один удар - не удар, звонкая пощечина, - заставили глаза удивленно распахнуться. Углы комнаты вращались каруселью, иллюминация из одного-единственного ночника у кровати слепила глаза. Посередине карусели стояло белое лицо Джона (откуда он тут взялся?), голосом Темноты спрашивавшего у нее, сколько пальцев он показывает. - Три, - шепотом посчитала Моника, ничего не понимая. Ей захотелось погладить его встревоженное лицо, успокоить и попросить помочь. Кончиками пальцев она дотронулась до его губ, улыбнулась. Облегченно выдохнув, забрал ее лицо в ладони, Джон (или Темнота?) прижался к распаленной щеке губами, обнимая и прижимая к груди так, будто она взаправду могла умереть минуту назад. - Прости, прости, Мон. Это только для того,чтобы вернуть тебя в чувство. Прости. За что? Это же сон, думала она, здесь не происходит ничего страшного. Подумаешь, пощечина. Ей доставалось и похуже, взять того парня из Остина, сломавшего ей два ребра - засранец сбил ее на полном ходу, пытаясь сбросить "хвост" после убийства двух человек в разрушенной церкви. Тогда она пролежала в интенсивной терапии полмесяца... -...Не отключайся, слышишь меня? - Темнота звала настойчиво, а Моника привыкла ей доверять, пришлось снова разлеплять веки. - Тебе нельзя спать. - Почему? Спорить и доказывать, что ей смертельно хочется спать сил не было, но узнать причину требовала ее настырная натура. - Ты очень горячая... Моника глупо хихикнула, закатывая глаза. Ну и выбрал времечко, конечно. Хоть бы причесаться дали... - Да послушай! У тебя лихорадка, Мон, спать нельзя пока жар не спадет. Мне нужно, чтобы ты оставалась со мной пока не станет лучше. Ватная тишина заткнула одно ухо, и Моника сразу поняла - так слышат под водой рыбы, вроде той, что сейчас оккупировала ее ванную комнату. Второе ухо тоже закладывало, хоть иногда она слышала обрывки тревожных фраз. Сволочная рыбина выбралась из ванной и кусанула за руку, туда же, куда жалила огненная бабочка. - Оставайся со мной. - Я и так с тобой... Я никуда не ухожу... разве что посмотреть как там дела в ванной... запихать эту гадину обратно... Потому что если рыбине не давать дохлых мышей, она не даст мне принимать душ... - Хорошо, я понял. Говори со мной. Что там с этой рыбиной? - Я боюсь дохлых мышей. Живых - нет, но дохлых... А ей нужны дохлые. - Почему? Расскажи, - требовательно выспрашивала Темнота, растирая её холодные ладони. Но говорить про дохлых мышей уже не хотелось. Ночник светил как взбесившийся маяк, решивший никогда больше не вращаться и паля в одну точку, проникая под закрытые веки. - Выключи свет, пожалуйста. - Хорошо, - кровать скрипнула, свет погас. Снова только Моника и Темнота, никакого встревоженного Джона. - Я люблю четвертую часть Чужого. Низкий хрипловатый смех Темноты чуть рассеял сгущавшуюся мглу. - Нет, никто ее не любит, Мон. Даже сам режиссер. - Но я люблю. Именно потому что ее никто не любит. Она всегда казалась мне...такой одинокой... И поэтому я люблю ее вопреки всем. Говорить все труднее, слабость убедительно уговаривала сдаться и заснуть, и все шло к тому, что Моника согласно закрывала глаза. Там по ту сторону ей точно дадут выспаться. - Хочешь, расскажу тебе как я встретила одного парня? - М-хм, конечно. - Лет десять назад. Он был очень печален, закрыт, сердце разбито. Но внутри у него горел огонь, и светил он так ярко, что я всегда летела на него как бабочка. Не та кусачая сволочь из Орлеана, нормальная бабочка. - Предположим, я понял. И что было дальше? Тяжело вздохнув, она отозвалась: - Огонь, он, конечно, прятал. - А он не так уж умён, ага? - Темнота усмехнулась, горькие нотки усмешки кольнули. - Верно. Я так долго пыталась вытащить его наружу, обжигаясь, раня себя, что решила оставить всё как есть, просто быть рядом и следить, чтобы он не погас. Казалось, что изложила историю она вполне ясно и доступно, но Темнота вкрадчиво спросила: - И что ты думаешь делать дальше? - Буду беречь его. Как запасная зажигалка в потайном кармане, понимаешь? Если он угасает, я его разжигаю понемногу. За счет этого и живу. Темнота сжалась вокруг нее, поцарапав щеку двухдневной щетиной, выдохнула: - Отлично. Будем беречь вместе. Согласно кивнув, Моника устроилась удобнее, отчего комната сразу наклонилась, уронив Монику в крепкий сон без всяких рыб и суслятины. Проспав часа три, Моника приоткрыла один глаз, чувствуя, как отступает жар. Теплое кольцо Темноты не давало и близко подобраться барахлу из шкафа с дрянью, рыбина из ванны шлепала по полу плавниками, но приближаться не рисковала. Серый рассвет просочился в спальню, обозначив свое появление глухим стуком дождя по стеклу. Сонно поворочавшись, Моника заглянула в лицо своей Темноте, запоздало подумав, что стоило дать ей поспать подольше. Глубокая морщина лбу не разглаживалась, храня отпечаток озабоченности, хотя уголки губ почти складывались в улыбку. - Привет, - почти неслышно произнесла она. Реакции не последовало. - Привет, Темнота. Джон шевельнулся, но просыпаться не спешил, закинув руку на подушку, укрыв лицо от Моники. На тумбочке за ним - ворох лекарств, стаканы с водой и желтоватым чем-то, не вселявшим доверия. - Джон, - мягко дотронулась до лба, провела по волосам. Сонно, неохотно он повернулся, не открывая глаз вытянул обе руки, притянул к себе. - Спи, - прямо в ухо, горячо и тихо. Спорить с таким совершенно нельзя. - Тебе нужно отдыхать. Послушно закрыв глаза, она постепенно заснула. Темнота, обернувшая ее в самый надежный кокон, крепко спала рядом.