Самая темная ночь

Андрей выкидывает уже третью выкуренную прямо до фильтра сигарету и топчет ее носком ботинка. Миха стоит поодаль и разговаривает с отцом. Отсюда до Андрея доходят только какие-то бессмысленные обрывки слов и фраз, но подслушивать их, если честно, не хочется. К вечеру воздух чуть прохладнее, но он едва ли замечает, как трясутся руки и коленки, когда он садится в машину к Юрию Михайловичу. На заднее сидение прямо рядом с Мишей. Они едут молча. Миша без особого интереса разглядывает однотипный пейзаж за окном и нервно ковыряет заусенцы на пальцах. Андрей видит эту картину каждый раз, когда бросает быстрый взгляд на него. Тишина нагнетает, но он не знает, что сказать, как утешить, а главное — и как побороть в себе злость. Сейчас он может насладиться последними мгновениями спокойствия, потому что отлично знает, что такое героиновая ломка. Он видел ее кучу раз, у него есть почти стопроцентно рабочая схема как себя нужно вести. Крепко держать за руки, чтобы Миша чувствовал, что не один, и чтобы не навредил себе, лечь рядом, обнять со спины или наоборот позволить притянуть себя к Мишиной груди, а ближе к рассвету незаметно свалить из комнаты на пару минут, чтобы дать волю уже своим эмоциям. Андрей тоже не железный, он не скала и не кремень. Он уже предвкушает, как разнесет какую-нибудь хлипкую дверь сарая на даче Горшеневых потому, что злость захлестнет его и он не сможет остановиться. Он будет злиться на Мишу, на тех барыг, которые ему продают, и на себя. Но потом выдохнет и снова вернется, тихо юркнет в кровать, чтобы не нарушить шаткий сон, повернется к нему и будет слушать только-только успокоившееся дыхание Михи. Юрий Михайлович глушит мотор как-то слишком неожиданно. Хотя, скорее всего, Андрей так глубоко погрузился в свои мысли, что просто не заметил, как они оказались на месте. Прямо у машины их уже встречает Татьяна Ивановна в одном ситцевом халате, который точно не спасает ее сейчас от ночной прохлады. Андрей видит ее опухшие от слез глаза и усталую улыбку. Ему кажется, что она ждет их на улице с того самого момента, как Юрий Михайлович уехал в город после звонка Андрея. Она помогает Мише выкарабкаться с заднего сидения, осторожно ведет его в дом и оборачивается, мимолетно взглянув на мужа и Андрея позади. Уголки ее губ едва приподнимаются в краткой улыбке. Она рада его видеть. Если Андрей здесь, значит, ночь пройдет не так страшно, как могла бы. Андрей хочет пойти за ними, помочь Мише подняться на второй этаж и переодеться, но Юрий Михайлович ловит его сразу же, как только он хочет отойти от машины. — Андрей, — он тяжело вздыхает и замолкает, подбирая нужные слова, — тебе это не надо, ты же выбрался из этого, а он нет, — его тяжелая рука сильнее сжимает предплечье Андрея. — Миша наш сын, наш крест, а ты… ты же молодой еще парень, у тебя все впереди. На его лице уже давно залегли глубокие морщины, а брови с редкой проседью сейчас сомкнулись к переносице. — Я должен, Юрий Михайлович. — Андрей всегда робеет в разговорах с ним. Он опускает взгляд, разглядывает сухую землю и топчет какой-то сорняк носком ботинка. — Миша и я, — слова комом застревают в горле, — вы все понимаете, Юрий Михайлович. Тот в последний раз смотрит на Андрея и отпускает. В его взгляде вся тяжесть мира, спущенного на его плечи, и сожаление, потому что эту ношу придется нести и Андрею. Андрей кивает ему и заходит в дом, оставляя мужчину одного на улице. В доме он даже не замечает, как несется наверх, перешагивая через две ступеньки сразу. В комнате возле распахнутого окна стоит одна большая кровать, а у дальней стены какой-то старинный шкаф, уже давно пропахший пылью. На кровати свежее постельное белье, пахнущее стиральным порошком, но через пару часов эти простыни из белоснежных и наглаженных превратятся в вонючие и влажные от пота и слюней. Миша тоже лежит на кровати, укрывшись одеялом почти до самого подбородка. Андрей стягивает косуху и кидает ее куда-то в сторону шкафа, за пару шагов преодолевает расстояние от двери до кровати, по пути стягивая ботинки и тоже отбрасывая их куда-то в сторону. Матрас под его весом чуть скрипит и прогибается, когда он ложится к Мише. Тот к нему даже не поворачивается — все так же лежит уткнувшись в подушку. Андрей забирается под одеяло, робко касается своими холодными пальцами спины Миши и чуть вздрагивает от контраста температур их тел. Миша уже весь горит, а крупные капли пота стекают по его шее на чистую наволочку. Андрей рукой скользит под Мишину руку, кладет свою ладонь ему на грудь и чуть тянет назад, чтобы прижать к себе, обнять крепко-крепко. Кажется, что еще чуть-чуть — и Андрей просто протолкнет его прямо в себя. Каждым сантиметром своего тела он чувствует, как Миху потряхивает. Пока что все терпимо, но Андрей знает, что уже совсем скоро Мишу затрясет еще сильнее. Он не знает, что чувствуют люди во время героиновых ломок, у него таких никогда не было, а спросить Мишу он никогда не осмеливался, просто всегда был рядом. На самом деле это их первая такая ночь в статусе пары. Раньше Андрей был рядом просто как лучший друг. Но сейчас он может обнять его, прикоснуться губами к мокрому лбу, а не просто держать за руку, как делал это раньше. — Андрюх, — Мишин голос хрипит, будто он кричал несколько часов без передыху и курил лет сорок подряд. — Мне холодно. Андрей, ступая по скрипучим половицам, плетется к шкафу, где находит еще одно одеяло, которому, как и шкафу, уже лет сто. Он накидывает его поверх того, под которым уже лежал Миша, а сам ложится рядом, но под одеяла не залезает — боится сжариться. — Холодно, Андрюх. В шкафу больше нет ни одеял, ни покрывал, а спускаться вниз к Татьяне Ивановне он бы не рискнул, чтобы не оставлять Миху одного. Руки сами тянутся к ремню на джинсах. Он быстро расправляется с пряжкой, стягивает джинсы и бросает их в сторону валяющейся на полу косухе. Следом летит и дурацкая футболка с черным волком. Он забирается под одеяло к Мише и обнимает так же, как обнимал до этого, пытаясь его согреть. Какое-то время они лежат вот так, тело к телу, но, кажется, Миша действительно стал согреваться, раз больше не жалуется на это Андрею. Секунды, минуты, часы тянутся слишком медленно, кажется, что они лежат так уже целые сутки, но Андрей подозревает, что не прошло еще даже двадцати минут. Миша возится на кровати, пытается выбраться из-под сбившихся в ногах одеял и простыни, чтобы повернуться на другой бок, лицом к Андрею. Пытается подмять Андрея под себя, уткнуть его в свою грудь и обнять двумя руками. Андрей знает, что Мише это нужно, поэтому не сопротивляется и подстраивается под него. Мише нужно хоть малейшее чувство контроля, ему нужно знать и чувствовать, что он все еще в этом мире. Андрей слышит его сбившееся сердцебиение, оно стуками бьет прямо ему в ухо, он считает каждый удар. Через какое-то время Миша начинает жалобно поскуливать. С каждой секундой скулеж становится все громче, а руки Миши на плечах и спине Андрея сжимают его все сильнее. Ему приходится приложить некоторое усилие, чтобы выбраться из Мишиной хватки и освободить свои руки. — Тих, тих, — Андрей кладет свои ладони на его горящие щеки, чтобы чуть остановить хаотичные метания туда-сюда. Сейчас Мишины глаза сильно зажмурены, а губы сомкнуты в тоненькую полосочку, в уголках глаз уже скопились первые слезы боли. — Тих, Миш, тих, тих, — повторяет он, как мантру. Но тише Миша не становится, а, наоборот, начинает метаться по кровати. Его руки больше не обнимают Андрея, а до белых костяшек сжимают пуховую подушку, перья из которой уже летят в разные стороны. Миша пытается освободиться от плена двух шерстяных одеял, дергает ногами, пытаясь скинуть с них груз, и несколько раз попадает пяткой прямо по ногам Андрея. Князев пробует занять полулежащее положение, опереться спиной об изголовье кровати. Одеяла тоже мешаются, путаются в ногах и еще сильнее нервируют и так заведенного Андрея. Он рывком скидывает одно из них на холодный пол. Руки на автомате тянутся к Мише, к его плечам и прижимают ближе. Миша все бьется в агонии, так что Андрею приходится применить больше силы, чтобы удержать его возле себя. Мишу нельзя отпускать. Его нужно держать крепко-крепко, прижимать к себе, чтобы он чувствовал тепло чужого тела, имел хоть какую-нибудь точку опоры и элементарно не причинил себе вред, пока корчится в судорогах. В один из прошлых разов, когда Андрей не уследил, он расцарапал свою руку и сгрыз ногти под корень так, что потом было больно играть на гитаре. Миша кричит так громко, что у Андрея уже звенит в ушах. Андрей молчит, знает, что Миша его сейчас даже не услышит, поэтому молча, прикусив до боли губу, гладит его по лицу одной судорожной рукой, стирает с щек слезы, а второй зарывается в волосы, перебирая длинные пряди на макушке. Андрей и сам уже хочет закричать, но не может и поэтому сильнее прикусывает губу и считает от десяти до нуля про себя, чтобы хоть как-то привести мысли в порядок. Рядом с Мишей в его голове всегда творится какой-то балаган. Андрей бы, может, и хотел уже выйти из этого заткнутого круга «обещания, срыв, ломка», но он знает, что не сможет. Не сможет оставить Мишу, не сможет забыть все, что между ними было, не сможет потом простить себя за то, что не попытался еще раз. Их с Мишей слишком много связывает. Андрей не сможет в одночасье отказаться от него, их музыки, их истории, их посиделок до утра в андрюхиной квартире, их быстрых поцелуев перед концертами, их признаний, сказанных в ночи, когда каждый думает, что другой уже спит. Он не сможет отказаться от них. Со временем Миша начинает чуть успокаиваться, вновь сжимает губы в тонкую полоску, чтобы больше не издавать надрывных криков. Он все еще дрожит и пытается ухватиться за Андрея, сжимает его ладонь так сильно, что суставы в ней начинают хрустеть. — Миш, — после долгого молчания произносит Андрей, — все хорошо?.. — то ли вопрос, то ли утверждение. Миша в ответ просто кивает, теснее прижимаясь к Андрею, устраивает свою макушку под его подбородком, а лицо прячет в изгибе шеи. — За столом сидели, мужики и ели. Мясом конюх угощал своих друзей, — Андрей даже не старается петь, просто монотонно произносит слова, чтобы хоть как-то нарушить звенящую тишину в комнате. — Все расхваливали ужин, и хозяин весел был, он о бабе… — О жене, — почти мычит ему в шею Миша. — О жене, так о жене, — Андрей устало улыбается и мажет губами по Мишиной макушке. В комнате с открытым настежь окном свежо, улицу уже начинают освещать первые лучи солнца, а птицы — запевать свои песни. Андрей ждет, когда дыхание Миши придет в норму, а лицо расслабится. Когда это происходит, он аккуратно выбирается из Мишиных рук, поднимает с пола свои ботинки, футболку и достает из куртки пачку сигарет с зажигалкой. Полностью одеваться сейчас слишком лень, и он идет на улицу полуодетый. Обходит дом, собирая на обувь всю утреннюю росу, и плетется к железному умывальнику, вкрученному в стену дома. Вода холодная, пахнет затхлостью и, наверняка, не менялась уже очень давно. Но прохладные капли — это единственное, что его сейчас спасет. Глаза от недосыпа уже начинают слипаться и неприятно зудеть, Андрей промывает их с особой тщательностью, стараясь смыть всю усталость. Такие ночи его слишком выматывают. Не так сильно, как самого Мишу, но все равно выматывают. Андрей не может назвать себя эмпатом, но в такие моменты он думает, что чувствует всю Мишину боль. Будто ему самому кости ломают и льют раскаленный металл на тело. Ему все в один голос уже какой год твердят, что ему это все не нужно, он только топит себя в этих отношениях с Мишей, но Андрей упорно продолжает биться об стену из раза в раз. Каждый раз одно и то же. Обещание, срыв, ломка. Андрей пытался уходить — и не раз, но каждый раз возвращался, будто каждый раз забывал что-то такое, без чего точно не сможет. Андрей ежится от ветра, делает последние затяжки и выбрасывает окурок куда-то за забор, чтобы Татьяна Ивановна завтра не ругалась. Он заходит в комнату на цыпочках, чтобы не сильно скрипел пол, и садится на край кровати. Пристально смотрит на Мишу, на его мерно вздымающуюся грудь, дрожащие ресницы. Вид успокоившегося, такого родного и красивого Миши будто придает Андрею немного сил, залечивает его душевные раны. Андрей надеется. Нет. Он знает, что еще не все потеряно. Они выкарабкаются и еще посмеются над этим всем, ведь Андрей знает, что он есть у Миши, а Миша есть у него. Они вместе. — Сладких снов, — он целует его в макушку, укладывается рядом и тоже засыпает через несколько минут. Говорят, что самая темная ночь всегда перед рассветом. А рассвет обязательно будет. Андрей уверен.