Никто

      На Онигашиме погода была паршивая. Дряная, гадкая погода, ливень стеной, ветер ураганом, в тучах драконьему телу мокро и туго дышится, от холодной воды на висках он трезвеет и становится тошно, и Рыжеволосый со своими однорукими выходками, с улыбкой ублюдошной на лице, замахивающийся саблей, нисколько не улучшает вечер. Кайдо рассчитывал на пьянку с вассалами, на вечер с саке, на ночь с женщиной, а получил мясорубку, продолжавшуюся третий час, да посреди моря, бурлящего, как на сковородке.              Ну грохнули его звери какого-то мэра на острове Рыжего, с кем не бывает. Взял бы деньгами, выпили бы, Кайдо бы в конце концов и этим паршивцам Рыжеволосого налил, только бы не пиздеться битый час — все равно без толку: атаки Шанкса страшные, но драконью чешую не пробивают. Атаки Кайдо еще страшнее, но Шанкс даже не поцарапался, верткий гад.              Как же гудит голова.              Кайдо опускается на черные камни Онигашимы, обращается гибридной формой, вскидывает канабо, вода стекает по пасти, падает ручьями под ноги. Откуда-то с неба приземляется на землю и Шанкс, выставляет саблю вперед, ухмыляется. Глаза сверкают.              — Утомляешь, рыжеволосый, — гремит Кайдо. Сжимает канабо до побелевших костяшек.              — Теряешь форму, Кайдо.              Смех сам срывается из глотки. Ладно, Шанкс по крайней мере не трус и не подлец и когда его что-то не устраивает, он приходит решать вопросы с ним, с Кайдо, а не начинает партизанить, как малолетка. Не первый раз они дерутся. И не последний. Дошли до развязки. Сейчас добьются, и Кайдо вернется на пьянку. Черти, лучше бы эти проститутки в кимоно сообразили ему пару бочонков саке к этому времени.              Ну давай.              Паршивая, мерзкая гроза, чернильные тучи, усы липнут к подбородку.              Рыжеволосый смотрит на Кайдо сосредоточенно, улыбка сходит с его лица, он медленно заносит саблю к левому плечу. Кайдо слышит, как в небе собирается разряд чудовищной силы, сжимает канабо.              — Раскат грома, — кричит он. Небо озаряется синим сполохом, разрезав тучи молниеносным скрипящим в ушах разрядом.              — Камисари! — Шанкс срывается в атаке, исчезнув из поля зрения.              — Восемь триграмм! — Кайдо летит всей своей массой навстречу.              Хассайкай гремит о Грифона. Грифон искрит о Хассайкай. Вокруг оружия собирается темнота, все мышцы тела сжимаются от напряжения, крик тонет в раскате грома, Онигашима и окрестности на миг озаряются как дневным светом, энергия, выпущенная столкновением ударов, возносится в небо, резонирует с заряженными бесящейся энергией неба в облаках, оно взрывается молниями, разбрасывающими свои узловатые ноги на сотни километров в стороны, а ударной волной, последовавшей вслед за разрядом, облака сносит в стороны, да так, что небо становится ясным до самой далекой звездочки.              Что-то в этот раз они переборщили. Но даже этого было недостаточно.              Шанкс все еще не отпустил Грифона, а Кайдо налег на канабо. Чернота меж ними сгущалась, плотнела, становилась настолько черной, что казалось, что это глаза перестают видеть, и наконец их отбросило обоих прочь, и энергия шаром разорвалась с чудовищной силой, разрушая на своем пути все: камни, скалы, небо и море.              От их удара само мироздание дало слабину.              Этим надо пользоваться, пока Рыжий не очухался. Кайдо не дал себе кувыркаться в бесконтрольном полете, вцепился драконькими когтями в камни, преодолел уносящую прочь ударную волну и бросился обратно к Рыжеволосому, чтобы добить мальчишку.              Встречным воздухом резало щеки и свист зудел в ушах. Фигура Шанкса, летящая навстречу, материализовалась в таком же прыжке.              Гром не переставал, гремело в небе, гремело в ушах, шипело напряжением воли. И раж битвы перекричал женский крик.              Но было поздно.              Йонко повторили удары, на этот раз синергия мощности чуть не убила их обоих — раскидала по сторонам вихрями торнадо, сформировав внутри маленькое око шторма. Такое око, где черная энергия королевской воли не материализовалась и не переломала все кости и камни.              Такое око, подойдя к которому одновременно, Кайдо с капающей изо рта кровью и Шанкс со стекающим ручьем по подбородку увидели на измельченном в пыль камне Онигашимы женщину.              — Из твоих? — спрашивает Шанкс.              — Мои в кимоно. Из твоих, — басит Кайдо.              Перехватывает канабо, одним шипом приподнимает тонкое женское запястье. На руке — браслеты. Золото. На пальцах — стеклянное кольцо из мелких бусин. Тонкая цепочка золотая на лодыжке. Туфли, в каких девица вряд ли сможет стоять. И черное платье на тонких бретелях, больше напоминающее шелковую ночнушку, чуть не прозрачной тканью прилипнувшее к коже. Благо, шторм они разогнали, а то бы все было видать через шелк.              — В моей команде женщин нет, — отвечает Рыжеволосый. Косится на Хассайкай. Стирает кровь с лица, опускается перед случайной жертвой их разборок.              Был бы это член кого из их команд, беды было бы не миновать. Это сейчас у них драка до первой крови, но за своих бы Кайдо дрался насмерть. Рыжий за своих — тем более. А выходило, что ничейная.              — Мертва, — гремит Кайдо.       Это должен был быть вопрос, но вопрос глупый. Никто не может встать меж их ударами и выжить. Странно, что девица не превратилась в кровавое желе. Лежит с лицом в крови, но вроде даже зубы на месте и нос целый. Кровь пошла носом. И еще собиралась каплями в уголках глаз и с наклоненной вбок головы капала с губ на камни и впитывалась в пыль. Похоже, внутренние органы у девочки все. Отдали швартовы, так сказать.              — Нет, живая, — Шанкс потянул ее за запястье, чтобы усадить, но девица была без сознания.              Кайдо уперся в канабо, сплюнул кровь в сторону. Вдалеке разглядел фигуру старпома Красноволосого. Он часто появлялся, кровь как носом чуял, сразу шел прекращать бой, если йонко заигрались. Бесстрашный малый. И Кинг вспарил над Онигашимой, приземлился справа от него, оглядел Рыжего, безымянную жертву их разборок и бросил нехороший взгляд на Бенна Бекмана.              — Хочешь — забирай. Мне до нее дела нет, — гремит Кайдо. Как ему нужно выпить. — Верну я тебе за твоего мэра. Выбирай. Деньгами или выпивкой его вес трехкратно.              — Пяти, — торгуется Рыжий. — Пятикратно. — Когда речь заходит о делах, ему резко становится все равно на безжизненное тело у их ног. Оглядывается на старпома только, кивает на нее, чтобы забрать на корабль. Может, вытащат ее с того света. — Выпивкой.              Шанкс знает, что расплаты Кайдо выпивкой обычно куда щедрее, чем то, на что они договариваются. Либо вес погибших он по своим звериным меркам мерит.              — Пусть будет пяти, дьявол тебя возьми.              Кайдо обращается драконом и они с его правой рукой уходят. Бенн Бекман теперь только подходит к капитану, кивает на девицу.              — Что это еще такое? Вы чем тут занимались? — спрашивает, закуривая сигару, старпом. Шанкс смеется. Глядит на тело, думающее, что ни он, ни его старпом не заметили, как она приоткрыла глаза со скопившейся на нижнем веке кровью. Напугана. Или возможно открыть глаза открыла, но в себя не пришла.              — Понятия не имею. Забирай. Уходим.              Бекман опускается перед девицей, переворачивает на спину ровно, собирает ее колени вместе и закидывает через плечо, как какой мешок. Они уходят на Ред Форс, качающийся под скалами на никак не утихвашем море.              — Блядство.              Сейчас она разобьет вот эту тарелку.              Женский гнев. Как Шанкс давно такого не видел. Обычно даже очень огорченная женщина не рискнет грубить ему в лицо.              Хватается. Бьет. Не о пол, разбивает об угол стола, крупные осколки валятся на пол, но один она все держит в руке, потом швыряет его в сторону. Эффектно. Даже не поцарапалась. Везучая.              Бенн Бэкман подходит к ней, примирительно разведя руками, чтобы не громила их корабль, хотя терпение его уже на исходе, но нет. Сейчас она ткнет ему в грудь длинным ногтем, чтобы не приближался к ней и снисходительных жестов не демонстрировал, пошлет его отборнейшим матом. Смешная. Бекмана вот только такие тычки не веселят, он ей может руки ее тонкие-то и переломать за такие жесты, за такие слова грязные, за язык, за тарелки и еще бог знает за что.              — Достаточно, — говорит Шанкс, чтобы старпом ненароком не сделал то, что мог.              Тогда гнев их гостьи обращается на него. Она переводит на него взгляд, глядит через лазарет на Шанкса. Высокомерно. Немного напоминает Боа Хэнкок, но ростом недотягивает. Сантиметров с пятнадцать, пожалуй. Но формами ничего, хотя на вкус старпома, если Шанкс правильно помнит, узковата в груди. Но была бы у нее грудь по вкусу Бэкмана, декольте ее было бы вызывающим. А так вполне себе недурно, тонкие плечи, острые ключицы. И бедра хороши, шелк с них струится сладкой карамелью, много оставляет на фантазию, и фантазия не прочь разыграться. Шанкс невольно задерживает на них взгляд, пока она указывает на него длинным пальцем со стеклянными крошечными бусинами на леске.              — Так значит ты тут главный, рыжий? — спрашивает.              — Я-то? Да.              — Сразу видно, по коротким штанишкам. Наводит непроглядный ужас, тревогу, дискотеку, — она оглядывает его с ног до головы. Шанкс смотрит на свои штаны — чем они ей не понравились.              — Капитан этих вот «подонков», «ублюдков» вроде как, — подтверждает он. Это ее слова, не его.              Довести ее до белого каления. Вон еще стакан бы разбила. Налетела бы с кулачками на Бэкмана, спровоцировала бы его, хотя Шанкс бы конечно не дал ей навредить, но посмотреть на это было бы смешно. Что может быть забавнее, чем изводить женщину?              Только вот чем больше его, Шанкса, забавит ее гнев, тем холоднее он становится. Тем меньше он его забавит. Неприятно, когда женщина так делает. Лучше бы воспалялась, нарывалась, дала бы им только повод дойти до точки невозврата. Давненько, целую вечность у команды не было отдушины.              — Куда плывете, спрашиваю, — говорит она. — Люди твои неграмотные, не знают, куда идет корабль.              Шанкс улыбается. Команда в лице Бекмана, Ясоппа, стоящего в тени, да еще пары человек, что по большей части на протяжении двух суток пытались привести ее в чувство, были не очень рады услышать такое. Бекман был на грани — не потому что оскорбился, потому что не считал, что у женщины вообще есть право голоса на корабле. Тем более в таком тоне. Тем более по отношению к капитану. Ясоппа это еще слегка забавляло. Тех двоих — скорее глубоко ранило, но им дозволено: они ее с того света вытащили, а девушка зарывается, причем очень глубоко. Ох как глубоко она зарывается. Не понимает, насколько. Как с неба свалилась.              — Так он не идет никуда конкретно. Все море наше, — отвечает Шанкс. — Хочешь, в Новый мир, хочешь — в Рай, в любое из четырех морей.              Ее лицо напоняется такой насмешливой улыбкой, что невесело становится и Шанксу. Это был не тот сценарий. Должна была испугаться. Разозлиться.              — Так вы тут все грамотеи, погляжу, — смеется она. — Какие четыре моря, дядя? В Средиземном — и то морей больше.              — Это сколько?              — А загибай пальцы, если считать сложно, — начинает сама загибать. — Адриатическое, Альборан, Балеарское, Ионическое, Кипрское — Загнула пять на одной руке, сделала паузу, начала последовательно разгибать: — Критское, Левантийское, Ливийское, Лигурийское, Тирренское и Эгейское. Ну, сколько насчитал?              Шанкс насчитал одиннадцать, но про какие к черту моря она говорит. Про те, что ему неизвестны. Это ему? Тридцать лет в море.              Она качает головой.              — Пизда рулю, — тянет она, чуть не плача — то ли истерически, то ли театрально. — Потонете вы, мальчики, с таким регионоведением, разобьетесь, и я вместе с вами, ой не досчитаюсь я косточек, морячки хорошие.              — Сядь, — говорит Шанкс. Теперь нужно шутки прекращать. То, что она говорит, не имеет никакого смысла. С этим нужно было разбираться, и всерьез.              — Сесть? — насмешливо. Саркастически насмешливо, брови вздернуты, на губах злая шутка. — Черти, вы чем думали, когда тащили меня на корабль? Разодеты, как шуты, а тут вдруг — лицо кирпичом, и «сядь». Мемы ходячие. — Она оглядела всех присутствующих. Выглядела так, будто сейчас сплюнет, но только губы поджала. — Испугалась до усрачки. Бегу, волосы назад.              Дерзость ее переходила все пределы. Настолько, что она отвернулась, взяла стакан воды, стоящий на столе, о который она била их тарелки. Глотнула воды.              Шанкс сделал глубокий медленный вдох. Не хочет по-хорошему — будет по-плохому.              Королевская воля бьет не слишком прицельно, но большей части людей на корабле такой удар будет нипочем, а вот неподготовленному человеку, вроде нее, должно так шарахнуть в голову, что коленки подкосятся, она повалится на пол, соберет коленями и ладонями все осколки. Если Шанкс немного переборщит, тогда и сознание потеряет. Но лучше бы не теряла. Людям в сознании Королевская воля причиняет боль.              Бекман не замечает, как начинает лыбиться, чувствуя, как поднимается градус чужой энергии, придавливающий к полу. Вон мальчишки, что больше по делам врачебным, прижались к стенке. Ясопп усмехнулся. Девица допила, когда стакан сам собой взорвался у нее в руке, вскринула и одернула руку, но стекло все же рассекло ей ладонь. Она повернулась к Шанксу. Увидела в его лице что-то нехорошее, испугалась, но не сгибалась пополам от давления, не пенила ртом, не теряла сознания.              Шанкс давил, глядел ей теперь в глаза. Светлые. Дерзкие. Из-под бровей глядят напуганно, но сосредоточенно, внимательно, по-прежнему насмешливо.              Качка стала ощущаться сильнее. Поднялась волна.              У входа два тела свалились без сознания. А эта стояла, как зачарованная, капая кровью с локтя себе под ноги. На качке стоит уверенно, не теряя равновесия. Косится на тех, что лежат в бессознанке. Не понимает, что происходит.              — Прекращай, кэп, — одергивает Бекман. — К шторму корабль не готов. Паруса стоят.              — И все-таки. Кто такая — это хороший вопрос, — произносит Шанкс. Эффекта, которого он добивался, он не достиг, но определенное впечатление все же произвел.              — Что за?.. — она не успевает сформулировать мысль, поэтому замолкает на полуслове.       Чувствует, что качка на ровном месте не возникает, что люди не теряют сознания без видимых на то причин, и пират перед ней больше не весел от того, что она его развлекает. Серьезен. Вполне осознает, что сделал. Только вот смотрит на нее с видом удава, когда кролик перед ним отчего-то не идет к нему сам в пасть.              — И я о том же, — произносит он. — Хотя, если подумать, появилась-то ты в эпицентре столкновения Королевской воли. Стоило догадаться.              — Да? — тут взгляд поднял Бекман. Шанкс покачал головой. — Я думал, она из Вано.              — Да нет.              Все стояли молча, когда в дверь влетели врач Хонго и Билдинг Снейк. Последний посмотрел на Шанкса.              — Капитан, проблемы? — спросил он. — Что у вас тут? — он оглядел битую посуду, Хонго — свалившихся у их ног, то есть у входа, врачей, и женщину, стоящую с ручьем крови, пульсирующими ударами бьющим от ее запястья. Он два дня потратил на то, чтобы у нее вся кровь носом не вытекла без видимых на то причин, а капитан опять что-то устраивает. Качка корабля успокаивалась. — Можем на якорь встать, если разборки назревают.              — Никаких разборок, оставьте девицу в покое, — сказал корабльный врач. Помощники его потихоньку приходили в себя. — Вон опять вся в кровище. Помрет же, капитан. С женщинами надо бережнее.              — О, это еще кто кого в покое должен оставить, — сказал Бэкман.              — Ну что скажешь? — спросил Шанкс. — Ответишь без скандалов, оставлю тебя врачу, — он посмотрел на их гостью, что уже зажимала рану второй ладонью. Потом кивнул на Хонго. У врача их, конечно, монополия на спасение жизней, и если он скажет, что она не в состоянии, Шанкс отложит разговор, но пока он молчит, у него карт-бланш.              — Так скажи, что тебе надо, по-человечески, — произносит она. Голос ее подводит — бог знает, почему именно, потому что стоит среди пятерых мужчин сильнее ее вместо троих или потому что увидела, какова между ними пропасть.              — Снейк, дай-ка карту, — повернулся Шанкс к навигатору. Тот вытащил ее прямо из кармана. Кто бы сомневался. Он бросил сверток девушке, та поймала его, несмотря на кровавые ладони. Ее слегка потряхивало. — Давай, раз такая умная, покажи свои моря на карте.              Она развернула карту. От того, что увидела, приоткрыла рот. Глаза бегали по меридианам и широтам, искали, за что зацепиться, но, видать, не находили. Так Шанкс и думал. Кивнул врачу, чтобы принялся за нее.              — Завтра поговорим, — говорит он и выходит из каюты. Он не против постоять здесь еще, посмаковать ее голос надломленный, но, похоже, стеклом стакана ей задело вену, она едва стоит на ногах.              Никуда с корабля не денется. Успеется.              Третьего дня девица сидела на камбузе. Сидела напряженно, уперевшись в стол, переводила взгляд с одного человека на другого, вглядывалась в лица, разгадывала, что ее ждет. В сущности, она все время в них вглядывалась, все время была напряженная и все время разгадывала, что ее ждет. Но когда Шанкс вытащил ее под локоть выполнять свои обещания, совсем ощетинилась.              Стала поверх платья своего носить рубаху, прикрыв голые плечи. По мнению Шанкса, вполне себе зря, хотя наверное женский страх за свою неприкосновенность все же влиял на ее мотивы. Ну во всяком случае он пока не давал повода думать, что ее разложат на палубе без ее согласия. Он мог об этом думать, мог заглядываться на нее и позволять команде заглядываться. Но творить разбой? Только чтобы грабить. Разбой ради секса — не на этом корабле.              И на камбуз ее притащили не для этого. Чтобы разобраться, что она на карте такого увидела, что их мнения насчет географической грамотности разошлись. Чтобы она недурно расчертила плоскую карту мира, какой она ее знает. Чтобы Снейк, глядя на ее схемы, хлопал глазами также, как она, глядя на его. И чтобы они сошлись на мнении, что она здесь — даже более чужая, чем можно было представить.              Чтобы тогда она наконец решилась рассказать, что с ней произошло, прежде чем ей все органы смешало в жвачку ударом королевской воли до крови из глаз.              — Был обычный винный четверг, — начала объяснять она. — Я вышла на перекур. И тут — небо напополам, мир наперекосяк, разрядом в сердечко — и все. Потом острое ощущение, что тебя через мясорубку пропустили и набили тобой бычьи кишки. Ну а потом рожи ваши в лазарете, и вы знаете.       Не было этому никакого объяснения, и команда молчала. Она разглядывала темный угол камбуза безразлично.              — Хонго говорит, ты плохо ешь, — сказал Шанкс.              Корабельный врач жаловался коку. Лакки ломал голову, что с его меню для выздоравливающих не так. Он мог быть подонком, но в отношении себя и своей работы был строг. А из-за того, что легче ей не становилось, разговор этот самый, который проходил сейчас, пришлось отложить на три дня.              — Тошнит меня от еды вашей.              — Что, укачивает? — спросил Бекман.              — Не, укачивало бы — она бы не дымила, как морепоезд, — сказал Ясопп.              — С вами не закуришь, — сказала она упавшим голосом. — Черти, — смачно, со вкусом, прошипела она.              Шанкс не вмешался.              — Ладно, валите, на сегодня все, — сказал он. Команда принялась расходиться. Шанкс поглядел на приколотую ножом к стенке карту от руки гостьи. Недурно нарисована. Поднявшуюся из-за стола, за которым сидела, как на допросе девушку остановил под локоть, когда она хотела молча пройти мимо него. — А вот ты пойдешь со мной.              — Это куда?              — Куда? Отчитываться по твоим долгам за питание, — сказал Шанкс и открыл перед ней двери камбуза. Там Лакки уже соображал что-то на ужин.              — О, между прочим, твой завтрак все еще тебя ждет, — сказал Лакки Ру, увидев ее в дверях. Когда за ней следом вошел Шанкс, добавил. — А вас ничего не ждет, кэп, это извольте попозже.              — Да не лезет мне ничего в глотку, — сокрушилась она, останавливаясь перед столом. Шанкс указал ей на стул. С некоторых пор она не перечила ему в открытую, но все же язва у нее на языке никуда не делась. — Сесть? — спросила она издевательски. Шанкс улыбнулся ей.              — Сесть, — сказал он.              — Может, тогда сигаретку? — спросил Лакки. — Нет, ты только скажи, что тебе надо. Хочешь, овощей, или фруктов, не ешь мясо или рыбу или тебе нужно несолоно или неперчено — только скажи, я что-нибудь соображу.              Она подняла на него взгляд. Уставший взгляд обычной дурно евшей, дурно спавшей женщины с подбитым здоровьем.              — Милый Лакки Ру. Я не голодна, — сказала она, и от ее тона, мягкого, впервые за то время, что она на корабле, абсолютно неироничного, спокойного, Шанкс и сам присел. Лакки принимал ее отказы на свой счет.              — Нет, ты не смотри, что я этим громилам готовлю. Все будет свежайшее, чистейшее, нежирное, такое, как надо, для твоей фигурки точеной, — сказал он.              — Да дело не в том, как ты готовишь, — отозвалась она. — А в том, что я не могу поесть.              — Почему? — спросил Шанкс. Здесь, на камбузе, где на нее не пялили в упор свысока полдюжины человек, ей как будто будет проще объясниться. Она подняла на него взгляд покрасневших у век глаз. Перед командой сидела стержнем, но, видать, в лазарете не провела ни часа с сухими глазами.              — Тебе объяснить почему? Объяснить? — спросила она. Голос ее снова напрягался. От вежливого отказа в попытке не потревожить самолюбия повара до снова насмешливой, но ощутимо фальшивой ноты разочарования и еще чего-то.              Шанкс глядел на нее, улыбаясь. Ее это только раздражало, кажется, хотя у Шанкса не было дурных намерений.              — Я объясню. Я есть не могу, потому что меня воротит. Воротит постоянно, у самого дыха, где все давит и стонет, не дает ни есть, ни спать, и спирает дыхание. Потому что мне ночами снятся ваши ручищи черные, чугунные. Потому что вы, черти, пираты, ходите с оружием, швыряетесь ножами, уничтожаете друг друга взглядами, валите с ног силой мысли. Потому что на корабле этом никуда не деться, потому что Бекман твой глаз меня не сводит с твердым намереньем мне шею свернуть, потому что твой врач не скрывает, что у меня пюре вместо внутренних органов — если сделать срез твоим Грифоном, то их будет просто не различить — и я хожу прямо только на лошадиной дозе каких-то чудных препаратов, которых я знать не знаю. Потому что то, что я здесь, не имеет никакого смысла, и куда вы плывете не имеет никакого пункта назначения. Потому что мой блядский винный четверг не должен был так закончиться. Не должен был!              Ее крики обрвались, она с силой ударила по столу ладонью, уронила лицо на руки, закрывшись волосами. Плечи ее содрогнулись, она не произнесла ни звука, но дрожала всем телом, и Шанкс слышал ее дыхание — рваное, поверхностное, оттого что не может вдохнуть до конца.              Шанкс любил женский гнев, но не любил женских слез. Что сказать плачущей женщине? Плакала Руж, когда еще в команде Роджера они отплывали в первый раз. У Короля пиратов было что сказать человечеству и не было ничего сказать плачущей женщине. Плакала Макино. Шанкс по правде говоря от нее просто сбежал, чтобы ничего говорить было не надо. В команде не было женщин, чтобы не видеть их слез, когда гибнет кто-то из команды. И вот эта плачет — сухо, не в голос, из последних сил держа себя в руках, хотя не совсем понятно, чего ради.              — Корабль идет на Лаф тейл, — сказал Шанкс. — В конечном счете.              — А может тебе не есть, а выпить надо? — предложил Лакки.              Она оглядела их обоих с натурально истерзанным, измученным видом, будто не спала трое суток. В глазах мутных, влажных, накануне в каюте сверкавших гневом и уверенностью, простая человеческая усталость. Подняла голову, вытерла слезы, забрала назад волосы, пропустив их меж пальцев, сглотнула тяжело, чтобы унять дрожь в голосе, и спросила таким ровным тоном, что впору мерить горизонт.              — Может вы просто вернете меня домой?              Шанкс не хотел, чтобы она это спрашивала, и покачал головой. Но раз спросила, отвечать придется:              — Мы думали с Бекманом, как. Но вероятно еще один удар такой силы тебя просто убьет.              — Свинство, — прошептала она, уперевшись взглядом в стол, вдохнула глубоко, задержала дыхание надолго — начала дышать под счет в уме. Должно быть, что-то знала про то, как с собой бороться. Подняла взгляд на кока. — Давай сюда свой завтрак.              — Вот, это по-нашему.              Шанкс оставил ее на камбузе, вышел на палубу, где дымил Бэкман. Старпом встретил его взглядом, следил за его шагами, пока Шанкс шел к борту, выкинул спичку, от которой прикурил.              — Что там за крики? — Шанкс неопределенно повел плечами. — Ты сам велел ее забрать, — напомнил старпом.              — Ты бы оставил ее умирать на Онигашиме? — Бекман покачал головой. Что бы она там ни говорила и как бы ее ни приложило тяжелыми взглядами старпома, злым или бессердечным человеком он не был.              — Я бы не дрался с Кайдо.              — Может, и не дрался бы, но тогда бы не узнал того, что я узнал. — Бекман смотрел на него исподлобья. Да, старпом считал себя главной извилиной его, Шанкса, мозга. — Волей можно повредить не только вещи и тела. Ею можно разбить саму реальность, Бекман. И я планирую сделать это еще раз, и эта малышка-инопришелец мне поможет.