четыре года семь месяцев и двадцать дней

Джексон, проворочавшись всю ночь с боку на бок, просыпается рано утром абсолютно невыспавшимся, с головной болью и уверенностью, что вот сегодня это точно случится. Просто не может не случиться, потому что все свои запасы удачи он исчерпал давным давно и теперь пора платить по счетам. У него было четыре года, семь месяцев и двадцать дней на то, чтобы подготовиться и смириться с неизбежным, но, когда они сталкиваются с Джебомом практически нос к носу за сценой в Таиланде, всё равно чувствует себя как после удара в солнечное сплетения. Они оба сбиваются с шага, сгибаются в недопоклоне, больше похожем на судороги, и, избегая смотреть друг на друга, торопятся разойтись в узком, забитом суетящимся персоналом коридоре. Джебом случайно задевает Джексона плечом, ощутимо вздрагивает и, почти переходя на бег, проскальзывает дальше. — Блин, убежал, — ноют вдруг из-за спины, — а я хотел автограф попросить. Лохматый Цзе Ю, только-только отработавший с ребятами своё выступление, дёргает Джексона за рукав и, подпрыгнув немного, виснет у него на плечах и болтает недостающими до пола ногами. — В следующий раз попросишь, — пытается улыбнуться Джексон и треплет его по макушке, — или после окончания концерта. — Да когда этот следующий раз случится теперь, а после концерта некогда будет, — насупливается Цзе Ю, спрыгнув на пол, а потом лицо его вдруг светлеет, — а давай ты сходишь к нему после энкора и попросишь? — Нет уж, увольте, молодой человек, — отмахивается Джексон и зажимает его нос двумя пальцами, — автографы собирать я к вам не нанимался. Нет проблемы пойти и попросить расписаться любого в этом здании, но к Джебому он идти не хочет. Не после того, как они расстались. — Ну пожалуйста! — душераздирающе ноет Цзе Ю, — тебе сложно что ли? А я посуду за тобой буду мыть. Неделю! — Месяц, — категорично заявляет Джексон, рассчитывая, что тот двинется назад пятками, — не меньше. — По рукам, — счастливый без меры Цзе Ю бросается его обнять всем своим маленьким телом, — люблю тебя, ты лучше всех. И убегает, оставив Джексона беспомощно подпирать стену. Отправив Цзе Ю готовиться к энкору вместе с группой, Джексон шатается без дела, стараясь не попадаться никому под ноги, вертит нервно в руках баночку местного клубничного коктейля, купленного в одном из автоматов с напитками, и как-то сам собой доходит до двери в конце коридора с криво приклеенной скотчем бумажкой — “ДжейБи”. Людей тут нет совсем, никто не толкается, не топчет ноги и не шумит, зато есть забытый кем-то неудобный стул и блаженная тишина. До этой части здания практически не доносятся звуки сцены, и Джексон едва не опрокидывается вместе с этим самым стулом, когда из-за угла внезапно выворачивает растрепанный после выступления Джебом. Тот, когда натыкается на Джексона взглядом, спотыкается на ровном месте и даже делает полшага назад, но быстро берёт себя в руки и подходит ближе. — Хотел что-то? Голос у него низкий и хриплый, и очень странно слышать его вот так вживую, а не искаженным наушниками или динамиком телефона во время просмотра какой-нибудь трансляции, на которых Джебом обычно мурчит что-то лениво и передает бесконечные приветы для Бразилии и Сингапура. Джексон и под дулом пистолета не признается, что первые полгода после того, как уехал, смотрел их все, даже самые скучные, на которых помятый и опухший Джебом, сонно жмурясь, оповещает весь мир о том, что только проснулся или вот сейчас ляжет спать после тяжелого дня. — Один из моих пацанов хотел твой автограф, — отвечает Джексон, вставая со стула. Чувствует он себя нашкодившим школьником, пойманным на месте преступления, и глядит куда угодно, но только не на Джебома. — Черкнешь? — Если ты о ком-то из Boy Story, то я им всем уже расписался. — А, — тупо говорит Джексон и всё-таки поднимает взгляд. Смотреть на него вживую тоже оказывается странно. Впервые за почти пять лет Джексон получает возможность рассмотреть его так близко. Он неосознанно сравнивает того Джебома, которого оставил одного на маленькой кухне, и этого, который стоит сейчас в неестественно расслабленной позе напротив. Те же широкие плечи, те же выпирающие ключицы в глубоком вырезе атласной мокрой от пота рубашки, та же горбинка на носу, широкие брови и две родинки на веке, мелькающие между прядями отросшей вьющейся челки. Не только челка отросла, отмечает Джексон, волосы вообще стали сильно длиннее, теперь их, наверное, при желании можно и в хвостик собрать. Этому новому и непривычно взрослому Джебому такая прическа очень к лицу. И серёжка в носу ему тоже идёт, кто бы мог подумать. Джебом, видимо, замечает, на что он уставился, потому что тянется пальцами к серебряному гвоздику в ноздре. — Тебе идёт, — озвучивает мысль Джексон, дернув себя за светлую прядь и коснувшись носа, — ты очень изменился. Джебом кивает, признавая факт, и в свою очередь говорит, вскинув подбородок выше: — А ты нет. Джексон хочет возразить, потому что у него теперь тоже и цвет волос другой, и уши проколоты, и линзы вместо очков, но что-то подсказывает, что Джебом имеет в виду нечто другое. — Это мне? — он указывает на коктейль. — А, да, принёс в качестве взятки, — смеётся Джексон и отдаёт ему баночку с розовой крышкой, — ну ладно, раз моим парням ты уже расписался, то… Делает шаг назад, потом ещё один. Атмосфера неуловимо меняется, Джебом сжимает зубы и прищуривается, и Джексону чудится, что в спертом воздухе коридора запахло надвигающейся грозой. — Я пойду. Увидимся как-нибудь, — скомкано прощается он всё равно и, махнув рукой, разворачивается, намереваясь уйти, пока в коридор не набились возвращающиеся в свои гримерки артисты. В спину что-то прилетает. Что-то небольшое, но достаточно увесистое, чтобы назавтра под лопаткой расцвел синяк. Джексон ойкает, растирает ладонью место удара и растерянно разворачивается, наступив носком ботинка на упаковку с коктейлем. — Какого хрена?.. — И правда: ничерта ты не изменился, — обрывает его Джебом на полуфразе и зло убирает пятерней со лба чёлку, — опять сбегаешь, поджав хвост, — и почти выплевывает гневно, — ссыкло! Позади слышен нарастающий гул толпы, Джебом осекается и, поняв, что рискует привлечь назревающим скандалом ненужное внимание, с ноги открывает дверь с именной табличкой и таким же образом захлопывает её с той стороны. Джексон рычит, когда дверь прищемляет ему просунутую в последний момент ступню. Джебом оборачивается к нему и лихорадочно облизывает губы, Джексону кажется, что он даже бледнеет немного. Как всегда — сначала делает, а потом думает. Может выглядит он и старше, но внутри — всё тот же вспыльчивый ребенок. — Ну? — Джексон сам не знает, почему настолько злится. Он много что слышал в свой адрес, но это “Ссылкло” оскорбило его как никогда. — Вот он я, никуда не ухожу. Джебом тяжело сглатывает, Джексон видит, как поднимается и опускается его острый кадык, почти вспарывая тонкую кожу шеи, и разъяренно спрашивает: — Что, язык проглотил? Или только грубить и умеешь? Я ошибся: как был сопляком, так и… Дальше всё происходит очень быстро, Джебом срывается с места, вскидывает кулак и, прежде, чем Джексон успевает хоть что-то сообразить, его тренированное сотней рукопашных боев тело срабатывает на опережение. Он перехватывает летящий в него кулак, заламывает руку за спину и, схватив за волосы, прикладывает Джебома лицом о стену. В себя Джексон приходит, когда уже заканчивает стандартный захват пинком, заставляющим расставить загнанно дышащего Джебома ноги шире. «Опыт не пропьёшь» думает он ошалело и ослабляет немного хватку. Любой другой уже заработал бы вывих, но Джебом всегда был удивительно гибким. И упрямым. Он продолжает яростно вырываться, хотя ему должно быть больно, и пыхтит: — Пусти, мудак… Джексон сжимает руку на его волосах сильнее и наваливается сверху, утыкаясь носом туда, где гневно алеет ухо. Он собирается тоже наговорить каких-нибудь гадостей, но, глубоко вдохнув, разом теряет весь запал. Он трётся носом о влажный затылок и вдыхает ещё и ещё, убеждаясь, что ему не показалось, потихоньку отпускает Джебома и меняет захват на удерживающие его на месте крепкие объятия. — Я ошибся, ни капли ты не изменился за эти пять лет, — снова повторяет он, — и даже пахнешь также: клубничным молоком и... моим шампунем. Джебом, который, кажется, не дышал вовсе последнюю минуту, шумно выдыхает и, улегшись щекой на стену, бормочет что-то. Джексон не может разобрать ни слова и, отступив немного назад, заставляет его откинуться себе на грудь. — Я ничего не понял из того, что ты... — Четыре года, семь месяцев и двадцать дней, — сипит Джебом, запрокинув голову, — а не пять лет. Горло будто перехватывает удавкой. Сердце ухает куда-то вниз и бесконечно летит. Джексон рывком разворачивает Джебома, притягивает к себе за широкую плотно сидящую на его шее цепочку, давит пальцами мягко на подбородок, заставляя приоткрыть рот, и целует. Губы у него такие же обветренные и обкусанные, как и в тот последний вечер. Джебом крепко зажмуривается, несмело обводит ему подушечками пальцев колючую от пробивающейся щетины линию челюсти и также несмело отвечает на поцелуй. А потом Джексона сносит ураганом, жадные касания губ выбивают весь воздух из лёгких и заставляют внутренности скрутиться больнючим узлом. Реальный Джебом обрушивается каждым своим движением, звуком протяжного стона и так и не забытым за всё время вкусом, с грохотом вжимает его спиной в дверь, трогает горячо за шею и вытаскивает непослушными руками рубашку из-за пояса. За дверью кто-то проходит и громко смеётся, Джексон распахивает глаза и с трудом разрывает поцелуй, в дурную голову запоздало приходит осознание где они находятся. Он перехватывает Джебома за предплечье и кое-как выговаривает: — Стой. Джебом смотрит на него так, словно он предательски сбросил его только что с обрыва: неверяще и обиженно. Джексон тонет в его обиде и захлёбывается, знает, что нужно что-то сказать, пока Джебом не разбился о скалы непонимания, пока не произошло непоправимое, но грудь ходит ходуном, а дыхания не хватает. — Не здесь, — говорит Джексон, наконец, задевая его губы своими, — стены картонные, всё слышно. Щелчок закрываемого замка на двери в тишине комнаты похож на выстрел. — А ты не шуми, — Джебом облизывается, вдевает пальцы в шлевки на его ремне и тянет на себя. Джексон тихо стонет в унисон с небольшим кожаным диваном у противоположной стены, когда Джебом роняет его на него и залезает сверху. Сам Джебом, стоит только обвести языком тёмную точку родинки у него на груди, стонет громко и прижимается теснее. Джексон опрокидывается с головой в терпкий запах и горьковатый вкус его кожи, прикусывает ему прямо через прохладную атласную ткань сосок и приглушенно смеется, услышав несдержанный вскрик: — Боюсь, что ты не умеешь не шуметь. Когда Джексон ведёт ладонями ему по влажной спине, обводит выпирающие позвонки, спускается ниже к пояснице и сжимает пальцы на ягодицах, Джебом ругается и дёргает нетерпеливо за так и не расстегнутую до конца рубашку Джексона, лишая ее нескольких последних пуговиц. Трогает каждый сантиметр открывшейся кожи, жарко прикусывает подбородок, шею и ключицу, вслепую старается расстегнуть пряжку ремня и трётся-трётся-трётся всем телом так, что Джексона подбрасывает под ним снова и снова. — Умею, — Джебом лижет его в губы, касается языком татуировки на плече, целует обнаженную грудь и как-то плавно стекает на пол между широко разведенных бедер. Потом прижимается носом к подрагивающему животу, облизывает ямку пупка и не с первой попытки справляется с пуговицей и молнией на джинсах. Джексон выдыхает облегченно, когда жесткий шов перестает давить ему на член, сползает ближе к краю, помогая стянуть штаны с бельем немного ниже, и запускает ладонь Джебому в жесткие пряди на затылке. И только после, ощутив горячее дыхание совсем близко от паха, его вдруг накрывает пониманием происходящего. — Ты собрался... — Быть тихим, — заканчивает на свой манер Джебом, гладит его по колену и одаривает таким взглядом исподлобья, что возбуждение горячо прокатывается сухой яркой волной по нервам и оседает тянущей болью внизу живота. Губы у Джебома тоже яркие, сухие и очень горячие, невозможно не смотреть на то, как он ведёт ими медленно по члену, как собирает выступившую каплю смазки и обхватывает головку, как скользит ниже. Джексон прижимает руку ко рту, глуша стон, и инстинктивно толкается глубже во влажную тесноту рта. Джебом задушено всхлипывает, рука на бедре предупреждающе сжимается, а Джексон, извиняясь, мягко надавливает на чувствительные точки у него на затылке. Это всё похоже больше на один из снов, которые преследовали его ночами. Длинные тени на щеках от ресниц, чуть слышные вибрирующие стоны, мокрые и обжигающие касания языка к чувствительной коже, тягучий ритм. Это всё так похоже, но ощущается иначе: острее, пронзительнее и реальнее. Джексон задыхается от неотвратимо надвигающегося оргазма, закусывает ребро ладони, запрокидывает голову и пытается оттащить от себя Джебома, но тот движется по инерции, вбирает больше и судорожно сглатывает. Даже в своих снах Джексон никогда не допускал мысли кончить ему в рот, это всегда казалось чем-то запредельным, пошлым и грязным, порочащим сохранившийся в его памяти образ. Разжав сведенные сладкой судорогой пальцы, Джексон убирает руку из чужих волос и упирается расфокусированным взглядом в надсадно кашляющего и растерянно глядящего на него снизу Джебома. Долго хранящаяся в голове картинка восемнадцатилетнего пухлощекого пацана с неестественно яркими волосами рассыпается на части и собирается в другую, на которой взрослый Джебом заторможено облизывается и утирает запачканные скулы тыльной стороной ладони. Джексон одним движением подтягивает джинсы, потом хватает Джебома за этот его безвкусный ошейник на шее, опрокидывает на диван и нависает сверху, упершись коленом между разведенных ног. Глаза у него совсем пьяные и чёрные, Джексон вытряхивает Джебома из широкой светлой рубашки, но запястья застревают в туго застегнутых манжетах, и он так и остаётся со спленатыми за головой руками. Джебом беспомощно изгибается и глушит рвущиеся наружу стоны, уткнувшись носом в своё плечо, пока Джексон сцеловывает свой вкус с его розовой от прилившей крови щеки, трогает самыми кончиками пальцев темные соски и выступающие рёбра, облизывает подрагивающий кадык и доступную крепко пахнущую подмышку. У Джебома оказывается очень чувствительное и отзывчивое тело, стоит только дотронуться до его живота, как он тут же напрягается и покрывается колючими мурашками. Джебом сдвигается вдруг ниже и прогибается в пояснице, когда Джексон проводит ему по тёмной дорожке волос у самого края тесных штанов и надавливает костяшками пальцев вдоль застёгнутой ширинки. Джексон больше ничего не успевает: закусив губу, Джебом беззвучно бьётся под ним, пытается отвернуться, пряча пылающее лицо, и впивается ногтями себе в ладони. Оргазм накатывает на него как-то волнами, долго не отпускает и заставляет раз за разом вздрагивать. Джексон накрывает Джебома собой, прижимаясь кожей к коже, обхватывает за лицо, касается подрагивающих прикрытых век, обводит пальцами приоткрытый немного рот, оттягивает нижнюю губу и целует. Тот даже не отвечает ему, просто позволяет себя целовать и неосознанно подаётся бёдрами выше, надеясь продлить удовольствие. Звонок чужого телефона Джексон слышит не сразу, раздражающая мелодия доносится откуда-то из противоположного угла и заставляет вспомнить, что за Джебомом кто-то обязан прийти, да и его самого, должно быть, уже потеряли. Эта мысль отрезвляет и поднимает моментально с дивана. Откопав телефон, он глядит на имя “Марк” на мигающем экране и тормошит никак не реагирующего Джебома: — Тебе звонит Марк, ответишь? Джебом разлепляет глаза и жестом показывает, что возьмет трубку. Пока он вяло извиняется перед, видимо, менеджером за то, что заставил его торчать в машине на парковке, Джексон осматривает свою искусанную шею в зеркале, поднимает с пола измятую рубашку с оторванными пуговицами и представления не имеет, как в таком виде покажется своим на глаза. Закончив разговор, Джебом садится и слабыми пальцами пытается расстегнуть наконец манжеты. Всё ещё полуголый Джексон присаживается на корточки рядом, аккуратно вызволяет мелкие пуговки из тугих петель, растирает ему запястья и обводит по кругу выпирающую круглую косточку. — Тебе есть на кого оставить свой детский сад? — произносит Джебом севшим голосом и отнимает взгляд от рук. Джексон кивает, прямо при нём звонит второму менеджеру и выменивает время до утреннего самолета в Шэньчжэнь на два выходных среди недели. — Я сказал Марку, что доберусь до отеля сам. — И он позволил? Я бы не разрешил... — У нас с ним отношения, построенные на полном доверии. — Джебом сонно улыбается и упирается лбом в лоб. — А ещё ему тоже хочется отдохнуть и погулять одному по ночному Бангкоку. Джексон хмыкает, наклоняется немного, чтобы поцеловать Джебома в потрескавшийся уголок губ, и спрашивает: — А чего хочешь ты? — В душ. И тебя.