Чёрт бы всё это побрал

***

Раннее лето 1884 года было, как я сказал себе, чересчур жарким, аведь на дворе был ещё только июнь. Лондонские улицы были раскалёнными, от них шёл пар; воздух угрюмо висел слоями, так что более высокий мужчина мог преуспеть гораздо больше, чем низкорослый, благодаря своей способности высовывать голову над удушающим парапетом. Будучи ниже ростом, я оставался в наших комнатах на Бейкер-стрит, с широко распахнутыми окнами, и воздух с этой величественной высоты был бесконечно прохладнее и гораздо предпочтительнее. Поэтому, сидя на подоконнике и глядя в окно, я чувствовал себя вполне довольным, пока водоворот не вернулся домой неизвестно откуда. − Уотсон! − раздался сдавленный, пронзительный крик. − О, Уотсон, чёрт бы всё это побрал. Я повернул голову в сторону двери и увидел своего друга, великого сыщика Шерлока Холмса, во всей его пылкой и озабоченной красе. − Доброе утро, Холмс, − сказал я. Затем: − Вы пропустили завтрак. − Меня не волнует отвратительный завтрак, − ответил он. − Мне жарко, и я сердит, и я только что поссорился. − Поссорились? С кем? − С миссис Хадсон. Глупая старая перечница. Холмс пересёк гостиную, размахивая руками, сбрасывая жилет и закатывая рукава рубашки. − Фух! − сказал он. − О, фух! Так гораздо лучше. − Он сел рядом со мной на подоконник и закурил сигарету. − Пожалуйста, не называйте нашу хозяйку старой перечницей, − сказал я, нахмурившись. − Ну, а почему бы и нет? Я совершенно уверен, что она называет меня гораздо хуже. − Из-за чего вы поссорились? − поинтересовался я. Мой друг раздражённо выдохнул и сделал паузу, чтобы покусать ноготь. − Разве это важно? Я полагаю, вы бы так подумали, потому что вы любопытный. Я удивлён, что вы, с вашим орлиным слухом, этого не услышали. − Орлиный глаз, − поправил я. − Может, лучше сказать, моё ухо летучей мыши? Я ничего не слышал, − добавил я. Холмс проигнорировал меня. − Я только что вернулся из табачной лавки и едва ступил на лестницу, как на меня напали. Острые зубы и всё такое. Я моргнул. − Миссис Хадсон укусила вас? − Нет, но с таким же успехом она могла это сделать. Какая разница, истекаем ли мы кровью снаружи или внутри, друг мой, а? Уотсон, неужели вы на самом деле ничего не слышали? Вы, должно быть, глухой, как попугай. (Тут он заколебался и пристально посмотрел на меня.) − Наша уважаемая квартирная хозяйка, − продолжил он, − посигналила, выходя из своих комнат, и дважды просигналила через весь коридор, и всё ещё сигналила, когда добралась до меня, после чего схватила меня за локоть, Уотсон. Локоть. − О боже, − сказал я. − Только не локоть. Должно быть, она была очень зла. − Да, она была зла. Разве я вам только что не сказал это? Ну, а после того, как она схватила меня за локоть и встряхнула, знаете, что она сказала? Конечно, вы этого не знаете, потому что ваши уши набиты ватой. Она сказала: − С меня хватит, мистер Холмс, правда, с меня хватит. Я действительно так думаю. − Что, должен заметить, было не особенно благоприятным началом для доброжелательной беседы. На самом деле, довольно однообразно. Холмс затушил сигарету, а затем немедленно набил и раскурил свою трубку. Он пожал плечами, заметив, что я нахмурился. − Так или иначе, − сказал он, слегка подёргав штанину, чтобы полюбоваться цветным носком, − после всего ЭТОГО, и как раз в тот момент, когда я подумал, что, возможно, смогу совершить побег, мне прямо сообщили, что, по-видимому − по-видимому, Уотсон, заметьте − я виновен в нескольких преступлениях. Бытовые преступления, которые не могли остаться безнаказанными. − Что именно вы сделали? − Мне хотелось, чтобы мой друг выплюнул это, так как уже почти подошло время обеда. Считая на пальцах, Холмс забубнил о своих проступках. − Очевидно, я поцарапал эмаль ванны. Очевидно, я сломал шесть прутьев балюстрады. Очевидно, я испортил замок входной двери кислотой. Очевидно... − Холмс! − в ужасе вмешался я. − Вы сделали все эти вещи? − Да. − Тогда почему, во имя всего святого, вы сказали... О, неважно. − Я вытер рукой лоб. − Зачем вы испортили дверной замок кислотой? − Я потерял свой ключ и не смог войти. Кстати, это не сработало, так что я не понимаю, как миссис Хадсон может сказать мне, что всё испорчено. − Холмс ухмыльнулся. − Я знаю, что вы собираетесь сказать, Уотсон. И да, я мог бы воспользоваться своими отмычками. Я бы точно мог это сделать. Дело в том, мой дорогой друг, что... − ...Вы и их потеряли. − Боюсь, что так. Я посмотрел на своего друга, сидящего рядом со мной на подоконнике. Я не был уверен, что мне следует сказать или сделать. Моим порывом было придушить его, но я, по-моему, джентльмен. − Холмс, − сказал я. − Вы идиот. Он печально кивнул. − Да, я знаю. − Вы должны немедленно извиниться. − Уотсон, я чрезвычайно сожалею, я опечален и очень... − Только говорите это не мне, вы, пламенный безумец. Скажите это миссис Хадсон! Он отшатнулся. − Нет! Это сделаете вы. − Вы попадаете в эти ужасные передряги, а потом ждёте, что я вытащу вас из них. Что ж, на этот раз я отказываюсь. Наотрез. Вы должны взять на себя ответственность. − Я напишу ей «Я в долгу перед вами» на фирменном бланке с тиснением. Я куплю ей четвертинку розового сахарного поросёнка. Я приложу «пожалуйста» и «спасибо» к каждому предложению. − Он вздрогнул. − Чего ещё могла хотеть эта женщина? Мои передние зубы и кольцо с печаткой? Я похлопал его по колену. − Я уверен, что до этого не дойдёт. Пожалуйста, хотя бы напишите записку. Я полагаю, что ваш кошелёк, как обычно, является ловушкой для мух? Что ж, я так и думал. Значит, записка. Чем скорее, тем лучше. Я стоял над своим другом, который сидел за своим столом с пером в руке, высунув язык и задумчиво надув губы. − Уотсон, − сказал он, − мне не нравится быть скромным. − Нет, Холмс, − ответил я, − я не думаю, что вы это понимаете. Он снова замолчал, пока его перо царапало бумагу. Было много пауз и ворчаний перед финальным грандиозным взмахом. − Ну вот, − сказал мой друг, − дело сделано. Это было ужасно. − Спасибо, − сказал я. − Не могли бы вы, пожалуйста, дать мне это прочитать? Я вырвал записку из его железной хватки и отнёс к окну, откуда было лучше видно при свете. Она было краткой и ёмкой. Она было заплаканной и промокшей. Это почти произвело на меня впечатление. Не полностью, но почти. − Холмс, − мягко сказал я. − Это почти поэтично. Вы, должно быть, имели в виду каждое слово. Он шмыгнул носом, прочистил горло. − Значит, я всё ещё должен покупать ей сахарных поросят? − спросил он. − Думаю, да, − сказал я. − А «пожалуйста» и «спасибо»? − Без всякого сомнения. Он вздохнул с большой болью, потому что последнее тяжело отразилось на его богемной душе. Он вложил листок в конверт, надписал на нём адрес и протянул мне. − Продолжайте, Уотсон, умоляю вас. Я отравился к двери, спустился по лестнице и подошёл к порогу, где постучал в гостиную. Дверь открылась, и миссис Хадсон выглянула, улыбаясь. Она мудро кивнула. − Я думаю, это мои извинения, − сказала она. − О, доктор, вам обязательно было выжимать это из него? Мы усмехнулись. − Он находит эти вещи довольно трудными, − прошептал я по секрету. − Но вы же знаете, какой он. У него доброе сердце, несмотря ни на что. Дама подмигнула мне и кивнула. − Я прекрасно знаю, − сказала она. − Боже мой, но иногда он выводит меня из себя. Он самый странный джентльмен, которого я встречала за всю свою жизнь. − Миссис Хадсон, − медленно произнёс я, − вы никогда не произносили более правдивых слов. И я поклонился, отвернулся и направился обратно вверх по лестнице к новому безумию; на моём лице была самая странная улыбка.