Моя совершенная Ран

Ран совершенна. Наверное, такая мысль рано или поздно закрадывается в голову каждой девчонки 2В класса старшей «Мирейо». А ведь действительно… Разве в ней можно найти хоть один изъян? Это же Хайтани Ран! У нее идеальная кожа — не только в том смысле, что нет заметных родимых пятен, шрамов, разных подростковых проблем, которые девочки обычно старательно замазывают тональником. Ран кажется приятной наощупь, отчего хочется растягивать каждый момент, когда случайно касаешься ее руки или ненароком задеваешь ее коленку под партой: кожа нежная и совершенно гладкая. Порой кажется, что это фарфор. Но нет же! Мягкая. Теплая. Приятная. А волосы?! Темные, даже красить не придется после учебы. Струятся по лопаткам, развеваются при ходьбе, шелком блестят на солнце, под лампой. Ран только и так — быть очерченной светом, как на подиуме, чтобы ею любовались, восхищались ее красотой. Это Хайтани любит! Вон какие плечи, какая выправка гордая. Какой холодный взгляд, в котором ни капли смущения или удивления. К ней ведь всегда приковано внимание. И ей это нравится. Для нее это так же естественно, как смена времен года. Ран — самая настоящая кукла. Иногда кажется, что так навсегда и застыла в своей стройной фигурке, в безукоризненно выглаженной форме, в идеально прямых ухоженных волосах, в неменяющихся высокомерных глазах, в хитром изгибе улыбки. Лиса. Кицунэ. Сирена. Никак не живой человек, никак не ее соседка. Харучие смотрела на нее, восхищалась… и ненавидела. Ран, кажется, совершенна — лицо, руки, голос, оценки. Это знают все. И только Акаши не посчастливилось развеять перед собой этот мираж идеальности и показательной кротости. Пока остальные видели лишь розовые цветы шиповника, ей казалось, будто она сидит где-то внутри этого куста и смотрит только на шипы. — Как же ты заколебала! Сколько раз делала замечания насчет юбки, а она все короче и короче! — Громкость убавь, Хару-чан, — Ран растопырила в воздухе пальцы и резко схлопнула их, лишь на миг обратив внимание на соседку. — Голова раскалывается. Да и вообще не до тебя сейчас. И это еще мягко. Ох, слышал бы учитель, слышали бы одноклассницы, как она умеет выражаться, особенно, в спешке по утрам, когда бросает звенящий будильник на пол, а потом бегает от комнаты до ванной, матерясь и пытаясь сделать кучу дел одновременно. Соня ведь та еще. Харучие испытывала самые смешанные чувства. Ореол безупречности Хайтани чертовски раздражал ее. Восторженные вздохи, взгляды, брошенные в ее сторону бесили. Бесило, что все вокруг в упор не замечают очевидных вещей: Ран вовсе не принцесса. Это, скорее, дракон, стерегущий пустую башню и свято верующий, что все сбегаются туда именно из-за него. И словечки с ее губ слетают отнюдь не французские. И сладкий ванильный запах от нее — это вовсе не гель для душа или шампунь. Это вейп, который она тайком принесла с собой. И в библиотеку она ходит не за книжками вовсе, а чтобы найти вай-фай, потому что в общежитии ловит намного хуже. Раздражала и сама Ран. Высокомерная, грубая, насмешливая. Кажется, не было и дня, чтобы она не язвила и не строила из себя королеву без короны и королевства. В подростковых сериалах такие обычно собирают вокруг себя свиту и травят слабых девочек, и, конечно же, встречаются с главным красавчиком школы, который почему-то всегда оказывается спортсменом и обязательно капитаном команды. Только вот Ран — одинокая волчица с острыми когтями и постоянной готовностью защищаться. Ей не нужна толпа прихлебательниц. Она сама себе и льстец, и советница, и чернавка, которая не брезгует в лишний раз дернуть за косу ту, что осмелится усомниться в ее превосходстве. «Мирейо» — закрытая гимназия для девочек, и правила здесь довольно строгие. Никаких мальчишек. Никакой косметики, крашеных волос, маникюра. Только уроки, домашние задания и разные кружки. Строгий распорядок дня. Постоянный надзор учителей. Но со временем ко всему привыкаешь. Акаши здесь уже второй год, и вполне влилась в эту узкую колею с безумным потоком. Это все равно лучше того, что ждет ее дома. То, что Ран оказалась здесь, естественно. Она на своем месте. Семья Хайтани богата и известна в широких кругах. Нет ничего удивительного в том, что дочка влиятельных родителей попала в элитную школу. Она влилась сюда без проблем, вписалась, как правильная часть мозаики. Среди обеспеченных девчонок никак не выделалась, и вряд ли кто-нибудь был готов это оспорить. Совсем другое дело Харучие, которая тоже вполне бы могла стать героиней школьной драмы. Ну, такой, в которой девочка из неблагополучной семьи по счастливому случаю получает возможность учиться в заведении для богатеньких деток. Только вот в ее жизни не было никаких случайностей, путевка в жизнь была добыта слезами и стараниями. Лишь бесконечная зубрежка, десятки олимпиад по предметам, которые терпеть не могла, куча нервных срывов, после которых трудно вернуться в строй. Только бесконечные упреки в неспособности быть хорошей и ответственной сестрой, непрекращающиеся ссоры с братьями, побеги из дома, связь с местной шпаной. Иронично, что в компании хулиганов и байкеров кому-то может быть в разы комфортнее, чем дома. Старший брат — заядлый игрок и транжира, приносящий домой лишь новые долги. Младший — гопник с кучей приводов и манией безнаказанности. И между ними Харучие, которая просто хотела исчезнуть. «Мирейо» стала для нее возможностью, в которую она вцепилась, обламывая нарощенные ноготки и смывая с волос розовый тоник. Акаши пыталась оставить за спиной буквально все: неудавшиеся отношения с Майки, другом детства, школу, где каждый знал о ее семье, братьев, чьи имена давно стали для нее белым шумом. С тех пор, как поступила сюда, Харучие возвращалась домой лишь один раз — на летние каникулы. И, кажется, сделала это лишь для того, чтобы убедиться: там ничего не изменилось, ее по-прежнему никто не ждет. «Мирейо» стала для нее домом, в котором она также не чувствовала себя на своем месте, но при этом изо всех сил хваталась за него. Ран и Харучие оказались соседками, которых разделяет не только расстояние между кроватями. Они были из одного мира, но будто по разные его стороны. Акаши не искала дружбы в этом месте. Молча шла к своей цели, растопырив коготки. К ощерившейся бешеной мыши ведь не рискнут лезть кошки? Все так же училась, искренне ненавидя это дело. Стала старостой класса, руководствуясь тщеславным желанием больше не быть главной тихоней, которой проще прикусывать губу и тихо ненавидеть, чем ввязаться в заведомо проигранную перепалку. Показывала зубы, когда получала насмешливое и правдивое напоминание о своем месте. Крепче стискивала кулаки, втихомолку наблюдая за Хайтани, вредной и — что ни говори — прекрасной. Как бы ни старалась сосредоточиться на уроке, голова сама поворачивалась в сторону окна, около которого сидела Ран, покручивая в пальцах ручку или задумчиво прикусывая губу. Как бы усиленно ни вчитывалась в строки параграфа, взгляд соскальзывал на ту, что занималась чем угодно, но не домашкой. Но не ответным взглядом на Акаши. Харучие в такие моменты казалось, будто она проглотила косточку от рыбы, и та расцарапала ей все горло — теперь болит, и все никак не пройдет. Их отношения с Ран не заладились с момента вселения, когда Харучие с порога показала свой характер и наткнулась на практически такой же. Обе за словами в карман не лезли. Иной раз Харучие ловила себя на шальной мысли, что хотела бы ее потрогать, заплести ей волосы или понюхать духи у ее шеи, а не над тумбочкой, где она ими пшикается. Хотелось бы подойти и поправить ей воротничок, завязать бант. И, наверное, посмотреть на ее реакцию. И, если во взгляде не будет отвращения, коснуться щеки, очертить линию подбородка, обнять ее плечи руками, встав на цыпочки, своими губами проверить, насколько нежная и теплая у нее кожа. В особо отчаянные моменты хотелось сжать ее до хруста в костях, вгрызться в ее плоть, сделать ей до невозможности больно и получить в ответ лишь приглушенный всхлип и ласковое поглаживание по голове. Иногда слишком сильно хотелось надеяться, что Харучие для нее не неправильна, что их соседство — не ошибка в документах, а счастливое стечение обстоятельств. Иногда слишком тяжело — когда она остается в одной шелковой ночнушке, когда с напряженным — это всегда видно в зеркало — лицом пытается соорудить на голове что-то посложнее хвостика, когда смеется, вечерами напролет болтая по телефону с братом. Ран и Харучие были в чем-то похожи, но разница между ними сглаживала эту мысль. Акаши винила ее в высокомерии, но сама использовала ту же тактику. Ей иначе не справиться: загрызут — вот как кружат, только и ждут полакомиться ею. Ран защищаться не нужно, она может позволить быть себе открытой и доброй, может завести подруг, может… первая протянуть руку своей кусачей соседке, показать, что ей можно довериться. Акаши сторонится людей, избегает любых лишних контактов. Это привычка, вскормленная еще в далеком детстве, когда вроде бы родные люди научили ее: будешь одна — урона не получишь. Ран тоже одинока, ни с кем даже не пытается заговорить, заменяя живое общение на соцсети. Наверное, все ее друзья остались там, за пределами «Мирейо». Ран просто была собой, потому что ей это нравилось. Харучие была собой, пытаясь защищаться. И, черт возьми, до чего ужасно чувствовать эту трещину, через которую не переступить… Акаши любила эту девчонку. И тут же ненавидела. Ненавидела эту невозможность приблизиться, губами стереть блеск с ее губ, увидеть в фиалковом цвете глаз оттенки нежности. Ран не интересуется парнями. Наверное, ей подошло бы стать возлюбленной какой-нибудь модели или актрисы, кого-то, кто смог бы подарить ей все то, чего она стоит. А стоит Хайтани дорого. Бесило, что только в глупых сказках богатенькие принцессы влюбляются в простолюдинов. Бесило, что Ран никогда не посмотрит на нее как на равную. Бесило, что Харучие никогда не почувствует себя таковой. И никогда не сможет быть рядом. Харучие уже бывала в отношениях — встречалась с лидером банды, в которой пригрела себе местечко. Сложно сказать, что это был плохой опыт. Вроде даже сексом пробовали заняться, только вот Акаши еще на подходе к основному почувствовала дискомфорт и попросила остановиться. Больше они не пытались, а через пару недель и вовсе расстались по инициативе девушки. Отчего-то сейчас Харучие была уверена: окажись она вот так же подмятой под Ран, пока желанные руки гуляют по ее телу, а губы так томно шепчут коронное «Хару-чан», ее бы ничего не смутило. Хайтани с некоторых пор стала ее самой развратной фантазией, о которой она может думать лишь под струями ледяного душа, боясь, что без температурной стабилизации ее мозг вскипит и взорвется. Хайтани стала чем-то непостижимым, о чем страшно даже желание загадывать на падающую звезду, чтобы вдруг не появилась надежда. И даже сейчас, получив на обоснованное замечание очередную колючку, Акаши фыркнула. При этом подумав о том, как же красива Ран с укороченной юбкой. Ее соседка сидела на кровати и разбирала посылку из дома — красную коробочку, перетянутую лентой истинного цвета Хайтани — фиолетового. На кровать Харучие прилетели три упаковки сигарет. Она закатила глаза, уже даже не удивляясь такому дружелюбию, и полезла в шкатулку, выуживая оттуда помятые купюры. Ран приняла их, не глядя. С некоторых пор посылки отправляет ее младший брат Риндо, а значит, он может докладывать в них некоторые нужные вещи. Хайтани вынула оттуда фоторамку, и какое-то время молча на нее глядела. — Посмотри, Хару-чан. Как тебе этот мужчина? — Ран повернула к ней изображение, отчего-то думая, что с такого расстояния будет отлично все видно. Харучие все равно пришлось пересесть к ней на кровать. — Ну… Симпатичный, молодой, в костюмчике. Сразу видно, что деловой, и улыбка вроде не маньячная, — неуверенно пробормотала Акаши и пожала плечами. — Кто он? — Это мой жених, — запросто ответила Хайтани и снова посмотрела на фото, прищурилась, будто искала на нем водяные символы. Акаши не было смешно, но она усмехнулась. Едко, как обычно. — С каких пор ты по мальчикам? А! Или это твой папик?! Ну-ну! Сколько интимок ты ему сбросила? Или он запал сразу же, как только увидел в профиле фамилию? Ран даже не моргала. Будто и не слышала ее. — Держи рот закрытым, когда не понимаешь, о чем хочешь заговорить, — наконец отозвалась она, шлепком опустив рамку фотографией вниз. В ее голосе уже не было привычной усмешки, хоть и звучал он холодно и твердо, а во взгляде все же сверкнуло раздражение. — Я даже не знаю этого человека. Сегодня впервые увидела его лицо. Харучие хмыкнула, понятливо кивнула, покосившись на задник рамки. Ей резко захотелось, чтобы изображенного там человека переехал поезд. Про браки по расчету она неоднократно слышала в разговорах одноклассниц — ну, тех, что из более влиятельных семей, — и каждый раз искренне не понимала, как такое до сих пор может существовать в современном мире. Такеоми бы не стал задуриваться такими вещами. Он, наверное, был бы счастлив, если бы сестра никогда не вышла замуж, ведь это бы означало, что она не покинет родной дом, и ей можно будет и дальше помыкать, пользуясь ее банальным нежеланием скандалить в лишний раз. Мечтать не вредно, братец! Вот и Харучие мечтает после школы поступить в университет в другом городе, чтобы уж наверняка не пересечься с теми, с кем ее уже давно связывает только фамилия. Но совсем другое дело Ран… Если на жизнь Акаши семья давно забила, то ее контролируют, как ребенка малого. Иначе зачем она ежемесячно оправляет домой сведения об успеваемости? Почему видеозвонок отца для нее — единственная причина прибраться в комнате? Почему рассказывает о родителях с холодным уважением, будто не получала от них ничего, кроме строгости? Акаши смотрела на чертову рамку. И не могла поверить, стала свидетельницей чего-то подобного. Что что-то подобное произошло с ее Ран. — Ты не обязана этого делать, — твердо сказала Харучие, глянув ей в глаза. Для этого пришлось неудобно лечь на локоть, чтобы попасть в поле ее зрения. Хайтани безразлично посмотрела в ответ. — К черту родителей! Никто не может принудить тебя к такому, когда ты сама не хочешь! — Будто кто-то спрашивать будет. Все мои подруги, которые постарше, уже замужем, и мало кто из них этого желал. — А что будет, когда ты встретишь человека, которого сама полюбишь и который полюбит тебя? Для тебя ведь это не проблема. Сама говорила, что тебе много раз признавались и парни, и девушки. Если попробовать с кем-то, у кого к тебе настоящие чувства, то ты уже просто не сможешь быть с тем, кто руководствуется лишь корыстью, — слишком большая разница. Ты нравишься многим людям, и уверена, среди них есть кто-то, кто сумеет покорить неприступное сердце Хайтани Ран! Разве это не стоит того, чтобы попытаться? Если ошибешься сейчас, можешь никогда и не узнать, как это. — А тебе, — вдруг спросила девушка, — я хоть сколько-то нравлюсь? Зрительный контакт испортил момент. Тем, что Акаши не сумела даже сориентироваться, прежде чем выпалить: — Очень нравишься. — А как я тебе нравлюсь? — Хайтани прищурилась, выпрямилась, все так же всматриваясь в лицо соседки. Харучие последовала за ней, еще до конца не понимая, в чем оговорилась. Два слова дались ей просто, в них она не почувствовала ошибки. Однако в следующее мгновение Ран позволила ей в полной мере осознать силу своего маленького невольного признания. Тем, что подцепила пальцами ее подбородок, чуть приподняв его, очертила ноготком линию нижней губы. — Так? — Так — нравится… — не помня себя, шепнула Акаши, чувствуя, как нежная кожа задевает кончик ногтя. — Или, может, так? — изломав уголок губ в улыбке, задорно спросила Ран, и в глазах ее сверкнуло нечто, заставившее Харучие насторожиться. Как на маятник гипнотизера, она глядела на ее губы, которые, кажется, говорили что-то там, шептали. Но звук голоса Хайтани превращался в фоновый шум: слышен, но смысла слов не разобрать. Вторая ладошка Ран зарылась в блондинистые локоны на затылке, ни то поглаживая, ни то заставляя наклониться. Не успела Харучие сообразить, как они оказались сидящими впритык друг к другу, а их бедра соприкоснулись. — К черту это брак, да, Хару-чан? — К черту, — бойко отозвалась Акаши, радуясь, что мысли вернулись в голову, и наваждение отступило. И произошло это очень, очень зря. Вероятно, тогда бы ей было проще воспринять произошедшее следом. Ран, все так же улыбаясь, осторожно переместила руки на ее плечи и, притянув к себе совсем вплотную, накрыла губы Харучие своими. Акаши почувствовала сначала ее дыхание, затем ее тепло, сначала сконцентрировавшееся в одной точке прикосновения, но затем проявившееся горячими отпечатками ладоней на спине, когда Хайтани обняла девушку, а затем и вовсе на ее же руках, когда она уперлась ими в чужую грудь. Губы у Ран были мягкими, приятными. Они настойчиво поглаживали щеки и подбородок Харучие, натыкались на ее губы, видимо, задевая обострившиеся там нервы, о существовании которых о и не подозревала. Ощущалось, как электрический разряд. Сумбурный поцелуй не нашел ответа. Как и сопротивления. Харучие не понимала, почему это происходит. Не понимала, что делать, как оттолкнуть. Тело сковала тяжесть и апатия, в голове все мигала одна только мысль: «Я прекращу это прямо сейчас…» Но ни через минуту, ни через две руки не начали слушаться, только обняв шею Ран, прижали ближе. Хайтани вздохнула в ее губы. И больше она уже не думала ни о чем. Не целовала, но и не отпускала, смирившись с тем, что не может ничего сделать. Почувствовав давление в области груди, послушно опустилась на постель, спиной чувствуя острые грани рамки, а шеей — горячие губы девушки, которую она желала больше всех на свете. При дыхании в кожу сильнее впивались деревянные углы, и Акаши стала пытаться делать это реже. И как понять, от чего легкое головокружение? От нехватки кислорода или дурманящих прикосновений? После Ран не шее остались мокрые следы. Влажные поцелуи рассыпались по ее лицу, шее, ключицам. Хайтани, почувствовав, как под ней ерзают, осторожно обняла девушку за талию и, прижав к своему тепу, приподняла. Фоторамка полетела на пол, и стекло, звякнув, разбилось. Но Акаши показалось, будто треснуло что-то совсем другое. Но произошло, скорее, обратное — общая картина ситуации вдруг стала целой. Поддаваясь своей очаровательной Ран, Харучие забыла об одной обидной детали: какие-то десять минут назад она узнала, что Хайтани обручена. — Ран… — с трудом хватив воздуха и снова почувствовав боль в пояснице, прошептала девушка, глядя в потолок. — Ты, правда, думаешь, что если мы сейчас займемся этим, тебе станет менее больно? Раскусила, ты очень давно нравишься мне, но быть твоей подушкой для истерик я не собираюсь. Хотела бы я, чтобы тебе стало легче… но себе я тоже не враг. Хайтани замерла где-то на уровне ее шеи. На щеках, носу, подбородке было мокро. Харучие, когда приоткрыла губы, почувствовала соленый вкус. Руки, что бережно обвивали ее тело, сжались сильнее, будто в бойцовском захвате или слабой попытке сломать в организме хоть одну кость. Ран опустила голову на ее грудь. И только теперь заплакала по-настоящему, пряча лицо в чужом воротнике, не стесняясь. Ее плечи мелко дрожали. Сердце колотилось быстро, и это ощущалось остро. У Харучие тоже. Казалось, что у нее два сердца, и оба бьются где-то в брюшине. — Ты ведь сама сказала попробовать… — едва слышно пробормотала Хайтани. Харучие вздохнула. Локтями оттолкнулась, поднимаясь. Ран села рядом, спрятав лицо в ладонях. Акаши прижала колени к груди, ни то закрываясь, ни то опасаясь, что звук ее пульса слышен не только ей же. — Хотела бы я жить, как ты, — призналась Ран, глотая слезы. — Делать, что хочу. Любить, кого хочу. Не бояться, что мою жизнь распишут без моего согласия. В моем мире такие, как я, ничего не значат. Я — очередное папино вложение, которое должно принести выгоду. Так меня воспитали. Он принял решение, а мне либо мириться и радоваться, что тому мужику не семьдесят лет, либо рвать все связи с семьей и оставаться совсем одной… Харучие не ответила. Слова о том, что ее жизни кто-то позавидовал, пролетели мимо ушей. Разоблачение того, как на самом деле приходится девчонкам из влиятельных семей, падение зыбкого идеала прекрасной жизни, о которой она сама втайне мечтала, — тоже. Перед глазами проносились десятки образов: картинки того, как Хайтани идет под венец, как живет с нелюбимым человеком, как этот мужчина целует ее, касается, наряжает и выводит в свет… Как эта бойкая и насмешливая девушка превращается в загубившую свой потенциал домоседку с легкой бумажной работой, чтобы вдруг не стала успешнее своего супруга, в мать, воспитывающую вместо сына наследника, а вместо дочери — еще чье-то вложение, как она увядает, вскормленная неправильными руками… Как ее совершенная Ран несчастна. Совершенная? С красным и мокрым от слез лицом, со спутанными волосами, с некрасиво искривленными губами? Перед ней теперь была потерянная Ран, не знающая, как быть дальше, запутавшаяся. Впервые открывшаяся, показавшая свои желания Ран. Сломанная, но не менее прекрасная Ран. Кожа еще горела от недавних поцелуев, осознание клубилось, не желая принимать никакую форму. Акаши не решалась даже подойти к ней, все ожидая зеленого света, пока Хайтани, возможно, сама стояла на оживленном перекрестке, не видя возможности его перейти. Обе щерились друг на друга. Никто не хотел тянуть руку первой. Харучие не понимала, был ли поцелуй подтверждением взаимности или попыткой заполнить пустующую часть души. Второй случай ведь — более длинная и заковыристая дорога к первому. Но только в том случае, если сама Акаши возьмет ее под локоть и укажет правильное направление. Харучие не понимала, сможет ли помочь ей и согласится ли Хайтани не ее помощь. Но точно знала одно: теперь она Ран не оставит. Поэтому девушка тут же, будто закрепляя эту мысль в голове, крепко обняла ее, чувствуя, как та трется еще мокрой щекой о ее шею, и уверенно заявила: — Мы обязательной найдем выход. — Ты поможешь мне сделать верный выбор? — тихо спросила Хайтани. — На самом деле, верный выбор здесь только один, — успокаивающе поглаживая ее плечо, ответила Акаши и устроила подбородок на ее макушке. — Я лишь помогу решиться.