Печаль моя, прощай!

Темнота обволакивает со всех сторон, Мадлен легонько приподнимает уголки губ, но глаза открывать не собирается, сильнее закутываясь в одеяло. Праведный сон почти настигает его, парень и рад погрузиться в полную бессознательность, а не лежать, ворочаясь в полудрëме. Противная трель будильника проходится по комнате и полу улыбка сразу же спадает с лица вместе с остатками сна. Как ни крути, вставать приходится, опираясь на подлокотник дивана-раскладушки, Мадлен по привычке резво вскакивает с кровати. Он не помнит, что ему снилось, это нормально для абсолютно здорового человека. Мысли о бытие или тяжëлом будущем мучают парня очень редко, и то если день сразу не задался, а ночью можно выпустить свои переживания наружу и поразмышлять, глядя на белеющий потолок в кромешной тьме. Ступая по ламинату в коридоре, парень раздумывает о следующих выходных, спросонья это лишь туманные спасительные мечты. Неожиданная новость в виде только холодной воды в душе развеевает навязчивые и глупые мыслишки оттянуться вечером в пятницу у кого-нибудь на квартире. Более важным грядущим событием становится вторая пара по истории журналистики. По коленям бьëт холодная дрожь, но парню необходимо дойти до остановки и сесть в первый попавшийся, но уже осточертевший ему, автобус. Он спешит пройти мимо толп людей с одинаковыми лицами, спешащих каждый в своëм неизвестном направлении. Вспоминая все недопитые бутылки, что он видел по дороге, и подолгу смотря на красный пакет, одиноко валяющийся около мусорки, Мадлен разминает ноги, пару раз переступает с одной на другую, чтобы не замëрзнуть. Когда ты в лëгком пальто зимой: холод пробирает до костей и ломает их, что они хрустят, как чипсы. Отголоски разума говорят парню, что на него открыто пялятся. Будто знакомое лицо неизвестной женщины всматривается в его светлые ресницы, на всякий случай накрашенные легким слоем белой туши, покрывая их натуральную красоту. Сверлить взглядом в ответ — неприлично, но вот на него смотрят порядка десяти человек, парню противно его место. Каждый миг становится всë дольше, а затяжные взгляды настойчиво, будто на допросе, выпытывают из него чистосердечное признание по всех, даже не своих, грехах. Общественный транспорт по утру не радушно встречает Мадлена, ему приходится зайти в битком набитый автобус, поскольку других транспортных средств, идущих до нужной остановки, ему не предоставляется. Парень почти не глядя оплачивает проезд, пока кондукторша недовольно ворчит ему что-то по причине своего плохого настроения и дотошности, присущей всем пожилым людям, которые работают в качестве обслуживающего персонала. Внутри транспорта невыносимо душно, а некоторые потные туши в огромных синтепоновых куртках напоминают нескончаемые товары на какой-нибудь богом забытой барахолке. На следующей остановке никто не выходит, но набиваются новые люди, Мадлен невольно вжимается спиной в поручень около окна, и едет в такой удручающей позе почти все двадцать минут. На руке воспалëнно цветëт красная мозоль, шипя про себя брань и проклятия, старается нащупать в боковом кармане пластырь, между прочим, небезуспешно. — Мадлен, у Вас всë хорошо? — преподаватель с напускным недовольством обращается к парню, который прилëг прямо во время его увлекательного повествования о «западнической» и «славянофильской» журналистики второй половины 40-х годов. — Или вы просто отдыхаете? Эспрессо снисходит до лëгкого смешка и поднимается по лестнице, его изящная фигура скользит вверх по ступенькам вдоль десятков рядов копирующих друг друга моноблоков-парт. В аудитории от силы человек пятнадцать, остальные, видимо, решили не посещать профильный предмет и оставить больше кислороду для студентов с чрезвычайной тягой, ныне сидящих в лекционно зале, как на ладони у преподавателя. Сохраняя свою идеальную осанку, он подходит к месту блондина и похлопывает по голове сонную пташку, которой не хватило ночи для удовлетворения семичасовой нормы сна. Мадлен неторопливо поднимает голову с парты, мол, зачем разбудили, но видя перед собой подозрительно спокойное лицо преподавстеля, он растерянно пялится на мужчину. Внезапные мурашки кружатся в танце по всему телу, он не боится, но всë равно хочет, чтобы Эспрессо перестал смотреть. Глубоко, прямо в душу. Мужчина будто сам дирижирует оркестром из бурных эмоций и чувств блондина, одной фразой делая взгляд Мадлена иступлëнным, а лицо побледнывшим. Сердце его колотится как при публичном выступлении с рефератом, хотя парень и с места не сдвинулся, а вся публика — это его преподаватель, далеко ему не безразличен и несколько незаинтересованных однокурсников. Парень невнятно мямлит извинения, зная, что они не дойдут до чужих ушей, и Эспрессо попросит говорить чëтче. В голове диссонанс, парень почти в слезах от резкого и будто принуждающего к словам, взгляда Эспрессо. Блондин запутался в буквах, числах, словах, а самое главное — пространстве, в котором он находится. Изображение смазывается не застывшей гуашью, когда Мадлен поднимется со стула, будто в старых японских фильмах с холодным сине-зелëным освещением и либо дешëвым оборудованием для съёмки, либо специальными эффектами. Молчание обоих является самым громким криком, пронизывающим бетонный скелет лекционного зала. — Я…я — местоимение не является лучшим ответом, что станет целебным для этой глупой ситуации, в которой он занимает отнюдь не выигрышное положение. Шагни через край. Что тебя держит. Шагни через край. Прыгни вниз, голос засевший глубоко в голове, возможно, даже не его собственный, твердит опуститься на самое дно, проверить, может не такое уж оно и непробиваемое. Он никогда не любил Мадлена — гордого и самонадеянного на людях, с чего бы ему сейчас озариться улыбкой во все тридцать два зуба или смущенно отводить взгляд. — Что «Вы»? — слова отдают подвохом, тонким, как вязанная кружевная скатерть, намëком, понятным только самому мужчине. — Я думаю о Вас. — по спине брюнета пробегают его прикосновения, горячие, словно луч света последнего солнечного дня, руки скользят на колени и Эспрессо, который меньше самого парня в комплекции тела, уже сидит на столе, по виду он абсолютно не противится происходящей здесь и сейчас ахинее. — И раздумья мои настолько глубоки, что я утопаю в них. Касаясь лица мужчины губами, Мадлен чувствует, как вместо холодного бездушного манекена, выдумки его мозга, оказывается настоящий Эспрессо. Возможно, он сделал это от давления тяготы жизни или, может, от нескончаемого деструктива и саморазрушения или от жалости собственного я или от безразличия; всё это выглядело и звучало, как заевшая пленка. Треск. Подложка с несколькими слоями фотоэмульсии рвётся, а показ фильма прекращается. Волнами накатывает нежное спокойствие, веки тяжелеют под грузом тяжёлых эмоций, и приходит забвение. Ощущение собственной полноценности, доселе незнакомое Мадлену, кажется ему невероятным. Кровь активно циркулирует, что-то мешает дышать свободно, а не обрывисто, и парень отстраняется, облокачиваясь о парту, лишь бы устоять на ногах. На лице Эспрессо из следов их маленькой шалости остался лишь еле заметный румянец, а выбившиеся пряди он уже аккуратно зачесывал руками обратно в прическу Столько мыслей проходит через гудящую голову, юношу дал ему хорошую тему для размышлений на следующие пару месяцев уж точно. — Ваше поведение непозволительно для учебного заведения, — говорит он с хитростью в глазах. — Не хочешь обсудить твоë поведение сегодня в кофейне где-нибудь в центральном районе? Темнота плотно зажмуренных глаз стала сладкой и приятной. Быть немного честнее хотя бы с самим собой оказалось не так и плохо. — Эспрессо, Вы можете записать себе мой номер. — в ответ мужчина лишь кротко кивает, вынимая телефон из кармана пиджака, и изящными пальцами набирает произносимые парнем цифры. Мадлен решился подойти к краю пропасти глубиной в пятнадцать этажей, он прыгает с разбегу, и снова оказывается в лекционном зале. Сидя на парте-моноблоке, он ощущает холод длинных пальцев Эспрессо на своей ладони. Парню теперь не нужно в его многочисленных метафорах искать подвох.