🚬
— Слышь, курить завязывай, мелочь, — Польнарефф дал Нориаки подзатыльник, от чего Нориаки чуть не поперхнулся. Жан взял пачку с тумбы и потряс. — Еще и мои. Еще и на кровати. Не срут там, где спят, слышал? Тебя родители манерам не учили? Нориаки закатил глаза и стряхнул пепел в провозглашенную пепельницу, в народе известную как стакан с остатками чая. — На улице холодно, — пробурчал Нориаки и посмотрел на нависшего над ним Польнареффа. — Ну чего ты пристал. Сам же куришь. — Золото мое ненаглядное, ты хоть глаза разуй да посмотри, где я курю, а где ты, — Жан нахмурился и рукой отмахнул летящий в его сторону дым. — А ты тут воняешь сидишь. — Какая разница? Мне неприятно дышать твоим дымом, когда я готовлю или ем, — сказал Нориаки, начиная злиться. — Так а рот тебе на что? Чего трудного сказать словами через рот, что тебе неприятно? Я бы прекратил, — Жан упер руки в бока, склонившись над Нориаки. — Ага, и где курить будешь? — А может, я давно хочу бросить. — Хотел бы — давно бросил бы. — На балкон вали, а, — закатил глаза Жан. — Давай, давай, пиздуй. Нориаки недовольно поднялся, отталкивая от себя Польнареффа, обернулся в тяжелое одеяло и, захватив стакан, свалил на балкон, игнорируя возмущения по поводу постельных одеял.🚬🚬
Нориаки работал во французском филиале Фонда, и ему приходилось учить французский, потому что, во-первых, куча мелких документов была на французском. Нориаки выучил уже весь местный канцеляризм и мог даже составить свой собственный документ: что-то вроде «Я, мсье Нориаки Какёин, излагаю на данной бумаге свое желание в собственных личных интересах эротически воспользоваться мускулюс глютеус списка перечисленных ниже документов. Инициалы НК. Подпись. Печать подтверждения запроса». Нориаки усмехнулся, понимая, что четыре часа безостановочного чтения таких бумаг пошли ему во вред. Он поднялся из-за стола и вышел в местную курилку. Этот офис все же был оборудован для людей: чувствовалось влияние мистера Джостара и его отбор людей, которые отвечали за дизайн места. Во-первых, курилка сама по себе. Во-вторых, вид из нее открывался поистине прекрасный — Сена, Эйфелева и город, уходящий за горизонт. Выходящих ночью бездомных Нориаки не видел, потому что после Египта у него резко упало зрение, и в данной ситуации он был этому благодарен, потому что Париж славился своими аллеями бомжей. Сегодня было пасмурно, и над городом нависли тяжелые облака, которые позже станут тучами, и Нориаки уже чувствовал ломоту в теле. Скорее всего, путь домой займет гораздо больше времени, чем утренняя дорога до работы. Нориаки расстроенно выдохнул дым. В курилку кто-то зашел, и Нориаки не стал обращать на него внимания. Тогда на его талию опустились руки и аккуратно провели вверх, задирая рубашку. Нориаки обернулся. — Я увидел тебя с улицы, — тихо сказал Жан и мягко поцеловал его в скулу. — Смерчает. Тебя встретить после работы? — Как хочешь, — сказал Нориаки и снова посмотрел на город. Теперь вдалеке виднелись синие тучи. Наверное, там уже шел дождь. — Значит, встречу, — прошептал Жан и провел носом за ухом Нориаки. — От тебя пахнет сигаретами. Сколько ты курил сегодня? — Не твое дело, — хмыкнул Нориаки, затянулся последний раз и обжегся пальцами. Он опять купил дурацкие сигареты, у которых слишком тонкий фильтр, но у них был приятный ароматизатор вишни, поэтому Нориаки каждый раз не мог устоять. Жан покачал головой и прижался губами к его уху. — Какие мы вредные, — шепнул он. — Мы? В точку, — Нориаки усмехнулся. — Ну наконец-то ты улыбнулся, — промурлыкал Жан и прижал Нориаки спиной к своей груди. Нориаки повернул голову и ткнулся носом Жану в щеку. — Что ты здесь забыл? — Забежал подписать одну бумагу. Шел-шел и увидел красное пятно в окне, — ответил Жан и отпустил Нориаки. Тот обернулся и посмотрел на Жана. Жан подмигнул. — Зайду за тобой в семь. — Окей, — сказал Нориаки. — Я… буду ждать. Жан засиял, опять подскочил к Нориаки, крепко обнял его и слюняво поцеловал его в щеку, заехав на губы. После этого он счастливо выдохнул, широко улыбаясь, и вышел из курилки. Нориаки, вновь усмехаясь, вытер рукавом рубашки лицо и пошел работать дальше.🚬🚬🚬
Нориаки сидел посередине комнаты с бетонными стенами, вокруг разбросаны вещи, из мебели — только матрац, на котором он, он знал, спал. В комнате была дверь — сломанная, она сходила с петель и скрипуче елозила по полу, оставляя за собой вмятины. Он знал, что открывать ее каждый раз было мучением, и он лишний раз из комнаты не выходил. Стены были в дырках, которые он проковырял сам, как проковыряли его самого, поэтому он замешивал пескобетон и шпаклевку и заделывал их, долго и муторно, под хиты 70-х, те, которые слушала в своей юности его мама, он поставил их на максимальную громкость, чтобы заглушить мысли, крутящиеся в его голове. Сам он крутился в колесе сансары и не мог выбраться, он пытался найти угол, чтобы сбить его и свалить стыкующиеся в нем стены, но в колесе углов нет, поэтому он только забивал сыпучие дырки тяжелой самодельной штукатуркой, от мешания которой болели предплечья и живот. Он чувствовал себя шиншиллой в колесе. Когда он оставлял хоть так обновленные стены сохнуть, он садился в середину комнаты, в окружении вещей, которые было некуда положить, забирал с пола побитую пачку сигарет, прикуривал одну и, морщась от мерзкого запаха и вкуса дешевого табака, смотрел на пыльный пол. Когда он поднимал голову, он видел пятнистые серые бетонные стены и ему хотелось кричать от бессилия и безысходности. Это то, что он никому не расскажет, чтобы не чувствовать себя ущербным. Это то, с чем он поделился с Джотаро, а он только сидел и курил, и смотрел куда-то в траву, но не на Нориаки. В магнитофоне разрывался на грани шума Мата Ау Химаде, и стены отражали звук, становясь эхом и заглушая играющую дальше музыку. Он ненавидел Мата Ау Химаде. Он настолько ненавидел эту комнату, что хотел умереть. Это была не его комната. Он растягивал Хиерофанта по всей поверхности стен, создавая видимости себя в пространстве. А шепот пронизывал до костей. Хриплый и одновременно мурчащий голос как будто облизывал его уши, и Нориаки хотел смахнуть с себя противное ощущение, но тело было сковано невидимой силой, которая не позволяла сдвинуться. Нориаки открыл глаза, но не мог закричать или даже призвать Хиерофанта. Он видел тени: они увеличивались и перемещались ближе к нему. На переферии зрения мелькнул желтый, такой неестественно желтый волос, и блеснуло полупрозрачное золото. Раздался смех. Нориаки проснулся, задыхаясь. Рядом сопел и бормотал во сне на французском нечленораздельном Польнарефф. Темнота окутывала его, и Нориаки тут же встал, чтобы выйти на волю, на воздух, на балкон, где прохладный воздух поздней осени будет обдувать его лицо и пробираться к плохо закрытым пледом частям тела. Нориаки вышел, хватая с подоконника пачку Чапмана, и уселся в холодное плетеное кресло. У него никогда не было такого страха в жизни, как в этом сне, может быть, только с Дио. У него никогда не было таких стен. Он никогда не курил у себя дома. Нориаки не задавался вопросами, он сидел и курил ночью на балконе, ежась от холода. У него оставалась еще половина второй сигареты, когда к нему вышел Польнарефф. — Ты что тут забыл? — спросил он, хмурясь и тоже едва подрагивая. — Докуривай и пойдем спать. Что ты подскочил? — Отстань, — сказал Нориаки. — Прекрати, Нори, пойдем, — Польнарефф положил ему на макушку свою большую ладонь и потрепал. — Я не могу спать без тебя. Нориаки поднял голову и посмотрел на Польнареффа. Он какого-то хера вышел в одних трусах и сейчас стоял, крупно дрожа, в ожидании Нориаки. Нориаки сделал еще две быстрых тяжки, кинул окурок в банку, встал на ноги, не обращая внимания на падающий плед, приблизился к Польнареффу и поцеловал его, положив ледяные руки ему на щетинистые щеки. Польнарефф тут же ответил, мощно захватывая язык, и приобнял Нориаки за талию. Резкий порыв ветра обдал их, и Нориаки отстранился, тяжело дыша, потому что только сейчас поистине ощутил промозглость погоды. — Целоваться с только что покурившим тобой так себе затея, когда я пару часов назад почистил зубы, — едва улыбаясь, поморщился Польнарефф. Нориаки уже хотел огрызнуться, но Жан продолжил. — Но я переживу это. Мне в любом случае нравится. Целоваться. Не твоя привычка. Нориаки закатил глаза и пропихнул его в комнату. — Ты сам куришь, — напомнил он и захлопнул дверь балкона. — Но я старше тебя, — возмутился Жан. — Как будто это сильно что-то меняет, ты, не знаю, как тебя назвать, — все-таки попытался отрезать Нориаки и забрался под теплое одеяло. Оно хранило их тепло. Приятно. — Двинься, гусеница, — пихнул его Жан. Он тоже забрался и притянул Нориаки к себе, кладя подбородок ему на макушку. — Я волнуюсь за тебя. Нориаки промолчал и просто уткнулся ему носом в шею. Они больше не просыпались до утра.🚬🚬🚬🚬
Нориаки не сразу заметил его. Он стоял, одним плечом прислонившись к колонне, и смотрел вперёд, ожидая. Нориаки знал, что планируется экспедиция нескольких стендюзеров, но кто и куда — ему не говорили, информация была сверхсекретной. Но вот, недалеко от него стоял Джотаро, в черном плаще, извечным картузом, и совсем не знал, что рядом находится человек, с которым он… многое пережил, подумал Нориаки, заставляя себя не вспоминать. Опускаться нельзя, отпускать. Он хотел проигнорировать, но сила изнутри груди направляла его подойти. У него гулко застучало сердце, и Нориаки закусил щеку. Жан ему рассказывал, как успокаиваться — глубоко вдохнуть, сделать еще вдох и затем долгий выдох. Раз. Два, три. Нориаки достал сигарету и закурил, отвернувшись. Джотаро сам подошел к нему. — Привет, Какёин, — сказал Джотаро, и Нориаки вздрогнул от неожиданности. Делать вид, что Джотаро тут не было, было не очень хорошей идеей, потому что Нориаки в нее слишком сильно поверил. — Привет, Джотаро! — поздоровался Нориаки, и голос у него едва заметно повысился. Не закашлялся от дыма, и на том спасибо. — Не ожидал тебя здесь увидеть. Какими судьбами? — Я тебя тоже, — сказал Джотаро. — Я тут работаю, — пожал плечами Нориаки. — В Париже? — Насколько я могу судить, да, в Париже, — усмехнулся Нориаки и качнул головой в сторону Эйфелевой. — А ты? — Командировка. Жду сопутников, — Джотаро взглянул на дверь, из которой, видимо, должен был кто-то выйти. — Я слышал, что ты теперь здесь. Но я думал, ты ненадолго. — Ну, пока я здесь обосновался. Стабильная работа, жилье… — Нориаки взволнованно затянулся сигаретой. — Тут хорошие люди. — Люди, — Джотаро едва заметно усмехнулся. — Это хорошо. Я рад, что у тебя все наладилось. Нориаки вежливо поклонился по-японски. — Слушай, Какёин… — начал Джотаро, но тут на Нориаки напрыгнули, и Нориаки знал, кто. — Молодежь! — пропел Жан. — Я очень рад, что вы здесь сегодня собрались! Нориаки закатил глаза, а Жан, пользуясь моментом, забрал у него сигарету и затянулся сам. Очень глубоко затянулся, так, что остался только тлеющий табак. Он самодовольно передал окурок обратно Нориаки, и Нориаки очень сильно захотелось его ударить. У него нет времени курить еще одну. — Польнарефф, — кивнул Джотаро. — Джотароооо! — взвизгнул Жан и принялся обнимать Джотаро. — Сто лет тебя не видел! Ты что тут забыл? А-а, погоди, погоди, слушай, я же тебя видел в списках. Во дела! Потом пойдешь со мной, разберемся, кто куда. — Каких списках? — спросил Нориаки, нахмурившись. — Прости, Нори, конфиденциально, — покачал головой Жан. — Не смогу рассказать. А затем шепнул на ухо: — Но, думаю, тебе и так примерно понятно? — произнес он с такой интонацией, что Нориаки действительно все понял. Что ж, оставаться одному ему не впервой. Хорошо хоть, что они увиделись перед отлетом Жана. Джотаро как всегда прикрыл глаза картузом, и Жан нахально тыкнул ему пальцем в козырек. — Ладно, молодежь, работа ждет, — со вздохом сказал Жан. Он поцеловал Нориаки в щеку и отправился в здание. Джотаро последовал за ним. Жан обернулся: — И завязывай курить, Нори! Легкие портишь себе! — крикнул он. Нориаки закатил глаза и отвернулся. — В следующий раз я тебе лицо испорчу, — хмыкнул Нориаки себе под нос и достал следующую сигарету. Отчеты все же сегодня немного подождут еще.🚬🚬🚬🚬🚬
Начинался новый день, и небо окрашивалось в серо-сиреневый цвет. Стояла тишина, и от нее в ушах немного звенело. Внизу, по дороге, проехалось одинокое такси и завернуло за угол. Нориаки щелкнул зажигалкой и прикурил сигарету, она приятно зашелестела тлеющей бумагой и табаком. Больше звуков не было. Нориаки посмотрел на небо и увидел постепенно исчезающие звезды. Курить на балконе ночью становилось его маленькой традицией. Жан спал, и Нориаки надеялся, что он не проснется опять и не будет ругаться, потому что он только недавно приехал с командировки и целыми днями отсыпался. Завтра у Нориаки выходной, и он надеялся провести его вместе, даже если это означает, что они будут просто лежать. Признать, что он соскучился, Нориаки пока не мог. Ему вообще было трудно проговаривать свои эмоции, и это добавляло много сложностей в их отношения, и Жан часто жаловался, что он не понимает, чего Нориаки хочет. А Нориаки не мог ответить, потому что сам не знал. Или не хотел признавать. Пока Жана не было, он покупал сигареты той же марки, чтобы сделать видимость, что он дома. Это звучало жалко. Наверное, это и было жалко. Хотя Жан, скорее всего, назвал бы это романтичным. Нориаки хотел сбросить пепел, но тут дверь балкона открылась, и пепел сбросился сам, попав на кофейный столик. — Все, хватит, — неожиданно громко сказал Жан, заходя на балкон и захлопывая дверь. Нориаки подумал, что если бы стекло в балконной двери не поменяли на пластик, то оно бы сейчас точно треснуло. А еще Нориаки стало совестно из-за того, что он, наверное, опять разбудил Жана случайно. — Что хватит? — меланхолично спросил Нориаки, вновь затягиваясь сигаретой. — Пиздить мои сигареты, вот что хватит, — ответил Жан и уселся на мягком стуле напротив Нориаки, в углу балкона, вытягивая ноги и упирая их в оконную раму. — Ты не выйдешь отсюда, пока не скуришь всю эту пачку. — С чего бы мне это делать? — хмыкнул Нориаки. — Потому что ты молодежь с растущим организмом, а я буду отучать тебя от курения, — невозмутимо сказал Жан. — Можешь приступать. — Так я и так в процессе, — сказал Нориаки и отвернулся. Жан нахмурился, опустил ноги и наклонился, упершись локтями в колени и заглядывая Нориаки в лицо. — Нори, — сказал он серьезно. — Что-то случилось? — Да нет, ничего, — пожал плечами Нориаки. — Просто сижу, курю. — А помнится, ты не курил… — И какие времена ты сейчас вспомнил? — Да недавно ж было… — Ну раз недавно, так недавно, — Нориаки опять затянулся и стряхнул пепел в пепельницу. Банка растворимого кофе, который Жан когда-то пил. Сейчас Нориаки заставляет его покупать «нормальный», а на нытье Жана, что его слишком долго варить, он не обращает внимания. Жан поник. Сердце Нориаки кольнуло. — Извини, что разбудил, — сказал Нориаки. Жан качнул головой, мол, ничего страшного. — Я не хотел. Жан вытянул ноги и сполз на стуле, переходя в полулежачую позу. Он тоже посмотрел на небо. Оно заметно посветлело, и звезд уже почти совсем перестало быть видно. — Эй, Нори, — позвал Жан после некоторого молчания. Нориаки промычал, показывая, что слушает. — Дай и мне сигаретку. Они сидели и курили, начинался новый день.🚬
— Так вот тебе на что рот, — на вдохе сказал Жан и трепетно погладил Нориаки по голове. Зарылся пальцами в волосы, чуть потянул и, опомнившись, отпустил, вновь поглаживая. Нориаки поперхнулся и выпустил твердый член изо рта. — Извини? — с толикой возмущения спросил Нориаки. — Нет-нет, все в порядке, даже очень хорошо, Нори, — зашептал Жан и приподнялся на локте. Он пронаблюдал, как Нориаки в очередной раз глубоко вбирает в себя член, закатывая глаза, и, Боже правый, как же он был красив. Жан так и не понял, как ему достался такой человек — добрый, красивый и умный. А как он потрясающе сосал член. Жан был уверен, что Нориаки еще далеко не все про себя дал узнать, он все же скрытный малый, и Жан был в нетерпении взять все, что ему дал бы Нориаки. Примерно в том же нетерпении, как и кончить прям сию же секунду. Но нет. Ему хотелось насладиться побольше. Нориаки вынул член изо рта и прижался губами к основанию, провел вверх и пососал головку. Случайно коснулся зубами и тут же облизнул, прося прощения. Жану хотелось скулить. Прохладные, вечно прохладные ладони Нориаки коснулись бедер, и Жан всхлипнул, он вздрогнул от контраста температур и толкнулся в рот, а этот большой рот только принял его, головка коснулась шершавого горла, и Жан сжал кулаки. Руки Нориаки были везде — вот они лежали на его бедрах, а теперь гладят живот, касаются сосков, остаются на боках. Жан положил свои руки на плечи Нориаки и погладил. Он доводил его до сумасшествия. — Боже, mon amour Noriaki, — прошептал Жан. Нориаки открыл глаза и хитро прищурился. Он сглотнул, и судорога прошлась по всему телу Жана — он кончил со слезами благодати на глазах. Нориаки вынул член изо рта и сплюнул на пол. — Mon ami, quand je rêve c'est de toi, — пропел он и забрался на кровать рядом с тяжело дышащим Жаном. Жан был на грани истерики и восторга. Боже, как он любил Нориаки. — Блять, — рассмеялся Жан. — Я и забыл, что ты знаешь французский. — Да, выучил на досуге, — улыбнулся Нориаки. — Заехал в одну страну, где разговаривают только на французском. — Ты знал, что это моя любимая песня? — спросил Жан. — Ты выглядишь так, что за километр видно, что это твоя любимая песня, — ответил Нориаки и выдохнул, прикрывая устало глаза. — Плохо дело. Надо чтоб за десять было видно, — с деланной досадой усмехнулся Жан и навалился на Нориаки. Нориаки недовольно замычал, но толкаться не стал. — То ли еще будет, — зевнул Нориаки. — Я люблю тебя, — сказал Жан и положил ладонь на щеку Нориаки. — Je t'aime, Noriaki. Нориаки долго не отвечал и даже не открывал глаза, а потом, когда Жан уже хотел отвернуться, чтобы уснуть, вдруг, совершенно неожиданно для Жана, сказал в первый раз: — Je crois que je t'aime aussi, — сказал и открыл глаза, посмотрел в ответ, и Жан восторженно поцеловал его. Нориаки нежно ответил.