Апероль.

— Тяжелая неделя? Сидящий за барной стойкой высокий молодой человек оборачивается на задавшую вопрос фигуру. Покачав в пальцах бокал, наполненный ярко-оранжевой, схожей с волосами подошедшего, жидкостью, молодой человек слегка кивает: — Да. Пожалуй. У тебя тоже? Фигура ограничивается кивком. Чуя Накахара запрыгивает на барный стул по правую сторону от Доппо Куникиды. Они не договаривались о встрече; в последнее время они видятся здесь, в шумном баре на оживлённой улице, негласно, возможно, даже случайно, однако… Учитывая периодичность встреч, едва ли сюда можно приплести возможность случайности. Они не разговаривают, как другие посетители; лишь изредка перекидываются парой коротких фраз, иногда жалуются на коллег или их несуразные, явно раздражающие поступки. Не углубляясь, легко подумать, что они и вовсе не знакомы: настолько крепкое, почти осязаемое молчание царит между ними. Время от времени Доппо достаёт свой блокнот, что-то записывает, что-то перечитывает. Накахара без особенного интереса, будто бы в силу привычки заглядывает в его записи, немного хмурится, неспособный порой понять, что там написанно, и кидает на Куникиду почти осуждающий взгляд: он привык, что почерк у детектива аккуратный и разборчивый, именно поэтому с толку его сбивают местами неясные иероглифы, непонятно, что обозначающие. Накахара не пьёт вино, предлагаемое в этом заведении. Он гурман, и гурман до мозга костей: ему достаточно лишь повести носом над бокалом, как в голове выстраивается целая хронология, целая предполагаемая история сбора урожая, процесса приготовления, условий и времени выдержки. Доппо поглядывает на прикрытые глаза Чуи, пытается понять, что происходит в чужом сознании, но остаётся ни с чем. Он понимает людей, не обладает недостаточной эмпатией, чтобы читать их по одному выражению их расслабленного лица. Или, быть может, дело в том, что Куникида совсем не разбирается в алкоголе? Особенно, в таком утончённом, как вино… Осень нынче прохладнее, чем обычно. После знойного сентября искать шарф в шкафу довольно странно. Доппо по обычаю заказывает апероль. Ему нравится вкус, цвет и очаровательный кружочек яркого апельсина, посаженный на бортик бокала. Куникида держит стеклянную ножку кончиками пальцев, аккуратно, почти по-девичьи, и Чуя часто обращает на это внимание. Сам исполнитель предпочитает держать сам бокал, пропустив ножку сквозь пальцы. Чуя не против выпить какой-нибудь интересный коктейль, который предложит затейливый и явно опытный бармен; алкоголь на него почти не действует, он не страшится смешивать разные виды внутри собственного желудка, не страшится пробовать новое, если уверен, что напиток его не разочарует. Куникида знает свою норму. Он не позволяет себе напиваться в стельку; распитие алкоголя и без того противоречит его идеалам, однако, как показывает практика, порой без него действительно не обойтись. Чуя невольно подмечает, сколько выпивает Доппо, и через несколько таких вечеров точно знает: детектив не закажет больше, чем четыре бокала. Бывает, что кто-то из них не появляется в баре в привычное время привычного дня — восемь пятнадцать, в четверг. Чуя оглядывает барную стойку, смотрит на протирающего стакан человека за ней и уходит — без Куникиды атмосфера совсем не та, и приятный вечер грозится стать лишь потраченным в шумном кабаке временем. Доппо, как правило, приходит раньше Накахары; если его нет — ждет ровно двадцать минут. Только на двадцать первой минуте, поняв, что Чуя, кажется, не появится, оставляет деньги за нетронутый апероль и отправляется домой. Они привыкают к компании друг друга; ничто не способно разрушить идиллию, царящую между двумя выпивающими мужчинами на стоящих рядом барных стульях. Постепенно в привычку входит провожать друг друга. Они, опять же, не сговариваются: в один вечер Доппо следует к дому Чуи в приятной ночной тишине улицы, в другой — они плечом к плечу идут в спальный район Куникиды. Вместе с ночными прогулками появляется мода обниматься на прощание; ни исполнитель, ни детектив не отличаются особенной любовью к тактильности, но объятия получаются слишком теплыми, какими-то чересчур приятными и родными, чтобы отказываться от них. Зима непривычно морозная; полоска термометра опускается до нуля градусов. Приходится сильнее кутаться в пальто и греть руки перчатками. Вслед за объятиями появляются поцелуи; сначала — лёгкие касания щеки, лба, виска, затем — более уверенные, крепкие поцелуи, и только после них — робкие, но ставшие привычными прикосновения губ к губам. У Куникиды губы искусаны и обветрены; Чуе это не нравится. Свои он бережно увлажняет бальзамом и всё пытается незаметно подсунуть Доппо в карман точно такой же. Знает, что детектив рассеян, знает, что он, вероятно, и не обратит внимания на этот маленький подарок, и всё равно не оставляет попыток. Встречи в баре становятся всё реже. Не потому, что они не хотят проводить время друг с другом, а потому, что они находят и другие места, где это можно сделать. «Встретимся в парке вечером? Фонтаны, наконец, включили.» «Хорошо.» Фонтаны действительно хороши. Куникида, зацепившись мизинцем за мизинец Чуи, наблюдает за тем, как озорными дельфинами подпрыгивает вода, вырисовывая узоры в воздухе, и немного жмурится, замечая, как едва заметные капли падают на очки. Накахара не смотрит на фонтаны; не считает их чем-то из ряда вон выходящим и заслуживающим его внимания. Ему больше нравится смотреть, как отражаются их разноцветные огни в ореховых глазах Доппо. «Скоро сакура зацветет. Посмотрим вместе?» «Конечно.» Весна поистине прекрасна. Розовый лепесток вишенного дерева скромно опускается на шляпу исполнителя. Детектив подхватывает нежного посланника любви пальцами, рассматривает его, о чем-то задумавшись, и тихо прячет под чехол телефона. Потом обязательно засушит и сохранит… Чуя посмеивается, наблюдая за чужими действиями, наклоняет Доппо к себе и нежно, насколько это возможно, долго целует. Куникида оглаживает его щеку и сминает губы исполнителя в ответ, подняв очки на лоб. Глубокие поцелуи не нравятся им обоим. Мимо проходят зеваки, любующиеся цветением сакуры. А они стоят… Любуются друг другом.