***
С того дня я начал замечать её везде. В Большом зале, в коридорах, во дворе... Светлые волосы и слизеринский галстук Пауль Шафик мелькали за поворотом на втором этаже, её макушка выглядывала из стеллажей в библиотеке, её приятный слуху голос доносился из каждого приоткрытого кабинета — я видел её. В большинстве своём она гуляла с сокурсницами со Слизерина — Гвендолин Фоули и Октавией Трэверс, чьи имена не составило труда узнать. Пауль состояла в хоре, носила строгую удлинённую юбку и имела репутацию сдержанной, прохладной девушки, за что она не пользовалась особой популярностью — что поделать, многих оскорбляла её прямолинейность. На самом деле, в тот же вечер, после знакомства с ней, я задумался: разве мне должны быть интересны семнадцатилетние девушки? Конечно, семнадцать — не пятнадцать и (упаси Господь) не тринадцать, но в прошлом мне как-то не доводилось об этом задумываться: когда мне было двадцать, я встречался исключительно с ровесницами. Теперь Пауль, технически, старше меня на два года, но я всё ещё ощущал себя старше своего возраста: определённо не двадцать, как было раньше, но и не четырнадцать, как сейчас. Что-то между? А так вообще можно или я себя оправдываю? Гормоны и дебильные мысли меня кошмарили, как любого подростка, но в голове сохранялся опыт прошлой жизни — и несмотря на то, что я думал о ней крайне редко и она полностью поблекла в памяти, я не смел игнорировать этот факт. Мне не двадцать. Но и не четырнадцать. Имею ли я право влюбляться в семнадцатилеток? Эта мысль мучила меня на протяжении пары дней, пока я не подумал, что... А к чёрту всё. Я ведь могу сходить на пару свиданий с понравившейся девушкой? Речь даже не идёт про отношения — с Пауль хотелось бесконечно долго болтать или делать что-то романтичное, что-то, что делают подростки в свои первые «взрослые» отношения. И я прекратил мучать себя мыслями «а не педофил ли я» и искать в Конституции главы про возраст согласия. — Лиам, дорогой мой друг, — дождался я конца тренировки, чтобы начать с Лиамом будничный диалог. — Скажи, когда у твоей сестры день рождения? — У Пауль? — выдохнул он устало, не особо соображая. — Второго февраля. — Спасибо, — я кивнул и тут же развернулся, чтобы уйти. — Подожди! А тебе зачем? На вопрос я не ответил — просто равнодушно махнул рукой, оставив Лиама с его растерянностью позади. Второе февраля, значит... Через три месяца. У меня было несколько месяцев, чтобы придумать оригинальный подарок, а пока — я наслаждался редкими переглядками в Большом зале, шлейфом её цветочных духов и том чувстве интереса, которое она во мне вызывала.***
Ноябрь стал тем месяцем, когда я окончательно стал сильнее боггартов. Казалось, у них был лимит — после определённого количества времени сила давления переставала расти, оставаясь на той отметке, которой я с относительной лёгкостью противостоял. К сожалению, я не знал, можно ли мне начать чувствовать себя в безопасности: кто сказал, что борьба с человеком ощущается также, как с боггартом? Мне даже пришлось вернуться в библиотеку, чтобы найти хоть какую-нибудь подсказку. Мадам Пинс выслушала меня и посоветовала Продвинутые курсы окклюменции: там, по её словам, объяснялись принципы защиты разума. Итак... Способ, который я выбрал для защиты, являлся очень грубым. В смысле, он работал и весьма хорошо, но автор учебника назвал его «варварским методом». Оказывается, все окклюменты предпочитали борьбу воображения! Буквально воображения. Окклюмент выдумывал в голове защиту, которая могла быть чем угодно, а легилимент — пытался найти способ её прорвать. Допустим, первый создал кирпичную стену... Тогда легилименту придётся заложить динамит, чтобы взорвать её. Ну не бред ли? Такой способ предполагал, что легилимент уже пробрался в сознание и должен был преодолеть защиту, чтобы заиметь доступ к самим воспоминаниям. Мой же просто не допускал вхождения в разум. Легилимент должен был давить на метафорические щиты, чтобы суметь подавить мою волю, но был в этом всём и недостаток — если он сумел их побороть, то ему предоставлялся мой разум в полном его распоряжении. Сама мысль пугала до чёртиков. Я тут же подумал, что первым, общепринятым методом пренебрегать тоже не стоит — кто сказал, что не найдётся маг сильнее меня волей? Поэтому я принялся экстренно выдумывать себе защиту. Это было сложно: с воображением у меня не ладилось всю жизнь, что было плохой чертой при занятии окклюменцией. Мне понадобилась пара недель, чтобы определиться с выбором. Я просто сел перед пергаментом и принялся записывать всё, что требовалось для идеальной воображаемой защиты: во-первых, что-то очень большое; во-вторых, такое, в котором, желательно, не будет ничего, что могло бы помочь вторженцу с разрушением; в-третьих, где совершенно несовместимые с жизнью условия. Где живут монстры? Нет, скорее, где нет чего-то необходимого для жизни... Воздуха! Но вторженец может придумать себе кислородную маску, если маги вообще знают, что это такое. Значит, там не должно быть возможности двигаться чисто физически, а вокруг было бы бесконечное ничего... Космос. Космос подходил идеально. Бесконечная, холодная пустота. В далеке мелькают звёзды, дальние настолько, что до них не добраться даже мысленно. Воздух, как и гравитация, отсутствует — можно лишь бесконечное плыть по пространству, не дыша, и избегать движущихся на световой скорости астероидов. Идея захватила меня полностью, и совсем скоро я её реализовал. Теперь, даже если какой-то мудак и побьёт меня в ментальной борьбе, по прибытии его будут ожидать не стройные ряды моих драгоценных воспоминаний, а бесконечные блуждания по негостеприимному космосу — в одиночестве и навсегда. Точка.***
Провожу пальцем вдоль линии косого шрама, пересекающего спину и чуть покрывающего бок. Как-то спонтанно я решил впервые за долгое время встать перед зеркалом в полный рост и задуматься: а как мои шрамы воспринимают остальные? Со мной-то всё понятно: я знаю их происхождение и не обращаю особого внимания, будь они хоть на лице или заднице. Но что думают другие? Испугалась ли мадам Помфри, когда на далёком первом курсе вместо беленькой детской спинки увидела полотно, исчерченное яростными животными следами? О чём подумала Аманда, видя острую белую линию на челюсти в день нашей первой встречи? Что нафантазировал Грегори Данбар, видя рваные отметины на линии пресса, когда я при нём переодевался после тренировки? Я сам не замечал, как на моём теле появлялись всё новые и новые шрамы. Конечно, дело обстояло гораздо лучше, чем в дошкольное время, когда меня лечил мой отец, а не специально обученная медсестра, но в последнее время они начали заново появляться — видимо, волк скучал в одиночестве. Меня уже спрашивали несколько раз о причине их появления. Обычно я отшучивался, переводил тему, а иногда, если интерес был особенно навязчивым, придумывал что-то про несчастный случай: падение с велосипеда, дикое животное... Иногда даже задумывался о том, чтобы начать накладывать лёгкие косметические чары: некоторые шрамы были слишком серьёзными, чтобы так просто отшутиться бешеной собакой. А ведь когда-то будет человек, которому мне захочется и придётся рассказать правду. Я мало задумывался об этом раньше, когда перспектива отношений была далеко, но теперь, в разгар пубертата... Я стал думать, как поступлю в будущем, если гипотетическая партнёрша спросит, что со мной произошло. Я ведь даже Норману не рассказал, хотя он, вроде бы, мой лучший друг. В тот же день, доведя себя мыслями о будущем, я впервые за долгое время решил сходить в подсознание. Тоска по волку нахлынула неожиданно, а я не смог ей сопротивляться. Он вышел из леса в тот же момент, когда на его опушке появился я. Янтарь в его глазах выделялся на фоне ночных сумерек и бурой шерсти; я не впервые отметил, каким гармоничным и одновременно необычным был его окрас. Волк подрос — наверное, встань он на задние лапы, он был бы как я, что было очень много для животного. Оборотни были крупнее обычных волков, а такие, как я — особенно. — Привет, — бестолково сказал, протягивая раскрытую ладонь. Следующий вопрос был ненамного лучше: — Как ты тут? Морда наклонилась в сторону; уши дёрнулись. Вообще, волка часто мотало от агрессии к симпатии — в последнее время было больше первого. Иногда он кусал меня, отчасти болезненно, а иногда — льнул к руке и позволял гладить, как щенка. Он не был человеком: по его глазам нельзя было понять, что он чувствует. Я осторожно присел на колени и принялся его гладить: почёсывал за ушком, под челюстью, проводил широко вдоль позвоночника... В конце концов волк упал на бок и уложил морду на лапы; наслаждался, насколько я мог понять. — Весь день ходил в лесу, — пробормотал я задумчиво, взглянув на высокие мрачные деревья. — Чем ты там занимаешься? Волк лишь дёрнул ухом и прильнул к моей руке.***
На зимние каникулы я возвращался с опаской. Лайелл аппарировал со мной до дома, где нас встретила Аманда — у них у обоих был отпуск. Он уже предупредил меня в письме, что рассказал ей обо всём где-то в начале года, когда я уже был в школе. Ну, раз уж они ещё вместе, то она его не бросила после таких новостей (что я уже считал удивительным, да простит меня папаша). — Привет, — я коротко обнял её, для чего пришлось наклониться, и подставил щёку под поцелуй. Аманда выглядела и вела себя, как обычно. Обняла за плечи, чмокнула, спросила, как дела в школе... Всё было настолько хорошо, что в конце концов, за ужином, я не выдержал и спросил осторожно: — Так ты, эм, — я прокашлялся, — теперь всё знаешь? Кудри Аманды всколыхнулись. — А... Да, — она коротко взглянула на Лайелла. — Если честно, мне всё ещё трудно в это поверить. Ты тоже... Колдун? — Маг, — педантично поправил Лайелл. Аманда не казалась напуганной или напряжённой. Её уровень доверия с Лайеллом даже возрос — она так и сказала, что рада, что он смог доверить ей такую тайну. Теперь, когда Лайелл не боялся показывать ей наши магические будни, она чаще бывала у нас дома: с интересом наблюдала за самоочищающейся посудой, с восторгом — как чинится разбитая ваза, и каждую минуту заваливала вопросами. «Ты правда колдуешь с помощью волшебной палочки?». «А это не нарушает законов физики?». «Драконы что, существуют?». — Твой учитель — гоблин? — разинула она рот на второй день, расспрашивая меня о школе. Лайелл пропадал в кабинете, заполняя какие-то свои бумажки, а мы сидели в гостиной и готовили салат на ужин. В последнее время мы всё чаще проводили время вместе: я проникался доверием после стольких-то лет. — Полугоблин, — улыбнулся я. — Его зовут Филиус Флитвик. Прекрасный учитель, если тебе интересно. — А насколько он ниже тебя? — Ну, — я задумчиво поднял глаза, затем отошёл от стойки и провёл ребром ладони по пупок: — Где-то вот так. Профессор одного роста с большинством второкурсников, это смешно видеть. — А какие у него ещё особенности? Гоблины страшные? — всё любопытствовала Аманда. — Э-э, ну, чистокровные гоблины очень стрёмные, — поморщился я, вспоминая. — У них зеленоватая кожа, они низкие, в большинстве своём лысые и морщинистые. Но очень умные, так что я их не недооцениваю. А профессор полукровка, так что... От гоблинов, мне кажется, у него только рост и немного острые зубы. Вообще-то, он выглядит мило. — Вау. «Вау» было самой частой реакцией Аманды. Она так искренне и наивно удивлялась всему, что видела и слышала, что я невольно поддавался симпатии. Её реакция была хорошей — гораздо лучше того, что я ожидал подсознательно. Может, на меня повлиял опыт с Хоуп? Она уже знала о магии, но оборотничество не пережила. А как бы Аманда на это отреагировала? Мысль уже не раз посещала мою голову. Скоро — уже следующим летом — она станет мне мачехой. Если я не хочу скрываться в собственном доме, то придётся признаться, и я бы предпочёл сделать это до свадьбы. Кто знает, как она отреагирует на то, что её потенциальный сын раз в месяц превращается в животное? Магия магией, но... Когда я подошёл с таким вопросом к отцу, он лишь потрепал меня по голове — даже ставшая незначительной разница в росте его не смущала — и сказал не беспокоиться об этом. — Это моя забота, Ремус, не твоя. Я жал плечами и соглашался. Легко было положиться на отца.***
Второе собрание Слизней прошло под Новый год. На этот раз оно было крупнее. Слизнорт пригласил многих гостей извне: в большинстве своём это были старые ученики, добившиеся успеха в жизни. Вообще-то, на приём следовало прийти с партнёром, но это было необязательным условием, которое я решил проигнорировать: уж на танец-то я найду, кого пригласить. Тут же нашёл глазами Пауль. В этот раз она была в нежно-голубом длинном платье, на фоне которого закрученные на кончиках волосы по лопатки выглядели особенно хорошо. Я любил и ценил красоту, а Пауль в этот вечер была её олицетворением. Краем глаза отметил, что Джеймс и Сириус на второе собрание не пришли: я слышал, как в общей комнате они жаловались, что «не собираются ходить на это сборище лицемеров». Ну, им это и не надо было: мне были необходимы связи для хорошего будущего, а Поттеры и тем более Блэки и были теми самыми связями, которые все хотят — так что клуб им не важен. Слизнорт по очереди подходил к каждому ученику и вводил в курс дела: знакомил со старыми выпускниками, смеялся, делал обстановку непринужденной... Я не мог не отметить, как грамотно он выстраивал встречи и аккуратно сводил людей, которые, по его мнению, могли быть друг другу полезны (а затем и ему тоже, конечно). Например, меня он представил действующему аврору, человеку по имени Аластор Грюм. Это был высокий, рыжеволосый и крепко сбитый мужчина средних лет; его нельзя было назвать симпатичным и на вид он был суров и хмур, но впечатление определённо производил. — Знакомьтесь, Ремус, это Аластор Грюм, мой бывший ученик, — я удивлённо поднял брови на этих словах. Слизнорт отнюдь не выглядел старым, но, по его словам, клуб существовал уже в двадцатые годы. Учитывая, что на пост профессора принимают только мастеров, а мастерство достигается минимум в двадцать пять, то получается, что Гораций родился ещё в девятнадцатом веке. Сейчас семидесятые. Значит, ему как минимум семьдесят. Подождите, что? Почему он выглядит так молодо? Я бы не дал ему больше сорока, далеко не семьдесят. Может, он омолаживает себя какими-нибудь зельями? А что, рабочая теория: зелья молодости существуют, просто они очень дорогие и сложны в приготовлении. Что мешает мастеру-зельевару готовить их себе? — Аластор действующий аврор, — продолжал заливаться соловьем Слизнорт, пока я жал Грюму руку. Она у него была мозолистая, крепкая — работяги сразу узнаются. — Ты как-то упоминал о том, что можешь пойти в авроры, Ремус? Карий взгляд изучающе по мне прошёлся. — Так и есть, сэр, я думал об этом, — кивнул я, чтобы затем перевести глаза на Грюма и произнести со всей искренностью: — Приятно познакомиться, сэр. Вы не против ответить на мои вопросы? — Взаимно, — голос оказался низок, отрывист. Грюм работал аврором уже семь лет, что, на самом деле, было не так уж много, но он слыл многообещающим бойцом: уже получил орден Мерлина и дорос до Старшего аврора (я честно не знал, хорошо это или нет, но звучало важно). По его внешнему виду и повадкам с ходу угадывалась профессия: экономные движения, строгая поза, военная выдержка... Конечно, далеко не все авроры были такими, но Грюм, видимо, был сильно вовлечён в свою работу. — Скажите, аврорская академия была сложной? — Первое время страдал даже я, — вспомнил Грюм. — Академия сильно отличается от Хогвартса. Инструктора не сюсюкаются, а вдобавок к уровню магии требуется и хорошая физическая форма. Волшебники не любят бегать, — презрительно фыркает он. Действительно, я убедился в этом на собственном опыте. — Но ты ошибаешься, если думаешь, что авроры целыми днями сражаются и ловят преступников, — поморщился он, словно вспоминая нечто неприятное. — Отчёты и документы занимают большую часть времени. Если сравнивать, то четыре дня в неделю ты торчишь в офисе, а один — действительно ловишь преступников. Поэтому мне и не было это интересно. Конечно, я понимал, что любая работа включает в себя и бумажную волокиту, но даже в целом аврорская деятельность была скучной: расследования, унылые диалоги с коллегами, патрули по Лютному переулку... Это звучало грустно и бесперспективно. — Скажите, а почему вы не пошли, допустим, в Боевой корпус? — подошёл я наконец к теме, которая меня действительно привлекала. — Боевой корпус это, в первую очередь, межнациональные конфликты, — нахмурился Грюм, формулируя. — А Аврор это тот, кто может принести пользу гражданам — поэтому я и пошёл в аврорат. К тому же, моя семья уже второй век строит в нём карьеру. О. Теперь всё стало яснее. Наследственность многое значила для волшебников. Дети чаще всего повторяли путь родителей, даже если сами не имели таланта в этой области: их путь был уже проложен, а связи — налажены. Нишевые области уже были заняты определёнными семьями: как, например, волшебные палочки Олливандера или магические фермы Лонгботтомов. Следуя такой логике, мне бы следовало пойти в Отдел магических существ, в котором удобно устроился мой отец, но меня туда не тянуло: у нас были совершенно разные таланты и интересы. Если Лайелл был интеллигентом-теоретиком, то я — грубым практиком. Свой путь придётся прорубать самостоятельно. — Хорошо, сэр, я понял, — кивнул, в очередной раз раздумывая, как же всё сложно. — Скажите, а что нужно для вступления в Боевой корпус? Какие оценки? — «Выше ожидаемого» на ЖАБА по боёвке, чарам и трансфигурации, — до этого момента всё звучало вполне выполнимо. — Это первоначальные условия. Я слышал, что там у них свой экзамен, который предстоит пройти вслед за заявкой на поступление. — А какой возраст на поступление? — Семнадцать лет, не меньше. Лимита нет, но, думаю, после сорока туда будет сложно поступить. Идея звучала для меня всё привлекательнее, пока я не задумался: а в каких, собственно, конфликтах мне придётся участвовать? Я слышал, что на данный момент у Англии, как и всегда, были тёрки с магической Францией и какая-то напряжённость в отношениях с бывшими колониями, но главным оставался внутренний конфликт, тот, что между чистокровными и магглорождёнными. Армия всегда была для меня грязным делом. Конечно, в ней определённо присутствовали достойные люди, но военные действия с человеческими жертвами всегда были мерзкими. В первую очередь ко мне на ум приходили разрушенные дома, брошенные животные и изнасилованные женщины. Это была необычная точка зрения для молодого парня, потому как военных безбожно романтизировали, но она была у меня с детства — должно быть, меня травмировал какой-то фильм. В общем, я не был уверен, получится ли у меня из-за своей жажды боя проигнорировать то дерьмо, которое я буду творить во славу правительства. — Спасибо, что ответили на вопросы, сэр, — признательно кивнул. — Не за что, пацан, — хмыкнул Грюм, сканируя меня взглядом. — Если когда-то надумаешь идти в аврорат — знай, можешь обратиться ко мне. Это было весьма полезное знакомство, душевное спасибо Слизнорту. Затем, стоило расстаться с Грюмом, я переговорил с целой чередой людей, пока наконец не дошёл до того, кто действительно меня интересовал: Пауль. Я с самого начала держал в поле зрения светленькую макушку, наконец-то поймав момент, когда она осталась одна. Пауль отошла к смежному помещению с диванчиками и большим окном, рядом с которым я её и нашёл. — Привет, — шепнул на чистой импровизации, остановившись в метре от неё. Пауль тут же обернулась, округлив глаза от мимолётного испуга, а затем, узнав меня, тут же успокоилась. В близи я лучше рассмотрел её внешний вид: тонкое ожерелье на шее, аккуратное платье с круглым вырезом, короткие пышные рукава... Задумался, а не холодно ли ей в такой одежде. — Ремус? — спросила она ровным лёгким голосом, не выражающим сильных эмоций. — Он самый, — улыбнулся, вставая рядом. Она чуть растянула уголки губ в ответ и вновь взглянула на яркую половинчатую луну за окном. — Любуешься? — Да, — кивнула она. — Захотелось сделать паузу. Пока она говорила, я не сводил с неё глаз. Длинные закрученные ресницы отбрасывали тень на скулы, а верхняя, чуть вздёрнутая губа красиво шевелилась при речи. Нос у неё был небольшим и прямым. Под мягкой линией челюсти виднелась тоненькая родинка. — От людей? — уточнил я, на что она вновь кивнула. — А ты здесь что делаешь? Я не счёл нужным сдерживать следующие слова: — Тебя искал, — Пауль, услышав ответ, удивлённо подняла брови и взглянула на меня. Я непринуждённо улыбнулся: — Увидел тебя и подумал, что в прошлый раз мы славно поболтали. А ещё тысячу раз переглядывались между уроками, но это я упоминать не стал. Вообще-то, мне хотелось в этот же момент признаться в симпатии и попросить о свидании, но я знал, что подобная спешка была бы лишней: девушки, да и в целом люди, боятся чужой напористости (я давно выучил этот урок). — Так... Так и есть, — согласилась Пауль, собравшись с эмоциями. Теперь, когда мы стояли бок о бок, я мог ясно отметить, что макушкой она мне доставала максимум по шею — скорее даже до плеча. У меня что, судьба такая — западать на коротышек? — Как тебе вечер? — задал первый вопрос, пришедший в голову. Учитывая нашу разницу в возрасте и жизнях, общих тем было слишком мало, но я старался. — Скучно, — пожала она плечами со вздохом. — Меня утомляет общение. Интроверт, так и запишем. — Но ты всё равно пришла? — поинтересовался я. — Ага. Я здесь по большей части ради того, чтобы проследить за Лиамом, — она коротко оглянулась в сторону большого зала, но младшего брата, видимо, не нашла. — Иногда он ведётся на провокации и затеивает дуэли на ровном месте. Несносный мальчишка. Несмотря на то, что разница у них была лишь в два года, Пауль была многим сдержаннее него и темперамент у неё был строже. — Хорошо, что существует дуэльный клуб. — Точно. Иначе я не знаю, куда бы он девал свою энергию... — она повернула ко мне голову и улыбнулась, а затем, судя по выражению лица, растерялась. — О. — О? — не понял я и перевёл взгляд туда, куда смотрела она. Над нашими головами висела омела. Она покачивалась и задевала мою голову — должно быть, опустилась со временем, потому как в начале нашего разговора её точно не было. Я перевёл взгляд с неё на Пауль, которая отчаянно медлила. Мысль пришла неожиданно и запустила в теле волнение. — Могу я...? — протянул неуверенно. Пауль опустила неловкий взгляд и, размышляя, отвела его в сторону. Быстро облизнула нижнюю губу, слизывая блеск. По белокожему лицу стремительно разливался румянец; она вмиг стала выглядеть взволнованно. Стала бы девушка так реагировать на того, кто ей совершенно безразличен? Наконец, она чуть повернула голову, показав мягкую щёку и указав на неё пальцем. Я понял её без слов. Пришлось наклониться, чтобы дотянуться до неё губами. Одной рукой я полностью накрыл её плечо, отчего она чуть вздрогнула, но не сдвинулась с места и позволила мне поцеловать её — невинно, целомудренно, в щёку. На ощупь она была мягкой и приятной, отчего я не удержался и чуть провёл по коже носом, вдыхая тонкий вкусный аромат. Боже, благослови омелу и прекрасную традицию целоваться под ней. Когда спустя долгие несколько секунд я отстранялся, Пауль сама притянула меня за воротник и поцеловала уже в губы. Они у неё были пухлые и нежные. Её руки обвили шею, удерживая меня на месте, а рот неумело сминал мой. Мой последний поцелуй был в прошлой жизни — неудивительно, что я поплыл от накатившей на меня эйфории. Пожалуй, это был лучший момент за последние несколько месяцев. Яркий. Спустя полминуты, смотря друг на друга в тишине, я спросил: — Сходишь со мной на свидание?