Сливочное суфле и кофе без сахара

Официант ставит перед Жаном заказ, учтиво кланяется и исчезает так же незаметно, как и появился. Жан стряхивает с себя оцепенение и отворачивается от панорамного окна, через которое так удобно наблюдать за проходящими людьми и разглядывать недавно возведённые постройки. Прогресс виден во всём. Остров постепенно выходит из комы… остров реабилитируется… Жан берёт в руку чашку с дымящимся напитком, и с удовольствием вдыхает запах кофе. Восхитительно. Он делает осторожный глоток бодрящей жидкости и тянется к десерту. Воздушное сливочное суфле на тонком слое бисквита так и просит, чтобы он вонзился в него ложкой. Десерт взрывается сладостью на языке. Крепкий кофе без сахара оставляет после себя горечь. И снова Жана накрывает непрошенное чувство дежавю. Сладкое и горькое. Белое и черное. Всё, как с людьми. Всё, как с ними… Излучающий сияние, непорочный ангел — Марко. И чудом переживший бойню, душевно травмированный, демон-подстрекатель — Флок. Жан скорбно вздыхает. Каждый раз, когда он думает о Марко, его переполняет чувство вины. Марко… Бесконечно добрый, отзывчивый, сочувствующий — он дарил этому прогнившему миру свою чистоту, озарял её светом. Даже его поцелуи казались целомудренными. Лёгкие, почти невесомые: слишком незатейливые и невинные, чтобы стать настоящими. Этим они и ограничивались. Сама мысль о том, чтобы заняться с Марко — этим небесным созданием, сексом, казалась Жану гнусной. Им, пятнадцатилетним мальчишкам, просто нравилось держаться за руки, переплетать пальцы, а после отбоя, лежать близко-близко, и подолгу смотреть друг другу в глаза. Жан сглатывает ком в горле. Воспоминания о робких прикосновениях и смущённых взглядах растекаются тёплыми волнами между рёбер и переходят в саднящую боль от того что он не смог защитить близкого человека. Жан рисовал портрет Марко по памяти. В его комнате он стоит на видном месте и каждый раз, когда Жан возвращается в отчий дом, его встречает всегда чему-то безмятежно улыбающийся юноша с добрыми глазами и веснушками на щеках. Жан отламывает кусочек воздушного десерта и отправляет его в рот. Суфле легко тает на языке, дарит ощущение нежности. Флок был другим. Пламенно-рыжий, мятежный, порывистый, ожесточённый — он, казалось, горел изнутри. Одержимый идеями Эрвина Смита, цепляясь за них, как за последний шанс придать жизни значимости, он будто искал осмысленной смерти. Он так и не оправился после Шиганшины. Пережитое убило в нём человека, но воскресило солдата. А его ораторские способности превратились в грозное оружие. Флок умел говорить убедительно и, будучи проводником воли Эрена, легко зажигал патриотизм в сердцах новобранцев. Жан до сих пор не понимает как, но Флок сумел разжечь и его остывшее сердце — пробудить в нем страсть, вытащить наружу его потаённые непристойные желания, о существовании которых не подозревал даже сам Жан. Их секс больше напоминал поединок. Страстный, жадный, знойный. Флок был нетерпеливым — к черту прелюдии! А ещё громким: и когда выкрикивал свои пылкие речи, и когда стонал под Жаном, срывая голос до хрипоты и выгибаясь навстречу его грубоватым ласкам. Жан помнит, как размазывал по рельефному торсу Флока его сперму и находил в этом почти эстетическое удовольствие. Точно художник, который наносит краски на холст. И Жан расписывался на этом холсте багровыми укусами и засосами. А потом подолгу лежал рядом и перебирал пальцами волосы, казавшиеся красными в тусклом свете свечи. Жан откладывает ложку и делает глоток кофе, пряный терпкий вкус обжигает гортань. Муки совести до сих пор разъедают душу. Как же он не досмотрел? Не успел, упустил момент, не сумел переубедить. Позволил Флоку сгореть в горниле войны… …уничтожил его мечты о возрождении новой Элдийской империи. И снова он рисовал по памяти. Портрет Флока Жан прячет от посторонних глаз, как грязную греховную тайну. Он редко достаёт его и только для того, чтобы освежить в памяти его лицо. С холста на него насуплено смотрит немного сердитый молодой человек с огненной копной волос. Марко и Флок. Сливочное суфле и горький кофе без сахара. Такие разные, совершенно непохожие… Но если бы Жану пришлось выбирать, вряд ли он смог бы. Он дорожил каждым из них по-своему. И не сумел спасти ни одного, ни другого. Всё, что ему осталось, это память. И портреты, как доказательство того, что они существовали в этом мире. Жан допивает кофе, отставляет пустую чашку с черным осадком на дне и отворачивается к окну. Снаружи кипит жизнь: куда-то мчится, бежит, торопится, не поспевает. Торговцы ругаются с покупателями, пытающимися отвоевать лишнюю монетку, на строительных лесах перекрикиваются рабочие. Солнце одаривает остров своим теплом, птицы воспевают приход весны, и буйство цветущей зелени. Люди спешат по своим делам. Что им за дело до двух юнцов, отдавших свою жизнь во имя великой цели? Наверное, так и должно быть. Мёртвым — покой, живым — живое… Жан не согласен. Он не желает расставаться. Не может… Послевкусие, которое оставили после себя Марко и Флок слишком яркое. Даже сейчас, спустя время. Их запах, движения, жесты, улыбки, слова, стремления, мечты. Их присутствие в его жизни. Даже, если всё это приносит боль… он не готов забыть. Потому что пока он помнит, они не исчезнут бесследно.