off to the races

Дэвид Уоррен Эллефсон терпит много дерьма. Очень много дерьма. Кучу дерьма. Гору дерьма. Лавину дерьма. Метрическую ёбанную тонну дерьма. Когда дело касается Мастейна, Дэвид знает, чего следует ожидать. Неважно, какую форму принимает вся эта хуйня, которая случается — будь то пьяный агрессивный припадок, необоснованный приступ депрессии или трёхдневный запой — всегда есть ещё больше дерьма, которое просто нужно перетерпеть. И Дэвид терпит. Он терпит, когда Мастейн бесконечно разглагольствует о Ларсе Ульрихе. Он терпит, когда Мастейн появляется в его квартире в три часа ночи в поисках кого-нибудь, с кем можно потрахаться. А когда Мастейн приходит на репетицию пьяным в стельку в девять вечера, знаете что? Он терпит и это. Как обычно. Но сегодня… Сегодня Дэвид чертовски измотан. Он устал сверх меры. Он уже близок к полному изнеможению от пустой болтовни, притворных стонов и полузадушенного лязга гитарных струн. И когда Мастейн достает журнал, начиная зачитывать кусочки текста и издеваться над дурацким интервью Кирка Хэмметта для Rock Beat, сделанного на прошлой неделе, он изнемогает от ярости, что кипит внутри. Дэйв распластался по дивану, читая статью вслух; журнал скрывает его лицо от глаз, но Дэвид знает, что его губы кривятся в усмешке, когда он впивается в страницу ногтями. Последние десять минут он ведёт своё повествование, безжалостно острит над интервьюером, фотографиями и игрой Хэмметта. Последней каплей становится тот момент, когда он переходит к вялому воспроизведению ответов Кирка. Эллефсон крепче сжимает медиатор в руке, чувствуя, как тёплый пластик втыкается в ладонь. — Кому, блядь, вообще есть дело до Кирка Хэмметта? — огрызается он, прерываясь на полуслове. Мастейн делает паузу, чтобы фыркнуть, — Чё ты такой пиздопротивный, Джуниор? И, блядь, опять это вусмерть заебавшее прозвище. Благодаря Мастейну и его друзьям Дэвид слышит его каждый божий день, оно повторяется из уст каждого встречного фаната, фотографа и интервьюера. Рыжий продолжает пороть всякую херь, и Дэвид чувствует, как его челюсть сжимается. Он переводит взгляд на один из плинтусов в другом конце комнаты. Джуниор. Как будто он какое-то слабое, простодушное дитя. Бесславная деревенщина из Неоткуда-Таун, США. Бесполезный помощник. Проходит ещё пара минут, ещё больше тупых шуток и кривляний. Ник по-прежнему неподвижно сидит за своей установкой, барабанные палочки зажаты в одной руке, и они с Марти делят недовольный взгляд на двоих. Дэвид резко ослабляет хватку. Медиатор выпадает из пальцев, бесшумно приземляясь на грязный ковёр. — Ты вообще сам себя, сука, слышишь? Его слова разносятся по комнате, разрезая атмосферу, как нож. Как будто весь воздух в комнате вдруг стал спёртым. Ник и Марти заметно напрягаются. Когда Дэвид поднимает голову, он видит, что Мастейн смотрит на него сузившимися глазами. На кратчайшие секунды он чувствует, что его сердце тревожно ускоряет темп. — Что-то хочешь мне сказать, Джуни? Он говорит это медленно, мягко, почти зловеще, но его глаза слишком стеклянны, чтобы угроза прозвучала должным образом. На это Дэвид только сильнее сдавливает моляры. Во рту у него кисловатый привкус. — Ты никогда не задумывался о том, что, возможно, если ты прекратишь преследовать Кирка, мать его, Хэмметта, хотя бы на какое-то время, то ты перестанешь проебываться? Снова жёсткое молчание. Ник прочищает горло, — Может, мы, это… — Идите, — категорично говорит Дэвид, пренебрежительно махнув рукой, — Сегодня мы точно нихуя полезного не сможем сделать. Ни Ник, ни Марти не нуждаются в дополнительном разрешении. Они вдвоем смываются из комнаты в рекордное время, и через тридцать секунд Дэвид слышит в коридоре звук захлопнувшейся за ними двери. — Иногда ты можешь быть настоящей сукой, ты знаешь это? — говорит Мастейн с низким бормотанием, опуская журнал на колени. И этого… этого достаточно. — Что, потому что забочусь о делах моей группы? — О, заткнись, блядь, — с усмешкой отвечает Дэйв, — Не моя проблема, что ты ведёшь себя так, будто у тебя палка в жопе. Журнал соскальзывает с его бедра на пол, но он, кажется, даже не замечает этого. Дэвид на мгновение замолкает. Он скрещивает руки, глядя вниз на свои ботинки, не обращает внимания на тревогу, колющую кожу, и голос в голове, кричащий, что нужно повернуть назад, пока не поздно. — Ты ёбаный алкаш, Дэйв, — наконец говорит он, — Ты жалкий мудак, и я сыт этим по горло, — издает горький смешок и вскидывает руки вверх, — Я имею в виду, кому, блядь, есть дело до Кирка Хэмметта? А? Что в нем такого особенного? У нас тут Марти, блядь, Фридман, весь такой блестящий и новый, а ты только и можешь, что заботиться о каком-то парне, который играет в какой-то другой группе. Мастейн усмехается, — Хэмметт — тупой ёбаный твинк, и он… Эллефсон встряхивает головой и встаёт, ножки его стула скребут по ковру. Что-то пытаться сделать бесполезно; не тогда, когда Мастейн ищет драки. — Иди нахуй, мужик, — говорит он, — Просто иди нахуй. Позвони мне завтра, когда протрезвеешь. Он почти доходит до двери. Почти. Мастейн обманчиво быстр, даже когда бухой, его рука ложится на плечо Дэвида, отдёргивая его назад, и прежде чем он успевает попытаться выпрямиться, кулак Мастейна сталкивается с левой стороной его челюсти. Боль взрывная. Он распахивает рот, и отшатывается назад, рефлекторно поднимая одну руку, чтобы закрыть лицо. Он даже не успевает полностью зафиксировать в своём мозгу, что только что произошло, как Мастейн впивается ему в подбородок пальцами. — Ты хочешь, блядь, уйти, Джуниор? — рычит Мастейн, обнажая зубы, как дикий зверь. Его глаза имеют тот бездушный, пустой взгляд, который иногда появляется, когда он вновь прикладывается к бутылке. Если бы Мастейн был трезв, Дэвид знает, что у него не было бы ни единого шанса. Но вот так? Ну, может быть, он тоже хочет драться. — Да, — холодно говорит он, руки скручиваются в кулаки, — Да, я хочу, сука, уйти. Это не первый раз, когда Мастейн бьёт его, и уж точно не последний. Дэвид может и вырос на ферме, однако, он сильнее, чем многие ожидают. После пары ударов он всё равно остаётся на ногах. Но это первый раз, когда он развернулся и ударил в ответ. Это не достойная восхищения схватка. Дэвид не обучен боевым искусствам, как Мастейн, и у него нет преимущества в росте; единственное реальное физическое превосходство, которое у него есть — это опьянение Дэйва, но этого достаточно, чтобы дать ему уверенность в себе, чтобы ринуться в бой, грациозно нанося удары по любой части, до которой он может дотянуться. Используй слова, говорила ему мать. Мастейн продолжает пытаться схватить его, но Дэвид быстро уворачивается. Он машет руками и ногами, бьёт, как ребенок, без отточенной техники; даже вот так, Дэвид не забывает, что правильная сдержанность может означать разницу между синяком на челюсти и сломанной рукой. Дэйв задыхается, когда он наносит ему сильный удар в живот. От силы удара он наклоняется вперед и теряет равновесие, ненадолго спотыкаясь, делает шаг или два назад, затем падает и увлекает за собой Дэвида, грохаясь на пыльный ковёр. Они тяжело приземляются, в куче конечностей, продолжая бороться. Локоть Дэвида соприкасается с носом Мастейна, и вдруг по всему его подбородку, по его щеке, по коже шеи течёт кровь. Эллефсон по-прежнему сверху, его бёдра плотно обхватывают бёдра Мастейна, пытаясь удержать превосходство. У него стояк. У Дэйва тоже. Дэвид чувствует, как член прижимается к его заднице сквозь джинсы, когда они борются, кулак Мастейна неуклюже попадает по голове, и причём не слабо, в башке начинает звенеть. Они оба задыхаются. — Успокойся, блядь, — рычит Дэвид, всё ещё крепко держа его, пытаясь заставить его не двигаться. Мастейн плюёт ему в лицо, — Пошёл ты, — рычит он, произнося слова невнятно, но его попытки освободиться становятся менее резвыми, — Ёбаный слабак. Дэвид наносит ещё один удар по его рёбрам. Дэйв хрипит, делая последний рывок, чтобы попытаться перевернуть их, но они не сдвигаются с места. — Что ты собираешься делать теперь, трахать меня? — взрыкивает Мастейн. — Это то, что ты хочешь? — шипит Дэвид. Прежде чем он успевает задуматься о том, что он делает, он протягивает руку вниз, лапая Мастейна между ног. Это неправильно. Это так, так неправильно. Лицо Дэйва в крови, волосы в беспорядке, на коже расцветают розовые пятна, где завтра появятся синяки, и почему-то он всё ещё красив. Возможно, он — самое вредное, разочаровывающее и упрямое человеческое существо, которое Дэвид когда-либо встречал, но он всё ещё пиздецки красив. Прежде чем Мастейн собирается спиздануть что-то, Дэвид наклоняется и слизывает эту никчёмную реплику прямо с его рта. Его язык тяжелеет от густого, металлического вкуса крови и чего-то ещё — водки, затяжной горечи сигарет. Дэвид целует его крепко, пока он не вынужден отстраниться, чтобы отдышаться. — Ты этого хочешь? — повторяет он, не в состоянии нормально вдохнуть. Мастейн ухмыляется. Его зубы ослепительно, ужасающе белые на фоне красного, — Ты хочешь, чтобы я умолял, Джуниор? — Не называй меня так, блядь. — Неженка. — Тогда найди кого-нибудь другого, кто будет здесь с тобой. — Мне комфортно и так. — Конечно же, блядь, — бормочет Дэвид, и вдруг он начинает возиться с ширинкой джинсов Мастейна, распахивает их, тянется внутрь, чтобы обхватить рукой его член и насладиться ответным всхлипом. — Скажи мне, — шипит он, наклоняясь ближе, — Кирк Хэмметт когда-нибудь делал это для тебя? Его рука ускоряется. Она слишком сухая, слишком быстрая и слишком тугая, но ему плевать. Взгляд Дэйва мрачнеет. — Он оправдывался за тебя? А? Он убирал твою рвоту с пола? Он потратил годы своей жизни, защищая тебя, говоря всем, что тебя просто неправильно поняли? Под ним Мастейн хрипит и дёргается в знак неповиновения, собираясь с силами, чтобы выгнуться навстречу ему. Дэвид хватает его за запястья и прижимает их к полу. Он чувствует себя чертовски ненормальным. Его мысли искажены и затуманены гневом, ревностью и чувством жгучего отчаяния от того, что Дэйв наконец-то видит дальше собственного носа и понимает, как ему хорошо. — Меня заебало это всё, — рычит он, наклоняясь так близко, что их лбы почти соприкасаются, — Мне надоело, что ты строишь из себя жертву, надоело защищать тебя, когда ты этого не заслуживаешь. И меня… Он сглатывает, опуская взгляд. — Меня тошнит от мысли о том, что если бы Кирк свалил сегодня и Ларс позвонил, чтобы попросить тебя вернуться, ты бы бросил нас в одно мгновение. Он чувствует, как его гнев ослабевает, когда он смотрит на Мастейна под ним — на его бледную, окровавленную кожу и веснушки на щеках, на бдительное напряжение его мышц, на жалкий скрежет его пальцев по ворсу ковра. — Тебе не нужна Металлика, — шепчет ему Дэвид, незанятая рука поднимается, чтобы убрать с его лба мокрые волосы, — Они тебе больше не нужны. Он повторяет это снова и снова, наклоняясь, чтобы выдохнуть эти слова ему в шею, как мантру, пока его запястье работает в постоянном темпе, доводя бой до конца. Когда их взгляды сталкиваются, глаза Дэйва блестят от неразборчивых эмоций. Он непривычно спокоен, лежит, смирившись, и позволяет Дэвиду делать всё, что угодно. В любом случае, проходит не так много времени, прежде чем он кончает: его бёдра один раз сдвигаются, живот напрягается, а затем его губы раскрываются в беззвучном, дрожащем вдохе, когда он изливается в кулак Дэвида и на свой собственный торс. Дэвид сидит неподвижно несколько секунд, навалившись на Мастейна, давая осознать, что он только что сделал. Он должен что-то сказать, думает он. Он должен извиниться. Он должен сгладить ситуацию. Он должен быть дипломатичным, вежливым и приветливым, продолжать прогибаться, как обычно. Но он не делает ничего из этого. Он вытирает руку о рубашку Дэйва, затем встает и уходит, по пути прихватив свой пиджак. Он оставляет Мастейна лежать на полу с окровавленным носом, расстёгнутыми штанами и высыхающей на животе спермой. Когда Дэвид приходит в студию на следующий вечер, того журнала нигде нет.