У меня болит живот - значит кто-то в нём живёт

Эта боль не проходила несколько дней. В среду Антон понуро опустил взгляд в пол, когда муж увидел пустую пачку из-под чипсов — тот не то чтобы ругался, но для приличия недовольно ходил и причитал минут пятнадцать. И поэтому вечером, когда тяжесть после ужина не проходила, тот поджимал губы и молчал. Попов ведь снова завёл бы свою шарманку про безалаберное отношение к собственному здоровью. И не дай бог потянул бы свои загребущие ручонки к его неприкосновенным запасам сладкого и вредного. В четверг лучше не стало, хотя Антон приличия ради съел пару ложек овсянки, заботливо приготовленной любимым. Даже выпил несколько таблеток активированного угля — он ведь от всего помогает, да? В итоге весь день воротил нос от еды и сразу же скрутился пополам, не успевая долететь до туалета, когда Арсений вечером дыхнул ему в губы недавно выпитым латте. Шастун долго хныкал, сидя в комнате. Боль не проходила. Горло сводило спазмами и во рту ещё как будто ощущался привкус рвоты, хотя он уже и зубы почистил, и прополоскал рот, и даже выпил лекарство от тошноты, которое Арсений как будто наколдовал. Вообще-то дома всегда было много подобного — проблемы с желудком у Антона возникали часто. Антон сидит белый, как лист бумаги. Обессилено заваливается на плечо Попова, чтобы просто чувствовать его. Арсений ведь сразу всё понимает — обнимает за плечи, прижимая чуть ближе к себе, целует, куда дотягивается — недалеко от брови. И свободной рукой то перебирает спутанные кудри, то стекает по рукам мужа вниз, к животу, поглаживая медленными круговыми движениями. Шастун закрывает глаза, и потому теперь вообще никак не понять, что он чувствует. На лице нет складок, он даже не морщит нос, но это ничего не значит. Арсений знает — Антон словно все двадцать четыре года играет в бесплатную — и самое главное, беспроигрышную — рулетку болезней желудка или кишечника. Вряд ли кто-то из них вспомнит, когда это началось. Мама Шастуна когда-то говорила, что тот страдал чуть ли не с пелёнок — то колики, то тошнота. Ей было так тяжело подобрать питание для малыша. Тётя Майя устало улыбалась, когда рассказывала это, но тогда Антону было уже двадцать. А всё его детство, глядя на то, как сын плохо питается и медленно набирает вес, она плакала. Антон ненавидел врачей. Но не мог смотреть то, как понемногу что-то в глазах мамы меняется. Она словно ломалась, утопала в чувстве вины и беспомощности. И он просто шёл в который раз на какое-нибудь УЗИ. Он не хотел слышать, как она за стенкой плачет. В школе стало только хуже. Администрацию и классного руководителя не волновало, что Антон болезненный ребёнок, что ему многое нельзя. Раз сказано стопроцентное школьное питание — значит, будь добр, заткнись и ешь. Особенно в младших классах. Пока в мальчика чуть ли не насильно впихивали гречку с котлетой и гороховый суп, тот лишь начинал всё больше ненавидеть еду и своё питание. Когда в средней школе его высмеивали одноклассники за то, что мама складывает ему с собой еду в контейнер, Антон продолжал утопать в своей ненависти. Несколько дней без еды — потому что заботливо приготовленный и собранный мамой обед оказался и на полу, и на голове — и Антон подумал, что, в принципе это не так уж и нужно. Раз он не ест, то и желудок не болит. И мальчишки не смеются. Кто же знал, что станет только хуже? Точно не Антон. — Антош? — Попов проводит пальцами по щеке, вытирая слёзы. — Так плохо? — У-у, — Антон неопределённо мотает головой. Не хочет волновать любимого. Пару дней назад тот прилетел с работы такой счастливый: полвечера щебетал про проект, за который боролся несколько месяцев. Это не просто стопроцентное повышение, если заказчик не найдёт к чему придраться, но и исполнение маленькой профессиональной мечты Арсения. Если сейчас Шастун скажет, что ему плохо, тот ведь бросит все дела, будет с ним сидеть. Антону хочется, но это слишком эгоистично. Он слишком часто болеет, чтобы на каждую такую ситуацию бурно реагировать. — Просто устал. Несколько дней не проходит, — Шастун кладёт руку поверх арсеньевской, что уже вернулась и ласково наглаживала живот. Попов тоскливо поджал губы — это просто сложный период, который им нужно пережить. И он готов поддержать мужа, помочь ему всем, чем только может. Антон кончиком пальца рисовал какие-то узоры на тыльной стороне ладони Арсения. Какой чудесный; ласковый даже в такие моменты. Надеялся, что любимый расслабится и успокоится, а то так никаких нервов не хватит. Но Попов будто онемел, застыл. Антон почувствовал, как тело мужа напрягается. — Что-то случилось? — Шастун резко оторвал голову от плеча. Сначала ему показалось, что его снова вырвет, потом немного закружилась голова от резкой смены положения. Потребовалось немного времени, чтобы сфокусировать взгляд на Арсении. — Я просто… Глупости, Тош, — Попов спохватился, что перепугал резкой сменой настроения Антона. Он сел удобнее, обеими руками беря лицо мужа. Гладил его, успокаивал. Одна ладонь перешла по линии челюсти к шее, а оттуда — на затылок, зарываясь в волосы. — Я просто подумал, а если ты беременный? — Ты чего это вдруг? — Шастун нервно хихикнул. Он положил руку на живот и пытался понять, что происходит внутри него. У него уже был и гастрит, и начальная стадия язвы, и с десяток отравлений, разные боли кишечника… Беременность — никогда. Что в такой момент он должен ощущать? Антон едва ли понимал, чувствует ли он что-то необычное, новое для себя. Можно было бы позвонить маме и спросить, но зря беспокоить её не хотелось. Он так и завис со сложным выражением лица. Даже если внутри него сейчас растёт маленькая жизнь, то как ему почувствовать это? А если да? Господи, как же он такой глупый сможет заботиться о ребёнке? — Тош? Ты как будто побледнел ещё больше. Всё нормально? — Да… — неуверенно проблеял Антон. — Я просто задумался о том, что ты сказал. Ну, каким же папой я могу быть, если ничего об этом не знаю? Чувствую себя глупо. Антон не чувствует, что Попов его понимает. В принципе, ничего удивительному — альфы не беременеют, не рожают, а некоторые даже о ребёнке позаботиться не то, что не могут — просто не хотят. Арсений не тот случай. Хоть он никогда и не говорил о том, что мечтает видеть своего омегу с большим круглым животиком и маленького ребёнка, похожего больше на любимого, чем на него самого, Шастун знал, что в этом плане муж надёжный. По крайней мере, убеждённость Антона в этом помогала ему немного успокоиться. Арсений улыбается. Кладёт руку поверх ладони мужа, всё ещё лежащей на животе. Теперь он чувствует, как похолодели пальцы от нервов. Зря он, наверное, разволновал Шастуна — а если и в самом деле беременный? Он слегка сжимает руку, как бы без слов стараясь поддержать, приободрить. Что бы там ни было, он будет рядом. А сам даже не успевает понять, как начинает пахнуть по-другому. Пытается со всех сторон окружить своего мужа собственным запахом: он немного мягче обычного. Антон любит, когда любимый не словом, не взглядом и даже не действием — одними только своими феромонами — способен успокоить. Его запах ощущается сейчас так, как их свидание в домике на берегу реки. С одной стороны тогда был лес — словно непроницаемая стена, которая защищала от всех неприятностей, от города, где много шума и усталость. С другой стороны — вода. Виден противоположный берег, но сосны на нём казались совсем мелкими. Словно их можно было сорвать, как цветы в поле. В тот момент у них у обоих были выключены телефоны; они сидели на песке. Антон — в объятиях Попова, откинувшись на его грудь. А на безымянном блестело только что надетое серебряное кольцо — Арсений сделал предложение. И беззастенчиво целовал плечи жениха, пока вода розовела в закате, а на другой стороне реки всё ярче загоралась маленькая искорка разожжённого кем-то костра. Сейчас почти так же. Антон забывается в этом запахе, расслабляется и проваливается в объятия любимого. Арсений делает всё это неосознанно — механизмы организма сами по себе заботятся о выбранном им омеге из-за одной только мысли о том, что тот носит ребёнка. — Тош, а может мне сбегать в аптеку за тестом? Арсений целует мужа в затылок. Тот заметно вздрагивает, но не напрягается — в конце концов, даже если тест будет положительным, они ведь не три недели вместе. Они уже семья, а значит могут вместе взять ответственность за малыша. — Ну… Эм, давай? — неуверенно. Арсений в аптеку и назад летит на какой-то сверхзвуковой скорости, чтобы не оставлять Антона одного надолго. Тому немного легче, когда муж рядом, не выкручивает во все стороны, поэтому Попов надеется, что вечером в спальном районе обойдётся без очередей. Глядя на его преисполненное, счастливое лицо, на котором по-глупому расплывается улыбка, пока он говорит, что ему нужно, фармацевт даже поздравляет будущего отца. А тот, полный какой-то странной надежды, хватает ручки пакета с несколькими разными тестами и торопится домой. Вообще-то это странно — Арсений долго думал, что ещё ни морально, ни физически, ни даже финансово — ни с какой стороны не готов быть родителем. Всё-таки это большая ответственность, это, чёрт возьми, навсегда! Но сейчас он уже не чувствует страха, который был раньше. Он окрылён. Ему не кажется, что они не справятся; он не думает о том, что это поставит крест на их любви и окончательно утопит их в бытовухе. Попов ни о чём конкретном не думает. Его мысли разбегаются во все стороны, не фокусируются на чём-то конкретном и он даже почти перебегает дорогу на красный свет. Его отрезвляет гудок автомобиля — Арсений сам себя после этого успокаивает, поглаживая по груди. Там где-то загнанно бьётся сердце, кровь быстрее начинает циркулировать и в кончиках пальцев отдаёт жаром. Антон, поднимаясь с дивана, бегло чмокает мужа в губы и вскользь гладит по руке — просит успокоиться. Ещё ничего не понятно, незачем так бурно реагировать на ребёнка, которого, возможно, и нет. Ожидая в ванной результаты теста, Шастун не знает, чего хочет больше — одну или две полоски. В груди клокочет страх, ладошки покрываются холодным потом и, ощущая очередной рвотный позыв, он уверен, что это нервное. С тремя одинаковыми результатами на разных тестах он идёт в спальню к мужу. Немного тревожится и мнётся в проходе, будто не он пару минут назад видел, каким воодушевлённым был Арсений. Господи, да как он вообще может сомневаться в этом человеке, если тот выбрал его, полюбил даже таким — болезненным, проблемным, пугающе худым и очень неуклюжим. Арсений кружит омегу до тех пор, пока тот не начинает хлопать по его плечам, напоминая о том, что его так скоро стошнит. И смотрит на любимого человека таким благодарным взглядом, что хочется закрыть лицо ладонями — слишком смущает. Будто насквозь. Долго целует, не может нарадоваться. Словно не по-настоящему. Арсений почти не верит в то, что это всё правда, ведь они всегда предохранялись. А потом вдруг на секунду замирает. Вспоминает последнюю течку Антона и, не сдержавшись, целует мужа в губы. В щёки. В нос. Несколько раз в шею. И снова в губы. Боже, это было так прекрасно. Секс с Шастуном что-то вроде отдельного вида искусства для Попова, ведь он никогда не слышал ни от кого из своих партнёров более сладких стонов. Антон чувствительный всегда, особенно когда эмоционально на пределе. Но во время течки с его телом происходит что-то запредельно невероятное. Он абсолютно расслабляется и целиком вверяет своё тело в руки супруга. Через пару часов, когда голод утолён, а смазка на какое-то время не выделяется, давая им обоим шанс передохнуть до следующего позыва, он даже не помнит ничего. Словно не он только что разнежено лежал на кровати, ухватившись руками за волосы Попова, пока тот его вылизывал. Словно не он дрожал от каждого влажного прикосновения и поцелуя, рефлекторно сводя бёдра, из-за чего Арсений иногда даже не мог отодвинуться, чтобы вдохнуть и полюбоваться. А было чем. Стоило ему отодвинуться от мужа, как тот переворачивался на бок и, прижимая к себе ноги, дрожал. У него сокращались мышцы живота, чётко виднелись косточки, а в такой позе — позвоночник особенно. Арсений любил пересчитывать их губами, языком, лёгкими укусами — Шастуна где-то чуть ниже лопаток начинало гнуть дугой, что теперь виднелись рёбра, а от прикосновений в районе поясницы становилось слишком хорошо. Антону нравилось, когда Арсений ласкал языком или губами его соски. Но в течку Попов даже не пытался их трогать. Каждое прикосновение отдавалось болью, и это не про ту, которая граничит с удовольствием. Это про ту, когда Шастун вскрикивает и сворачивается клубочком, пряча влажные глаза в подушке. Арсений знал Антона наизусть. Знал, что его губы почти не смыкались. Облизывал их, прикусывал. Пересохшие от дыхания, они трескались от прикосновения зубов. Их поцелуи с привкусом крови никогда не пугали, потому что это было не от боли. Больше всего Арсению нравилось ухаживать за мужем после секса. Когда напряжение перед финалом уходило из каждой клеточки тела, когда руки и ноги дрожали от полученного удовольствия, а сам Шастун выглядел на удивление маленьким и совершенно беспомощным. Арсению нравилось укрывать любимого своим запахом. Относил в ванную, где в тёплой воде смывал пот и свои слюни. А потом усаживал на стиральную машину, вытирал мягким полотенцем и одевал. Всегда в свою одежду — рубашку или свитшот, шорты, тёплые носочки — Антон после бурного оргазма был не только разнеженным и податливым, а ещё очень уязвимым. Мёрз, хныкал, если Попова долго не было, и жался к нему всем телом. А запах мужа успокаивал, дарил ощущение присутствия, пока касания тёплых ладоней эхом отдавалось по распаренному телу. И всегда наносил Шастуну бальзам для губ. В кровати он массировал ноги, чтобы мышцы не забились и не болели потом. Обязательно перевязывал колено эластичным бинтом — у Антона была когда-то травма. И хотя он убеждал, что всё давно прошло, боли иногда его тревожили. Арсений просто не хотел, чтобы выскочили какие-нибудь осложнения. Сейчас, когда Антону всё ещё нехорошо, когда его мутит и тянет постоянно в сон, лишь бы сбежать из этого ежедневного кошмара, Арсению совсем немного стыдно, что он, вероятно, в порыве забыл про презервативы. Они ведь не говорили об этом раньше, но ощущая как любимый укладывается к нему на плечо и трётся щекой о грудь, он рад. Перебирая кудри, он рад. Чувствуя, как глубоко и размеренно начинает дышать муж, он рад. Рад, что так сложилось. Что его Антон носит под сердцем малыша. Их малыша. Утром Антону как будто лучше. Он пьёт травяной чай и ест йогурт и даже не подаёт признаков того, что его вырвет. Хоть Арсений и обеспокоено выражает протест, Шастун всё же собирается на работу. Вечером они поедут к врачу. От одной мысли об этом Антон нервничает — тесты, хоть и редко, но всё же могут ошибаться. А когда врач скажет, что внутри него и правда развивается маленькая жизнь, то назад дороги уже не будет. Удивительно: некоторые пары годами пытаются, желая этого всем сердцем, а получают те, кто даже этого не ждал. Ближе к обеду Шастуну снова нехорошо. Его немного мутит, а ещё кружится голова, поэтому он идёт к туалету вдоль по стеночке, надеясь, что нигде не завалится.

***

Арсений заканчивает встречу с клиентом, когда у него звонит телефон. Странно, Антон редко звонит в рабочее время — не хочет отвлекать от работы, да и у самого завалы бывают такие, что некогда носа от компьютера поднять. Да, он может иногда в обеденный перерыв скинуть пару мемов в телеграме, но чтобы прям позвонить — вряд ли. Попов встревоженно смотрит на экран телефона, который в беззвучном режиме подаёт признаки жизни. И, кивнув своему помощнику, чтобы заканчивал всё сам, бегло извиняется и выходит. Так и застывает в коридоре с поднесённым к уху гаджетом, пока мягкое приветствие и улыбка растворяются в воздухе. Голос на том конце не Антона, и кадык нервно дрожит, пока Арсений медленно сглатывает вязкую слюну. Только и успевает проблеять что-то про номер больницы и чтобы врачей предупредили, что омега беременный, а сам скидывает звонок и бежит к начальнику. Ему срочно надо уйти отсюда. Где-то там его мужу плохо — его снова тошнило, и в этот раз было сильно хуже. Слабость накатила неожиданно, головокружение застало его в коридоре, так что ему повезло в какой-то степени — это был не рабочий опенспейс, где он запросто мог приложиться головой о стол или тумбочку. Только это не успокаивало Арсения. Он ехал, нервно дёргая руль. Ругался на других водителей, на светофоры. На себя, что не сумел уговорить Антона остаться сегодня дома. Тревожность росла с каждой минутой, пока Попов медленно добирался до больницы. Антон ведь там совсем один. Лежит на кушетке и плачет, наверняка. Арсений вспоминает их ленивые утренние поцелуи, которые ему удавалось урвать между ванными процедурами и быстрым завтраком, потому что Антон не любит рано вставать. Он скорее кот — растянется на кровати, вытянув лапы, и будет спать, уткнувшись носом в подушку, пока кое-кому не придётся взять на себя роль обидчика и скинуть его с кровати. Попов честно не воспринимает его за ребёнка и не пытается взваливать на себя всё — они ведь «и в горе, и в радости» — то ли как пела Максим, то ли как стереотипным голосом вещала женщина в загсе. Попов не называет его этими тошнотворными «Малыш», только если в постели и только по просьбе мужа. Арсений честно не воспринимает любимого человека за маленького беспомощного котёнка, но у всех бывают моменты слабости. Когда Антону плохо и больно, он становится именно таким — хрупким и ранимым; каждая мелочь воспринимается им как трагедия мирового масштаба. И Попов боится, как бы слова врача супруг не воспринял как смертный приговор. Антон запах Арсения в больнице чувствует за всеми медикаментами. Ещё не слышно шагов у палаты, а родной аромат уже обволакивает его, словно ещё до собственного прихода он хочет обнять и приласкать любимого, утешить и спрятать от страшного несправедливого мира. Но это не помогает — Шастун плачет громко, навзрыд. Ни разу не ребёнок, просто напуган и потерян. Как он будет смотреть в глаза мужа теперь? Что он ему скажет, когда тот зайдёт? Это будет вот-вот — судя по усилившемуся запаху, он близко. И это страшно. Не будет же он ругаться, правда? Антон утирает лицо ладонями и пытается успокоиться, чтобы не встречать мужа зарёванным, но получается плохо. Кто-то другой — не Арсений — сказал бы «рёва-корова» и показал язык. Но Арсений не такой, он не может дразниться, когда любимый в таком состоянии. Шутить и подтрунивать в их семье принято только по-доброму и только тогда, когда они оба чувствую себя отлично. Не сейчас. Потому что сейчас у Арсения почти трясутся руки от волнения и он несколько раз вдыхает-выдыхает, чтобы просто утихомирить маленького человечка внутри, который только и делает, что бегает и кричит: «Спасите! Помогите! Убивают!». Шастун лицо прячет в ладонях, пытается отвернуться, спрятаться от взгляда мужа, но не может. Рвано дышит, улавливая заложенным носом любимый запах, ещё больше начинает хлюпать и просто тянется в сторону Попова. Если бы не знал, что его поймают прямиком в тёплые объятия, то может быть и испугался бы навернуться с больничной кровати. Но он не думает о том, что могло бы быть — просто утыкается мокрым носом в шею, стекая вниз, к вороту футболки. Шея Арсения покрывается мурашками, когда дорожка из слюней и соплей подсыхает на сквозняке. Сегодня Антону можно всё. Пускай отпускает себя со всеми тревогами и беспокойствами и просто капризничает. Попов принимает это решение за секунду, чувствуя невнятное бормотание вперемешку со всхлипами, различая там лишь что-то подобное на «Арс». — Маленький, — ласково шепчет в макушку, оставляя руку между лопаток. Антон немного отстраняется, руками хватаясь за плечи и смотрит. Долго так, внимательно. А глаза мокрые, красные, так и хочется повалить его на подушки, укутать в плед и оставлять короткие поцелуи по всему лицу. Хочется хоть как-то помочь. А Антон смотрит и нижняя губа у него совсем по-детски дрожит. Он пытается скрыть это, взять под контроль собственное тело — поджимает губы, но это никак не помогает. И правда словно маленький. Арсений отмечает для себя это с какой-то удивительной нежностью. — Расскажешь мне, что случилось? — второй рукой тянется к щеке. Собирает подушечками пальцев вдруг скатившуюся слезу, вытирает мокрые дорожки. — Боже, когда мне сказали, что ты потерял сознание, я сам там чуть не упал. Ты не ушибся? Арсения разматывает. Как же он испугался. В тот момент ещё даже мог не осознавать, но сейчас всё-таки доходит — альфа внутри него так доверился результатам тестов на беременность, что все его чувства обострились, как если бы он и в самом деле заботился о двоих. Ведь внутри любимого мужа растёт маленькая жизнь. Настолько хрупкая, что может оборваться в любой момент. Антон шумно выдыхает и зажмуривается, выдавая: — Его нет, Арс. — Кого? — Малыша нет, — шумно сглатывает. Как-то инстинктивно сжимает в пальцах футболку Попова и даже не смотрит на него. Боится увидеть там страх и сожаление. Боится, что это всё разобьёт сердце Арсения. — Я не беременный, — чувствует, как мышцы под пальцами напрягаются. — Все тесты показали ложный результат. Арсению нужно несколько секунд, чтобы переварить сказанное. Слава богу, что Антон не журналист — с его умением подавать информацию, его бы быстро уволили за фейки, хотя это совсем не так! Он просто формулирует как-то по-своему, не врёт даже. Просто так получается. Попов выдыхает и падает лбом на плечо мужа. — Ты расстроен? — Антон пытается уловить настроение любимого, но тот пахнет всё так же — успокаивающе. Шастуна кроет от этой уловимой для него одного заботы; он хочет ближе, чтобы прижаться к груди и слушать, как стучит сердце. — К хорошему быстро привыкаешь, — усмехается Арсений, целуя Антона в плечо до того, как сесть ровно, чтобы видеть глаза напротив. Улыбается влюблённо, словно они на третьем свидании. — Мне нравилось думать, что ты беременный. Ну ты сам представь: твой любимый человек носит под сердцем вашего малыша. Конечно я был рад услышать такую новость. Антон неосознанно начинает чувствовать себя виноватым перед Поповым. Хотя его вина в случившемся минимальная — это всё таблетки. О подобном врач не предупреждал, наверное из-за того, что они никогда и не планировали — на все вопросы о детях отвечали отрицательно. Чёрт. Шастун сжимается весь в напряжении. Смотрит загнанно, с сожалением. Арсений хочет приласкать его как котёнка, прижать к себе и никогда не отпускать. Хочет, чтобы Антон без слов понял, что не виноват ни в чём и никто ругаться не будет. — Но Антош, мы ведь его не потеряли. Так что единственный повод для моего расстройства — это ты в больнице. А остальное мы обсудим и решим, когда ты будешь здоров, хорошо? Антон перестаёт слушать почти сразу. Потому что Арсений говорит «мы» — и Шастуна разматывает. Арсений не вешает всю ответственность на него одного, не отстраняется от малыша, который мог быть просто маленьким эмбрионом, набором клеток внутри омеги. Он берёт на себя роль родителя, роль ответственного перед этим чудом внутри ещё до рождения. Антон почти плачет, когда думает о том, что из Попова вышел бы потрясающий отец. Почему у них до сих пор нет детей? Антон пренебрегает всеми указаниями врача. Одеяло, сбитое в кучу, чуть не падает на пол, но Арсений успевает его схватить, уложив его «в ногах». А сам кое-как успевает словить Шастуна, который решил перебраться на него с руками и ногами, обнимая так крепко, как только может. Арсений тоже. Прижимает, зарывается пальцами в волосы на затылке, оставляет пару чмоков где-то на лбу, у линии роста волос и просто хочет снова назвать его «маленьким». Что у него сегодня в голове? Только Шастун, который со своими длинными конечностями пытается сжаться до размеров xs, чтобы просто быть полностью закрытым Арсением. И пока они вот так уютно сидят, словно просто собирались вечером посмотреть телевизор, Антон немного рассказывает. Что ему стало плохо на работе и закружилась голова. Про то, что в коридоре до того, как упасть, увидел огромные глаза начальника, который что-то кричал — тот потом сказал, когда Шастун уже пришёл в себя, что был просто в шоке с побелевшего сотрудника, шатающегося как верхушка высокой сосны на ветру. О том, что врач опроверг вероятность беременности. — Просто из-за таблеток, которые я пил недавно, подскочил ХГЧ. Поэтому все тесты были положительные, — Антон уже не звучал так беспомощно. Говорил спокойно, потому что знал: с Арсением ему ничего не страшно. Арсений всегда тут, на его стороне; будет крепко держать за руку, будь то серьёзная проблема или длинная очередь на сдачу крови. — А так у меня просто обострение гастрита. — Не говори об этом так, будто в этом нет ничего такого, — Арсений слышит, как Антон на это только фырчит ему куда-то между шеей и челюстью. Понимает, что эта проблема, которая преследует Антона всю жизнь, но не может относиться к этому менее серьёзно только потому, что муж периодически лечится от подобного. Не может, потому что это его любимый Антон — и его в такие периоды чуть ли не наизнанку от рвоты выворачивает, сильно знобит. А смотреть на то, как по усталому лицу с немного впалыми щеками текут слёзы, он не может. Потому что его Антон — солнечный, позитивный, хоть иногда и загоняется. А видеть его разбитым болезнью морально тяжело настолько, что боль становится физической. — Прости, мне следовало сразу вызвать врача. — Арс, выдохни, — непонятно теперь, кто у кого в объятиях пытается спрятаться. — Я не маленький и сам чуть что могу вызвать скорую, — Шастун целует несколько раз вдоль линии челюсти. Арсений чуть отодвигается и смотрит сверху вниз. Антон улыбается, когда у его очаровательного мужа с парой тысяч подписчиков в инстаграме с такого ракурса виднеется второй подбородок. Такой ракурс фолловеры не видели и никогда не увидят, потому что это (не)идеальная сторона Попова не для всеобщего обозрения. Но Шастун тащится от всего этого. Особенно от довольной улыбки любимого. — А я тебя таким и не считаю, — Арсений вопреки всем своим словам смотрит на Антона так, словно увидел прелестного ребёнка, который играется с тремя плюшевыми котами в семью. Он пальцем делает ему «тык» в нос. — Просто я хочу заботиться о тебе. Хочу, чтобы ты никогда не смог даже на секунду подумать, как тебе быть, когда плохо. Потому что даже на работе с выключенным звуком в телефоне я рядом. Ладно? Антон не понимает, что внезапно нашло на Арсения. Не понимает, что в своей голове Попов не может отвязаться от мысли, что его муж мог пострадать ещё больше, потеряв сознание. Что, будь он и в самом деле беременным, малыш тоже мог пострадать. Боже, да какой ребёнок — Антону было сильно плохо, а он даже не подумал сразу позвонить. Арсений не винит и всё понимает: у Шастуна работа, свои обязанности и жизнь вне их брака, вне их квартиры. Просто это сложно — видеть, как близкий человек мучается, и не знать, как ему помочь. Это не отчаяние, но чувство неуверенности (в себе в первую очередь) и подавленности давят с разных сторон. Эта какофония в голове отдаётся неприятным звоном в ушах. — Знаю, Арс, — Антон тянется вверх и соприкасается кончиками носов. — Я люблю тебя. А теперь поваляйся со мной, а то без тебя вообще не спится. Пока Шастун укладывается, Арсений вокруг него кружит: то подушку поправит, то одеяло в человеческий вид приведёт, чтобы укрыть им любимого. И только когда тот удобно устраивается на кровати, Попов с другой стороны ложится, тут же обеими руками обхватывая мужа. Удивительно, как быстро Антон находит удобное положение, прижавшись к груди Попова — по подушке он елозил во все стороны и всё было не то и не так. Арсений гладит по волосам, перебирает кудри и старается даже не дышать глубоко, чтобы не мешать Антону отдыхать. А тот будто засыпать и не планирует — вовсю рисует кончиками пальцев что-то на груди Попова. Ласковый, словно они не виделись несколько дней. Антон всё ещё кажется Арсению удивительным, даже спустя пять лет вместе. Несмотря на очевидное появление быта в их жизни, некоторую однообразность дней, когда оба уставшие заваливаются вечером после работы домой и лениво разогревают вчерашнее пюре в микроволновке, всё не кажется таким уж и бессмысленным. Арсений помнит, как его родители томились совместным проживанием. Для них оно было будто наказание — во время еды они молчали, кино вместе почти никогда не смотрели, всё больше расходясь по разным комнатам. Отец любил читать, спокойно посидеть дома, разгадывать судоку или играть в настольные игры. Мама всегда была более активной — спортсменка, активистка, она всегда сияла самой яркой звездой в университете. В такую непохожую и блистательную отец и влюбился, а потом будто накрыл куполом, где она без кислорода погасла. Неожиданная беременность, скорая свадьба, маленький ребёнок на руках — и всё. Подруги всё больше отдаляются, потому что ей некогда, у неё дом и быт; любимый человек всегда на работе «потому что должен обеспечивать семью». Арсений только сейчас понимает, что жить с серой мышью отец не хотел, ведь он влюблялся в совершенно другого человека. Попов рефлекторно прижимает мужа к себе ближе, целует его в макушку и даже представить себе не может, что у них может быть так же. Потому что даже в самый сложный свой день Антон находит силы на то, чтобы сиять. Потому что они вместе ужинают и болтают обо всякой ерунде, делятся своими переживаниями насчёт работы и находят слова или жесты, чтобы поддержать. Потому что Антон идёт на уступки и соглашается вместе смотреть «Доктора Хауса», хотя хотел тупые мелодрамы на телеканале мир. Потому что Арсений согласен в двенадцать ночи идти пешком в круглосуточный магазин, ведь Шастун хочет шоколадное мороженое. — Привезёшь мне завтра вещи? А то я тут валяюсь в какой-то тряпке, — Антон приподнимает голову, мажет взглядом по арсеньевскому подбородку. А потом Попов, зарывшись пальцами в кудри, укладывает голову назад. — Конечно. Попрошу у начальника отгул на утро и приеду в часы приёма, — ещё один беглый поцелуй. Это Арсению вместо кислорода. — Только обязательно свою! А то я тут с ума без тебя сойду.