Розы и лилии

      Изуку всегда знал, что он глуп. Возможно, это была заслуга Каччана, который годами старался выбить из него мозги, а может он оказался не только беспричудным, но и просто недалеким. Такое могло случиться, верно?       Потому что никто глупее не смог бы влюбиться в того, с кем ему ничего не светило. Да еще и влюбиться дважды. И при этом заболеть ханахаки — болезнью настолько редкой, что считалась почти мифом. Кажется, он побил рекорд по невезучести, таким уж он был, бесполезный герой Деку.       Сначала влюбился в друга детства и безответно нес в себе эти чувства, почти привык, выдохнул, научившись абстрагироваться и переключать их в автономный режим. Хотел поцеловать, а болтал о задании по математике, хотел дотронуться, а улыбался чисто по-дружески. Восхищался красотой мускулистого тела, как картиной в музее — прекрасной, но остающейся далеко, недоступной для обычных людей. Изуку принял свою любовь как должное, неотъемлемую часть себя, а потом сердце разделилось надвое, впуская чувства к еще одному человеку.       Шото завоевал его любовь незаметно — небольшими фразами и редкими полуулыбками. Внимательно слушал все рассуждения, не перебивая и не раздражаясь, сиял каждый раз, когда Изуку смотрел на него в ответ, и да — Шото был невероятно красив. Изуку не питал надежд, что имеет хотя бы небольшой шанс на то, чтобы быть с ним. Не с его-то веснушками и лохматыми кудрями. Он сумел стать ему лучшим другом, и этого было достаточно.       Пока в легких не начали расти цветы.       Белые лилии — нежные и мягкие, но строгие и холодные, как ледяной принц Шото. Алые розы — страстные и яркие, с шипастым стеблем, как эмоциональный Каччан. Они возникли вместе с удушливым кашлем, который не желал прекращаться, пока на ладонях не оказались окровавленные лепестки.       Изуку решил отдалиться от обоих, ему нужно было жить, чтобы победить Шигараки.       И если с Каччаном это было сделать легко, то Шото заметил перемену сразу. Будь Изуку проклят, если не видел обиду и боль в разномастных глазах. Они с ним больше не занимались после уроков, не делились мыслями: только короткие фразы и дежурные улыбки, которые не значили ничего. Даже за ланчем Изуку пересел на другое место, занимая себя разговорами со всеми, кроме лучшего друга. Потому что смотреть на него было невыносимо, потому что приходилось бежать в туалет и кашлять цветами.       Что он и делал в эту самую минуту, пока кто-то не ворвался внутрь. Дверь хлопнула о стену так громко, что Изуку не удивился бы, если бы она сорвалась с петель. Он замер в своей кабинке — лепестки в кулаке и отчаянно бьющееся сердце.       — Куда он, черт возьми, подевался? Ты видел, как он побледнел?       — Я думал, что он здесь. Урарака сказала, что у него проблемы с желудком.       Конечно же это оказались они. Голос Каччана дрожал от переполняющего его гнева, а интонации Шото звучали привычно прохладно, будто ему ни до чего не было дела.       — Мидория?       — Д… Изуку, — сердце пропустило удар, в грудной клетке противно защекотало, давая ростки новым розам. — Отвечай!       Он прокусил губу насквозь. Что он должен был сделать? Отозваться? Они бы сразу поняли, что что-то не так. Изуку не мог выйти вот так, неумытым, с окровавленным ртом и цветами в руках. Но и молчать было невозможно, его все равно рано или поздно бы обнаружили.       — Я здесь! — воскликнул он наигранно весело. Черт, из него бы получился ужасный актер. — Наверное, отравился. Все хорошо, вам не нужно за меня волноваться!       Оба молчали, кажется, ведя безмолвную беседу. Изуку понятия не имел, что они собираются предпринять, только молился, чтобы они убрались подальше, оставив его в одиночестве. Тогда он смог бы выдохнуть, расслабить судорожно сжатые пальцы и позволить лепесткам упасть вниз. Нажал бы на кнопку смыва, наблюдая, как те кружатся в розоватой воде. Как здорово было бы также быстро избавиться от чувств — одно нажатие, и никаких страданий.       — Ты странно себя ведешь, — нарушил тишину Шото, совсем не убежденный. Ему вторило согласное хмыканье. — Я понимаю, ты переживаешь из-за Все-за-одного, но ты никогда раньше…       Никогда что?       Шото замолк, а Изуку почувствовал, как щекотание подбирается к горлу, собираясь перерасти в очередной приступ кашля.       — Почему ты игнорируешь нас? Меня и Тодороки. Что мы сделали не так? — Голос Каччана звучал необычно серьезно и обеспокоенно.       Изуку ощущал боль, сквозившую в этих словах, смятение и растерянность от происходящего. Ему хотелось бы ответить, объяснить хотя бы полуправдой, но болезнь не дала этого сделать — он судорожно закрыл рот ладонью, едва не сходя с ума от ощущения царапающих когтей в глотке. Последнее, чего он желал бы, это жалости двух дорогих ему людей.       Сквозь борьбу с самим собой он заметил, что что-то в речи Каччана прозвучало… странно?       — Мидория не мог узнать об этом, — тихо, но четко сказал Шото. — Мы начали встречаться буквально неделю назад.       — В этом все дело? Эй, Деку, ты ведешь себя так из-за нас?!       Тодороки. Вот, что показалось ему необычным в речи Каччана. Не Двумордый, а Тодороки.       Сердце Изуку ухнуло вниз с гигантской американской горки.       Каччан и Шото. Притягательные, роковые. Они легко представлялись вдвоем и отчего-то не вызвали ревности, наоборот, в его воображении идеально подходили друг другу, словно две половинки сердца. Только вот это сердце, что билось в груди Изуку, зараженное и страдающее, хотело — совсем чуточку — тоже стать их частью.       Он не знал, отчего так удивился этой новости. Потому что они никогда не ладили? Даже смешно было думать об этом, когда он сам влюбился в того, кто унижал его много лет. С Шото было горячо и холодно, с Каччаном же взрывоопасно.       Он так сильно любил их, что задыхался.       — Изу?       Он все же закашлялся, и это скорее походило на то, что он пытался избавиться от своих внутренностей.       — Деку! Деку! Да что с тобой такое?!       Кабинка затряслась, Каччан ударил в нее кулаком:       — Открой немедленно!       — В-все в порядке, — Изуку схватился за дверь с другой стороны, удерживая ее на месте. — Я плохо себя чувствую, но это пройдет!       — Хватит врать! Ты не можешь постоянно сидеть в туалете и думать, что мы этого не заметим!       — Если с тобой что-то случилось, ты можешь рассказать нам, — тихо добавил Шото. — Ты можешь поделиться всем, чем угодно.       Изуку снова закашлялся, потому что тот говорил невыносимо нежно, с откровенной заботой, а Каччан исступленно дергал ручку, явно не зная, как справиться с собственным беспокойством. Эти двое точно не собирались оставить его одного.       Задвижка тихо щелкнула.       Дверь медленно открылась, и Изуку увидел их, рассматривающих его с одинаково взволнованным выражением на лицах. Удивительно похожие, но и невероятно разные. От них не укрылись ни его дрожащие колени, ни кровь, ни мертвенная бледность. Молча, Изуку вытянул руку и раскрыл ладонь.       — Я… Я влюбился.       Он ожидал всего, что угодно, кроме боли, исказившей их черты. Словно кто-то ударил обоих наотмашь, заставляя резко выдохнуть, изумленно расширить глаза. Они синхронно переплели пальцы, разглядывая цветы.       Изуку хотелось бы дотронуться до их рук, сжать своей, но вместо этого он смял розы и лилии.       — Кто?       — Это неважно, Каччан, — он беспечно улыбнулся. — Они уже в отношениях.       — Но ты не можешь так просто…       — Они? — резко переспросил Шото и неожиданно сделал шаг вперед. Изуку в панике заозирался по сторонам. Как он мог так глупо проговориться?! Что произойдет, если друзья поймут? Это просто невозможно — любить сразу двух, хотеть быть третьим. Кто в здравом уме согласится на такое? Они точно сочтут его конченным извращенцем.       — Деку?       — Я-я, — он сглотнул, делая маленький шажок в сторону. — Пожалуйста, не расспрашивайте!       — Два вида цветов, — выражение лица Каччана изменилось. — Может ли оказаться… что тебе нравимся мы с Тодороки?       Щеки вспыхнули от смущения. Не только они, весь Изуку загорелся как спичка, испытывая невероятную неловкость и стыд за собственные чувства. Сколько раз он говорил себе, что не должен, не может мечтать о них двоих. И все равно представлял себе две пары рук, ласкающие его, две пары глаз, в которых отразилась бы ответная любовь. Отчего прямо сейчас ему казалось, что он видит ее? Что оба смотрят именно так, с откровенным обожанием?       — Мы любим тебя, Изуку, — признался Шото так спокойно, будто говорил о погоде, но напряжение пальцев, до бела сцепленных с пальцами Каччана, выдало его волнение. — Мы без ума от тебя.       — Это так, — грубо выплюнул Каччан, вставая так, чтобы не дать ему сбежать. Румянец раскрасил высокие скулы.       Голова закружилась. Изуку оказался между ними двоими, пристально и выжидающе глядящими на него, прекрасными и по какой-то невероятной причине в него влюбленными. По позвоночнику поползли мурашки, которые не имели никакого отношения к холоду.       — Я, — выдохнул он и сделал то, о чем мечтал последние пять минут: положил свою руку на их ладони. — Я тоже.       Он даже не понял, как оказался в двойных объятиях, теплых и надежных, впервые в жизни чувствуя себя целым. Шото и Каччан улыбались так счастливо, что цветы в его легких завяли, а с поцелуем в разгоряченные щеки и вовсе исчезли без следа.