Дело было вечером

Зима укрыла улицы толстым пуховым одеялом снега. Дороги, крыши домов, даже лестницы в подъезды — всё это под мягким покровом. И как бы люди не пытались откинуть его в сторону, откопав хотя бы дороги, сильный ветер, гулко воющий за окном, настойчиво сметал с близлежащих сугробов новое одеяло. Конечно тоньше, чем было, не такое мягкое, и не отливающее медным и белым цветами, в свете фонарей. За этой картиной, в одной квартир обыкновенного дома, наблюдал мальчишка, лет двенадцати. Тёплый серый свитер и спортивные штаны немного помогали бороться с лёгким ознобом, что, в общем-то, переодически настигает каждого. Только не у каждого было лицо ярко-алого цвета с вертикальной голубой полосой на левой стороне, с родимым пятном жёлтых перекрещенных серпа и молота, и звездой. Ярко-красные волосы мальчишки были немного растрёпаны, после дня в школе, а голубые глаза, как два бездонных озера, устало смотрели в окно. — Эй, РСФСР, ты меня вообще слушаешь? — спрашивает чуть хрипловатый голос откуда-то сбоку, оторвав мальчишку от разглядывания сугробов и фонарей, заставив обратить внимание на себя. И вместо улицы, с промозглым ветром, теперь перед глазами самая обыкновенная советская кухня, с шкафчиками, ящиками, где-то у правой стенки, столом, за которым и сидел РСФСР и отвлёкший, у левой. Последний, тоже мальчишка двенадцати лет, в синем свитере, тёплом шарфе, спортивным низом, чёрно-красно-жёлтым лицом, с изображением молота и циркуля, в окружении колосьев пшеницы. Голубые, как небо, глаза недовольно смотрели то на РСФСР, то на открытый где-то на середине стола учебник немецкого языка, для шестого класса. — ГДР, я внимательно тебя слушаю. — ответил РСФСР, отвернувшись от окна совсем, под вопросительный взгляд немца, опустив глаза на рабочую тетрадь перед собой. Вверху страницы было аккуратно написано сегодняшнее число и под ним: «Hausaufgaben». Ещё ниже выписано около двадцати предложений, в каждом из которых пропущено одно-два слова. — Ты говорил, — поднял спокойный взгляд на немца РСФСР, подставив под голову руку, — что дательный падеж в немецком языке употребляется так же, как в русском, только с одним исключением: к стандартным вопросам «кому» и «чему», или же «wem», так же идут «откуда», «где», и «когда». Но, если в предложении стоит предлог дательного падежа, независимо от вопроса, мы употребляем его. — Убедил, — чуть улыбнулся сидящий напротив ГДР, притянув учебник к себе, видимо, чтоб закрыть, однако в последний момент: — А какие предлоги дательного падежа? Спокойный взгляд русского тут же забегал по тетрадке и учебнику, видя лишь злосчастное упражнение, а не желанный ответ, который, видимо, оставалось только мучительно вытаскивать из памяти с урока… Подловил же братец! — Ну… — поднял глаза к потолку РСФСР, правда уже не в поиске ответа, — «Mit»… «Nach»…- ну нет, их же было больше, чем два, — M… «Bei»… «Aus»… — «Zu», «von» и «seit» забыл, Россь. — поправил его немец, прикрывая рот рукой, слегка покашливая, закрывая учебник и откладывая его в сторону. Заставлять брата гипнотизировать потолок дальше с этим несчастным дательным падежом не хотелось… — Эх, да выучу я, выучу, ГДР… — вздохнул мальчишка, вновь опустив взгляд на открытую тетрадку, чтобы не смотреть на погрустневшего брата, который сейчас что-то ещё доставал из сумки. Стыдно, конечно. Падежи, важная штука для языка… А выучить их так и не дал себе труда… Хоть папа и постоянно повторял, что языки надо учить! Он ведь будущая страна, языками надо владеть! Хотя бы одним… — ГДР, я правда выучу, — потянулся за учебником РСФСР, подвинув к себе книгу. Чуть попозже перепишет всё-всё из параграфа! — Я не сомневаюсь, братишка, — достал наконец из сумки другой учебник, на сей раз по биологии, немец, укладывая его тоже на середину стола, — Что вы уже прошли… — однако голос с каждым словом становится тише и тише, будто пропадая, от чего приходиться чуть прокашлятся, — Что вы уже прошли с классом? — Хвощи и плауны, — коротко ответил русский, после чего стал из-за стола, подходя к плите, где стоял горячий чайник. Взяв откуда-то из верхнего шкафа небольшую чашку, и налив туда горячей воды, мальчишка передал её брату, оставшись стоять рядом. Немец же, кивнув в знак благодарности, сделав пару глотков, снова чуть кивнул: — Спасибо. — Может не будешь сейчас слушать про биологию? Тебе бы полежать, ГДР, отдохнуть, — обеспокоенно сказал РСФСР, складывая руки на груди. — Отдохну вечером… Мне ведь нужно учиться, как и тебе, — снова отпил горячей воды ГДР, отведя взгляд на учебник биологии. Можно было бы почитать тему и завтра, да только, к своему стыду, биологию мальчик понимал не очень хорошо, как и его брат немецкий язык, сколько бы ни старался учить. Только если РСФСР немецкий хоть сколько-то занимал и интересовал, во многом из-за книг в отцовской библиотеке, то ГДР совершенно не имел охоты рыться в ботанике… В отличии от того же РСФСР, отличника по биологии, который и объяснял немцу некоторые совершенно неясные темы из учебника. Но русскому надо завтра в школу… А завтра, быть может, и новая тема по этой биологии… — Но не в ущерб же здоровью, ГДР! — возмущённо произнёс РСФСР, нахмурившись и даже гневно глядя на учебник. И откуда столько стремления учить? Нет бы спокойно выздороветь, и выучить потом… — Ты ведь всё равно забудешь большую часть к завтрашнему дню, если будешь что-то сейчас учить. Эх… — бессильно вздохнул русский, взяв со стола книги и тетрадки, кинув взгляд на настенные часы, висевшие над дверным проёмом и показывавшие без пяти минут восемь часов вечера. — Давай поступим так… — подал хрипловатый голос ГДР, поднимаясь со стула и беря в руки портфель, — Я поспрашиваю тебя по дательному падежду перед сном… — А я в общих чертах расскажу про хвощи и плауны, — закончил за брата РСФСР, смотря на настенные часы, с лёгким прищуром и недовольством, — Почти восемь… Поздно уже. — Кхм, — прикрыл рот ладонью немец, — Поздновато… Может быть, отца задержали на работе? Кажется… Он говорил, там что-то серьёзное… — Никита Сергеевич, вот что «серьёзное», — буркнул русский, со слышимым шлепком поставив книги с тетрадями обратно на стол. — Почему? — удивлённо вопросил старший, подняв глаза на братишку. — Да так… — махнул рукой РСФСР, недовольно подойдя к окну, слегка отдернув занавеску в сторону, чтобы выглянуть на улицу, со вздохом добавляя: — Папа так говорит… Улица, пребывая всё так же пустой, грустно смотрела на мальчишку в ответ, неизменными сугробами, на которые мягко опускались белые хлопья нового снега, уже не сметаемые ветром. Но не смотря на зиму за окном, на всём подоконнике расположились зелёные растения, в небольших горшках, в каждый из которых была аккуратна воткнута деревянная палочка, с чёрточками от карандаша на ней. Листики их тянулись к холодному окну, в поисках солнечного света, в ответ получая только фонарь. — Там снег пошёл, кстати… — совсем тихо вздохнул РСФСР, оперевшись плечом об угол окна, прикрыв уставшие, почти что засыпающие, глаза. В голове будто висел густой туман, не дающий хоть какой-то мысли пробиться сквозь свою плотную завесу, а пустой желудок будто скручивало внутри, как тряпку, что выжимают от воды. Но стоит прикрыть глаза, как накатывает мягкая дрёма, разум проясняется, и вот уже видны некоторые обрывки мыслей, а желудок уже не так явно возмущён… Какой уж тут немецкий язык, когда так тянет в сладкий сон! — Может быть, ты поужинаешь раньше папы? — предложил немец, встав из-за стола, и тихими шагами пройдя к небольшой плите, где стояла кастрюля. Приподняв крышку, ГДР заглянул внутрь, где лежала уже просто тёплая варёная картошка, специально на ужин. Как хорошо, что сварена она давненько — не хотелось бы над ней дышать. — Нет, — возразил русский у окна, складывая руки на груди, — Не могу я так… Без семьи. К тому же, — обернулся к немцу мальчишка, — ты болеешь. — Я не вижу в этом ничего страшного, — закрыл кастрюлю ГДР, снимая чайник и наливая из него ещё тёплой воды в чашку, — Это не разбитые колени, выздоровлю. — Извините, неудачно упал, — хмыкнул русский, после чего вновь взглянул на часы, и уже было хотел раздражённо отчитаться о том, что сейчас ровно восемь, как в дверном проёме возникла фигура младшего брата. Мальчик, лет семи, может быть восьми. В тёплых домашних тапочках, серой футболке и спортивных шортах, с красным личиком и золотым родимым пятном, в виде серпа, молота и звезды, только голубой полосой уже горизонтальной, чуть ниже носа. Тёмно-карими глазами, немного узковатыми, смотрящими то на немца, то на русского. В небольших детских ладонях он держал книгу, скорее всего учебник, и тетрадку с простым карандашом. — Тоже кушать хочется? — поинтересовался ГДР, уложив на чашку вторую руку, чтобы согреть о кипяток ладони. — Угу, — послышалось от младшего в семье, после чего ребёнок прошуршал тапочками по полу к русскому, не смотря на несколько озадаченный взгляд последнего. — РСФСР, — произнёс ребёнок, протягивая старшему брату небольшую тетрадку с записью вверху странички: «Задача 1». — Помоги, пожалуйста. Я не понимаю, как решить задачу. Ответ не сходится… — Попробую помочь, — вздохнул при виде домашнего задания по математике мальчишка, принимая её из рук брата. Сразу под номером задачи был аккуратно записано: «Условие: 1 клетка = 1 см²», а рядом перечерчен из учебника чертёж. Лесенка, в длину пять и высотой в три клетки. Однако «ступеней» на ней были совсем разными: в начале они сливались в одну, ближе к середине становились примерно в четверть клетки, а к концу — опять сливались в единую длинную. Под чертежём аккуратно переписан и вопрос задачи: «Какова площадь данной фигуры?» — Ну… — начал РСФСР, внимательно смотря на чертёж и показывая ребёнку на четвертинки клеток, — попробуй достроить эту фигуру до прямоугольника, а после посчитать площадь достроеного, и вычесть её из всего прямоугольника. Понятно? — перевёл взгляд к младшему русский, встретив в карих глазах только вопросы. Не понятно. — Или… Перенеси мысленно вот это, — пальцы старшего брата обвели злосчастные четверти, — к другим таким же. И посчитай их вместе. — Не много ли действий? — донёсся хрипловатый голос ГДР, — Если можно поступить проще… — Как? — тут же спросил казах, забрав из рук РСФСР тетрадку, передавая её немцу, не отводя глаз от чертежа из условия и самого сводного брата, который, окинув взглядом фигуру, на что-то кивнул сам себе. — Попробуй найти площадь посчитав клетки, а потом сложить их. Из четырёх четвертей клетки складывается одна, Каз… Получишь сумму площадей, и она будет твоим ответом, — закрыл мятного цвета тетрадку старший, не обратив внимания на кивок благодарности, уставившись на сложившего руки на груди русского. — Платочно-косыночный метод, РСФСР? — хмыкнул восточный, пока казах спешно покинув кухню. — Конечно, — буркнул брат в ответ, вновь мельком взглянув на время. Всё так же восемь вечера, и отца нет… Точно что-то случилось! Сильнее хмурясь, русский решительно вышел из кухни в небольшую прихожую, где включил свет. Неизменная вешалка, на правой стене, где висели пальто и куртки, стояли ботинки и сапожки, небольшой ковёр перед массивной дверью. Но главное — на левой стене, с тёмным корпусом, проводом и «трубкой», блестящим диском, висел телефон. Чуть вытянувшись, так как мальчишка не доставал до аппарата, снял «трубку» ставя палец в кольцо диска, резво набирая нужный номер, от чего раздавались лёгкие щелчки. — РСФСР, — возник в коридоре всё тот же больной немец, видя, как русский набирает номер, прикладывая телефон к уху, — Папа же будет ругаться… Мальчик не обращает внимания, слушая долгие глухие гудки, не убирая пальцей от блестящего диска, сейчас бывшем в полном покое. Конечно, папа будет, мягко говоря, недоволен, если его отвлекут от работы… Или, того хуже, прервут важное совещание! Но, РСФСР волновался за него… Это, наверное, немного смягчит отцовское раздражение. — Кто говорит? — раздаётся мужской голос в трубке, однако явно не папин. У отца голос глубокий, ровный, и, обычно, не громкий. А этот: звонкий и выше, чем папин. — Здравствуйте, Никита Сергеевич, — произносит ребяческий, тут же притихший, голосок, убрав руку с диска и перекладывая её на трубку, слегка сжимая пальцами, — говорит Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика. — А, РСФСР, — с лёгкой доброжелательностью произнёс собеседник на другом конце, и скорее всего сказал бы ещё что-то, если бы мальчишка в нетерпении не спросил: — Простите, Никита Сергеевич, а товарищ СССР на работе? В трубке становится ненадолго тихо. Может быть, собеседник посмотрел на время, может быть вспоминал, как товарищ Союз выходил, или не выходил, с работы… Или выходил, но не дошёл до дома… В этом молчании уже возникают образы того, что могло случиться: отец не выходил с работы, или вышел, но направился не домой… Или, что ещё хуже, что-то случилось… Что? Что угодно! Поворот не туда, авария на дороге, и даже покушение, даже самые абсурдные мысли — всякое ведь могло случиться… Ладони мальчишки сжимают телефон почти что до побеления костяшек, от чего стоявший позади, в дверном проёме, немец положил руку на плечо братишки. Видимо, стараясь так отвлечь его от беспокойных мыслей. — Товарищ СССР, — наконец произносит Никита Сергеевич, — покинул здание несколько минут назад. Несколько минут назад? Так, отец всё же вышел с работы. А дальше? Машина, или пешком пошёл? От этих вопросов, не дававшим покоя, казалось бы, несколько минут назад вполне умиротворённому ребёнку, быстрее застучало сердце, а глаза забегали по входной двери. Даже не допуская мысли, что всё хорошо. — Спасибо, Никита Сергеевич… До свидания, — попрощался мальчишка, и, слыша ответное прощание, повесил трубку. — РСФСР, — слышится хрипловатый спокойный голос брата за спиной, — Не волнуйся… Всё хорошо, папа не в первый раз задерживается. — ГДР, — вздохнул русский, оборачиваясь к немцу, не поднимая на того глаза, — Понимаю… Эх, что дойдёт… Поздно уже, поэтому и беспокоюсь. Аккуратно убрав с плеча руку брата, РСФСР тихими шагами вернулся на кухню, обняв руками себя, в тщетной попытке избавиться от лёгкого озноба. Может быть, он заболевает? Подхватил от ГДР простуду и теперь чувствует себя не хорошо — мысли будто в тумане, живот сводит… А может, просто голодный? И теперь стоит, облокотившись о край стены, смотрит на улицу, ждёт… Хотя мог бы провести это время с пользой. Доделать домашнюю работу, например. В воздухе повисла тишина. Гнетущее, тяжёлое молчание, от которого хочется уйти или прервать словом. Лишь бы оно не липло и не жгло разум своей пустотой. Выйдя из прихожей к брату, немец пристроился рядом с ним у подоконника, на который перевёл взгляд. Заставленный разными растениями, почти вплотную друг к другу, большая часть которых появилась здесь как раз после лета, проведённого русским в летнем лагере, с книжкой по ботанике. — РСФСР, может твои растения полить надо? — спросил ГДР, видя несколько опустившихся к земле листочков. Мальчишка взглянул на растения, наклонившись к одному из горшков, смотря на землю — тёмную и немного влажную, как и всегда. После чего вновь выпрямился, опираясь о стену плечом, не отводя взгляда от зелёных обитателей полоконника. — Не надо. Прохладно им тут, поэтому они и опустили листья. А если полить — корни сгниют. — А что ты посадил? — полюбопытствовал брат, наклонившись к листикам растений. Одни были очень толстыми, будто без стебля, и свешивались вниз, за пределы горшка. Другие на тонком ярко-зелёном стволике, едва-ли толще бумажного листа, тянулись к окошку. А третьи, с белыми пятнами на тёмных листах, идущих от самого корня, смотрели в разные стороны, тоже кое-где вылезая за пределы горшка. — Вот это, — немного оживившимся тоном произнёс РСФСР, указав на первые растения, — Фиалки. Они пока что не цветут, будут отдыхать до апреля. А когда зацветут, можно будет попробовать переопылить их. По губам мальчишки даже пробежала улыбка, не укрывшись от золотых глаз брата. — Это, — ладонь русского указала на третьи растения, с белыми пятнами на листах, — цикламен персидский. Он будет цвести через месяц. Тоже можно переопылить. — Зимой? — удивлённо уточнил немец, и тут же получил кивок от младшего, чья улыбка стала более явной и широкой. — Конечно, — провёл пальцами по листьям РСФСР, — Он не любит, когда жарко. И даже на своей очень тёплой родине он цветёт зимой. Есть ещё европейский, но здесь его нет, — убрал руку от листьев мальчишка, — его цвет «спокойнее» и он пахнет, когда цветет, в отличии от этого. Взгляды двух пар голубых глаз обводят оставшиеся ярко-зелёные растения, что гордо вытянулись на своих стебельках вверх. — А это кто? — спрашивает немец, уже собираясь тронуть один невысокий, в отличии от других, росток, но отдергивает руку, тихо кашленув. — Это… — русский бросил мимолётный взгляд на улицу, где неизменно шёл снег, после чего посмотрел на старшего брата, — Мандарин. — Что? — ярко улыбнулся ГДР, повернув голову к младшему, — Мандарин? — Да, мандарин. С Нового года остался… — взгляд мальчишки опустился на росток, — Вот и вырос из косточки… А остальные тут уже давно. Между братьями, уставившимися в окно, вновь повисла тишина. На сей раз не гнетущая, а спокойная, даже приятная, в которой так и витает мысль: «Всё хорошо». Они дома, в другой комнате младшие сёстры и брат делают уроки, или, вероятно, уже дремят над учебниками. Папа уже идёт домой… — Смотри! — вдруг нарушил тишину РСФСР, резко прильнув к окну, заставив ушедшего в свои мысли немца вздрогнуть и взглянуть во двор. Вдоль дома, мимо других подъездов, быстрыми шагами шёл высокий мужчина, в тёмном пальто и ушанке, с поднятыми вверх ушами. Правда фигура его спешно скрылась от взгляда ГДР в подъезде, однако по резкому оживлению братишки, что почти выбежал из кухни в другую комнату, можно было понять — отец почти что дома. Последовав за младшим братом, к остальным детям, ГДР прихватил со стола учебники и тетради, бросив взгляд на часы. Половина девятого. Сейчас откроется дверь, на пороге окажется папа… Скорее всего, на пальто и ушанке будут остатки снега, а в руках его портфель с документами, с работы. Но стайка детей даже не даст ему снять шапку — обступят со всех сторон, обнимут, поднимется галдёж, который прекратит отцовский голос: «Дайте хоть пальто снять»… Дети отступят в сторону, лишь ненадолго, и вновь обнимут только пришедшего родителя, только теперь получая ответное объятие. Семья полостью дома. И не стоило так переживать.