жуй картошку – и будь добрее

      — Оль, ну это капец, — буйствует Агата, с силой втыкая вилку в очередной пельмень. Странно, что ни пельмень, ни вилка не разваливаются под таким напором.       Оля с трудом прячет улыбку. Она уже битый час слушает мечащую молнии и недовольства Агату и откровенно веселится, хотя и сдерживает порывы хохота.       Не сказать, что девушки — близкие подруги. У Оли, в целом, очень ограниченный круг общения, после рождения ребёнка большая часть приятелей и подружек рассеялась сама собой. Агата, наоборот, легка на подъём, безбашена и энергична. Она не просто участвует, а зачастую организует тусовки и посиделки, с горящими глазами участвует во всевозможном движе и с пугающей скоростью обрастает новыми знакомствами и связями. А плакаться и недовольствовать всё равно бегает к мадам Горшенёвой.       В этот раз Агата примчалась знатно навеселе, раскрасневшаяся и уставшая. Водрузившись за стол, она как бы невзначай обмолвилась, что «есть хочется дико, желудок сейчас к позвонкам приклеится». Конечно, расчёт был на то, что сердобольная Ольга примется её кормить. И Ольга принялась, хотя и понимала, что оправдывает чужой расчёт.       И теперь хозяйка наблюдала, как безжалостно уничтожаются вчера отваренные пельмешки. Вообще-то она их варила для Мишки, но тот вернулся с репы и лёгкой {по Мишкиным меркам} попойки поздним вечером и «Олюш, спасибо, но если я наверну пельмешей, ночью буду целовать не тебя, а толчок».       — Не, ну как ты так живёшь? Дурдом какой-то, — не унимается Нигровская. — Это ж жесть, когда мужик вместо страстной ночи с любимой, устраивает внеплановое собрание группы. Или группа без согласования сама себе его устраивает. Ты только прикинь…       Вчерашним вечером, примерно в то время, когда Горшок отрёкся от пельмешей, Агата с Андреем поглощали восхитительные креветки. Агата подсуетилась, прикупила всяких вкусностей {хотя по официальной версии — приготовила}, принарядилась, заодно решила испытать недавно приобретённое бельё. Короче, организовала романтический ужин.       И вот примерно эдак на третьей креветке раздаётся стук в дверь. И судя по мощности звука, стучат не рукой, а кувалдой с целью раскрошить дверь в щепки. А это, блять, Балу с Поручиком припёрлись. Как положено, упитые и туго соображающие. Странно даже, что без Горшка. Неполная картина. Ну а Князь, добрая душа, пинок под зад им дать не может… Вот вам и романтический ужин, и эротический вечер.       — Я еле брюки успела напялить, — сокрушается Агата.       — Ну это один раз же.       — Это один, — соглашается Агата. — А сколько раз его днями напролёт дома не было, сколько раз вместо обещенного кино-кафе-театра он бегал на внеочередные репы, сколько раз в ночи раздавались звонки с неотложной творческой новостью. Невозможно ведь!       Оля пожимает плечами. Она быстро привыкла к хаотичному многоликому и многоголосому образу жизни мужа. И вот таких моментов, смешных и нелепых, глупых и нервных, было пруд пруди.       Оля никогда не забудет, как однажды за завтраком Миха, не донеся до рта ложку с излишне пересахаренной кашей, буквально выскакивает из-за стола, хватает гитару и принимается судорожно бренчать на ней, боясь упустить щекочущую пальцы мелодию. Добившись нужного звучания, он чуть ли не сайгаком скачет по квартире, а потом одновременно впечатывается в сигареты и телефонную трубку. Андрей, естественно, спит, но с четвёртой попытки Горшку удаётся вытащить Князя из царства Морфея.       — Бля, Андрюх, я думал, ты там помер. Ты чё, ты где? О, класс, ща я подъеду. Ну и хорошо, я чё, Алёнку не видел что ли. Не чужие люди.       В ответ раздаётся отборный мат, Князь выразительно и чётко инструктирует Горшка, в какое небезызвестное место тому стоит пойти незамедлительно. Ольга аж прибалдела, услышав от Андрея столько нелестных выражений за раз. К этому моменту она ещё не успела познакомиться с агрессивной стороной княжеской личности.       — Так что, тупое ты существо, в другой раз прежде чем трезвонить мне в восемь утра, призадумайся, а не спит ли случаем Князюшка, — завершает отборную тираду Андрей.       — Ага, так я могу приехать? –как ни в чём не бывало уточняет Миха. Ну так, ради приличия. Он же всё равно приедет.       Слышится какая-то возня, треск и, кажется, умоляющий шёпот Алёны. И умоляет она явно не «ну давай, пригласи Мишу, он ведь твой друг», а нечто совершенно противоположное.       — Хер с тобой, двигай сюда. Только трезвый, мои девочки дома. И матом при них не ругайся, — армейским тоном чеканит Князь.       — Да ты чё, да я когда…       — Да всегда, — рявкнув, Князь с грохотом вешает трубку.       Ольга уже забыла всё, что хотела сказать. Да и возмущаться как-то не тянет. Она далеко не главное пострадавшее лицо в этой ситуации.       — Давай я хоть бутербродов наделаю, ну что б в гости не с пустыми руками…       — Ой, да не парься, Олюш, это ж Князь, не впервой, ещё скажи: букет цветов для него припереть, — отмахивается Миха, спешно натягивая дырявый носок. Новый же совсем. Откуда только дырка взялась?       — Ну Князь тебе букет в одно место запихнёт. Примерно в то, которое он озвучил пару минут назад. А вот Алёне можно… хотя магазины ещё закрыты, — она отлучается на кухню. — На вот, конфеты возьми, хорошие.       — Так их же какая-то дура мне на концерте подарила. Ну кто мужикам сладкое тащит. Князь поймёт, откуда они.       — Ну а Алёна — нет. Смотри только по дороге не съешь.       — Блиин, Олюш, а сделай-ка бутербродиков.       Оля улыбается уголками губ. Ну, бутерброды до Князя он точно не довезёт, судя по жалостливой интонации пять дней некормленного уличного пёселя.       Возвращается Миха затемно запыхавшимся и весёлым, но абсолютно трезвым. Весь его вид — растянутая улыбка, шаловливый взгляд, клокочущее потряхивание в теле — говорит об одном: они-таки сочинили нечто стоящее. Возможно, даже потрясающее. Возможно, почти гениальное.       — Ну что, как Алёна?       — А? Да я не знаю, слушай, даже не видел её.       — Так их с Дианой не было дома?       — Да говорю ж, не знаю, — пожимает плечами Горшок.       Оля не меняется в лице. С каждым днём её удивить всё сложнее. Да уж, если Миха с Андреем ваяют новенькую нетлёнку, то они не отвлекутся даже на рухнувший потолок.       — Во-во, и я про это же! — негодует Агата, когда Оля заканчивает предаваться воспоминаниям. — Это ж никакой личной жизни! Ну если ты любишь свою женщину, как можно так к ней относиться. Слушай, может, нам это, развести их?       Оля недоумённо хмурится. Андрей печётся о Агате, беспокоится, заботится, не хочет, чтобы она перенапрягалась, никогда не попрекает отсутствием полноценного ужина и непоглаженной футболкой. Короче, носится с ней, как дурак с сумкой в попытках поймать молнию. И это видно даже издалека. Больше, чем с ней, Андрей носится только с рисунками, текстами, дочкой и Горшком. Но учитывая, что все эти аспекты княжеской жизни возникли задолго {кроме дочки, но она априори не может быть незначимой} до Агаты, чему удивляться?       И Агате, даже при всё желании, эту иерархию не изменить. По крайней мере, сейчас. Агата не желала мириться с таким положением вещей. Ольга же изначально не пыталась возвести себя на вершину Мишиной иерархической лестницы.       Она нос к носу столкнулась с двумя его сильнейшими зависимостями: наркотической и музыкальной. Она всеми правдами и неправдами стимулировала расставание Михи с колёсами и хмурым, зная, что они несут смерть. Но также Оля знала, в случае с музыкой, Михина смерть — в разлуке с ней.       И нужно быть либо слишком самонадеянной, либо жестокой, либо глупой, подталкивая увлечённого творца к выбору: я или музыка. Если вашему любимому удалось спастись с тонущего корабля, и он усердно гребёт в сторону ближайшего берега, попросите ли вы его опустить весло? И сделает ли он это? А сделав и потерпев крушение, не обзаведётся ли на вас неуёмной злобой в последние минуты жизни?       Ничто и никто не превзойдёт музыку в Мишиной жизни. Следом по значимости за шутовским творчеством у Михи стоит мама. Он вовсе и не кричит на каждом углу, как он её любит, но это чувствуется. Сразу и сильно. Дальше — Князь и Оля. При этом, скорее, Князь там полноправный хозяин, а Оля балансирует на краю, пытаясь занять устойчивую позицию.       Иногда самой не верится, что ей это удаётся. Но Миша впустил Олю в свою сердце, размашисто и безоговорочно. И сам удивился, что столько времени берёг там место для неё. Оля по-девичьи счастлива этому. Она не пытается переделать Миху и занять верхнюю строчку его жизненной иерархии. Это невозможно, а потому Ольга благодарна мужа за всё, что он может ей дать {и речь, конечно, не про гастрольные доходы}.       Агату же третьи-пятые-десятые ступени не устраивают, она намеревается завладеть первой и подумерить княжеские амбиции. У неё ничего не выйдет. Особенно предложенным способом. Развести их…       Развести можно мосты, мужа и жену, девушку на постельные утехи. Развести можно коньяк колой, тучи руками и породистых щенков для выставки. А Горшка с Князям только если раскромсать, распилить и разорвать. Да и ничем хорошим это не обернётся. Для окружающих, в первую очередь.       — Агат, задумайся, какие глупости ты говоришь. На что ты рассчитываешь?       — Да всё это херня, и барану ясно. Я ж невсерьёз. Просто, — Агата силится подобрать верные слова. Желательно цензурные, — я так устала. Когда я съезжалась с любимым человеком, не ожидала, что жить теперь буду не только с ним, но и со всей группой. Я ж не зануда… сама не против всяких тусовок, встреч, развлечений. Но не таких, не так. Когда у тебя и в квартире — проходной двор, и по телефону — социальная служба, куда каждый чуть что трезвонит доложить о том, кто ревёт, кто блюёт, кому нужна дружеская финансовая помощь, а кому негде переночевать. Это же канава, и мы все захлебнёмся в говне.       Оля тоже устаёт. Резко и напрочь. Сейчас Агата ей до ужаса напоминает мужа. Абсолютное нежелание слышать вкупе с хаянием всех, кто под руку попадётся. Разубеждать Агату бессмысленно, как бессмысленно музыканту запрещать творить. Ну нравится ей считать мужа несоображающим идиотом, прыгающим в говняную канаву, пущай считает так.       — Пирожное будешь?       — А какое? — клубок озлобленных, тревожных мыслей слегка ослабевает.       Ольга достаёт из холодильника «Картошку». Раньше она как будто была более вкусной и пряной, но и сейчас ничего. Миха, правда, не любит, забавно морщится и бухтит, что она красит рот. Разве красит? Да и — господибоже — какая нелепая отмазка! Как будто Оля силой будет в него запихивать столь излюбленный многими десерт.       — О! Эх, жаль я на диете, — вздыхает Агата, уже почти закинув удочку …руку в коробку.       Оля оглядывает Агату. Как будто видит впервые. Агата не склетоподобная, но и некрупная. Хорошенькая, симпатичная, в меру фигуристая. По сравнению с Олей она более уточённая и изящная, а по сравнению с Князем — шпала шпалой. Худеть ей совершенно незачем.       Агата, видимо, приходит к тому же мнению, поэтому жадно впивается в картошину.       — Да пошло оно всё нахер, — философски припечатывает Агата.       И Оля не может с ней не согласиться. Но только в позитивном ключе.