Третья сторона кната

Темнота приглушенно-рыжая, не теплая, ржавая. Она сожрала вокруг все, за что мог бы уцепиться взгляд. Скрыла все, что могло вытащить из этой дикой нетрезвости. Только спасаться сейчас нелепо. Все попытки потеряли суть, стоило ему пересечь порог, явить себя и выбить из меня своим призрачным видением весь воздух и здравый смысл. Кажется, это и есть воздаяние, жестокая смерть, которая у каждого своя. Моя оказалась худощавой, под два метра ростом, рыжей. Ужаснее то, что общие у нас не только цвет глаз и волос, но и участки ДНК. Чувствую его запах, узнаю движения рук, бархат голоса, россыпь эфелид на щеках — точь-в-точь, как у меня. Едва ли чужды мне огонь карих глаз и мягкость этих волос. Мне больно, но терплю, как истинная гриффиндорка, сжимаю бедра, стискиваю зубы, прячу слезы в складке вынужденных морщин. Он ли это? И каков должен быть мой встречный импульс, моя реакция? Какими чувствами я обладаю и какое чувство сейчас владеет им? Теплое, живое, настоящее: тело с заведенным сердцем и скорым потоком горячей крови, с бледно-розовой кожей, натянутой на торчащие плечевые кости, с этими медными длинными волосами, запах которых вызывает необъяснимую, но приятную тошноту. Почему он целует, почему хватает кожу, сжимает плоть, заставляет отвечать? Родное, близкое и самое знакомое, то, что я любила и люблю, то, что погубила и изничтожила война — сейчас оно шепчет мое имя, кусает мои губы, вталкивает неясные слова в мой рот, двигается внутри меня, причиняя боль и незнакомое удовольствие. Никогда не думала, что родные прикосновения моего извечного спасителя, его запах, голос, глаза, волосы и проклятые эфелиды будут мне отвратительны. Он ли это? И каков должен быть мой встречный импульс? *** Я судорожно заливаюсь кашлем, пронзительным и горьким, будто сквозь меня вырываются пропитанные уидосорусом лезвия. В глазах все плывет, ничего не разобрать. Что произошло и как я попала в это место понять невозможно, как и вспомнить относительно недавние события, вероятно послужившие причиной моего здешнего визита. Невыносимо холодно, а в груди все скручивает, что заставляет чувствовать себя отвратительно и печально, так печально, будто на голову обрушили шквал дурных воспоминаний, самых мерзких событий. Несмотря на физическую неспособность даже встать на ноги, мне куда хуже внутри, в закромах больной души. Будто по велению магии вся высокоморальная боль, усвоенная за мою недолгую жизнь, сейчас разрастается в геометрической прогрессии. Сквозь брешь физического истощения мне чувствуется все то дерьмо, которое люди называют духовными муками. Но я чувствую все, кроме страха. Даже на секунду не задумалась испугаться, запаниковать, встревожиться своему необъяснимому положению, и это, черт возьми, неестественно. Не вспоминаю ни малейшего фрагмента своего прошлого и безрезультатно пытаюсь оттолкнуться от скользкого и холодного пола. Явно не земля, не камни, что-то подо мной больше намекает на то, что не улица служит мне тюрьмой, не темница, а более этичное помещение. Повторяю попытку поднять омертвелое тело и снова падаю. Лицом в этот твердый этичный пол. Теплая кровь, скрежет в ушах от стиснутых зубов и разбитый нос. Плевать, сил встать нет, бороться — тоже. Аморфное пребывание себя в себе и, наконец, время подумать о природе моего существования сейчас, здесь и в принципе в этом мире. Голову на секунды сдавило, будто ту бросили под пресс. Сквозь невнятное нецензурное я с невероятным усилием повернула голову, перекинув плечо, и кое-как водрузилась на спину, все так же заливаясь колючим кашлем, за порыв которого приходится расплачиваться пульсирующей болью в любой части тела. Глазам больно, но открываю. На миг даже думаю, что ослепла, ведь встретила меня кромешная темнота. — Кто-нибудь… Скрипучий тихий лай срывается с губ, узнать который до одури невозможно. — Есть здесь… кто-нибудь?! Отчаяние пробивается сквозь хрипы и сдавленный кашель, когда память прорезают осколки моей истинной личины. Кто я, что я, и, возможно, даже где я. Все это разрывает сознание и заставляет что-то теплое и мокрое катиться по щекам. Вот она, рыжеволосая красавица с Гриффиндора. Вот прекрасный замок, сказочный и ветхий, но самый волшебный из всех, что красавица знала. Зеленоглазый мальчик с молнией на лбу. Её первая и последняя любовь на этом свете. Замок стал им домом. Но дом превратился в руины. Вот и его осколки. Вот и холодный труп, её крик, их слезы, падший в битве Гарри Поттер, восставший из праха Волан-де-Морт. Молчание. Тишина, которая болезненно звенит под пологом всей моей физической боли. Секунда, вторая. Я чувствую кровь, выступившую над губой. Все еще разбитый нос? Это же просто кровь. Просто кровь. Просто я еще живая. Омерзительно живая, в отличие от остальных. Непонятно где, неизвестно в чьем плену… В выгребной яме для предателей крови, маглов и прочих, кто встал против Сами-знаете-черт-возьми-кого! Не в состоянии и пальцем шевельнуть, но, сука, все еще живая! Я поднимаюсь на локтях: неизвестно откуда взялись во мне силы. Опускаю подбородок и пускаю ручьи крови на шею и грудь, чувствую, как слезы душат горло, но этого чертовски мало, чтобы задохнуться. Закрываю глаза и отрываюсь от земли, встаю на четвереньки и, как один из слепых котят, ползу к спасительной воде, чтобы утопиться. Однако в этой темноте нет ни воды, ни котят. Только холодный скользкий пол. Превозмогая боль в костях и зуд в открытых оставленных войной ранах, преодолеваю метр за метром, медленно и осторожно. Только когда рука скользит и срывается куда-то вниз, не успеваю понять, что доползла до крутого спуска ступеней, и заношу вторую руку, обрекая себя на грузное падение вниз. Лечу прямиком в преисподнюю, разбивая лоб и колени об выступы ступеней. Боль нарастает, не успевая отметить каждый удар, обволакивает тело полностью. Молю сломать в полете шею и больше не очнуться, только вот выживаю. Ступени прямиком в Ад, думается мне единственной возможной мыслью, которую тут же вышибает очередной удар и треск где-то у виска. Куда же на самом деле ведет эта лестница? Через несколько пролетов заваливаюсь на лопатки и в последний раз бьюсь затылком об ровную поверхность, знаменуя своё неудачное приземление. Сознание плывет, кровь пенится у рта, глаза открыть нет ни сил, ни желания, ведь все равно что тут, что там темно. Осознаю, что теряю остатки сознания, а вместе с ним и рассудка. Перед тем как я усну, к сожалению, не вечным сном, с моих разбитых губ сочится только одно слово. Слово это выливается в короткий тихий слог, когда в памяти всплывает еще одно мертвое тело — тело с рыжими волосами и веснушками на пол-лица. — Фред.