Потемки разума

Ничего удивительного в том, что Найтмер и Дрим враждовали, причем достаточно долго — просто проблема в том, что эта абсолютно бессмысленная вражда добра и зла уже начинала выматывать, потеряв всякий смысл — какой от нее толк, если последнее слово Найтмер всегда оставлял, только не за собой, а за своими приспешниками, элегантно прикрываясь ими? Не лучше ли было однажды просто взять и по честному сойтись раз на раз, логически все завершив? На самом деле, конечно, это не лучше и уж тем более не легче — Кошмар не хотел становиться частью истории, воспоминаний, а уж тем более еще и входить в них, как проигравший — а Дриму просто нужен был кто-то, кто был бы ему антиподом, на чьем фоне он бы выглядел, как герой и защитник всех невинных и обездоленных — и никого достойнее своего брата он, увы, пока не нашел — мало кто рисковал связываться с одним из шайки Стар Сансов, а наиболее значимый противник Эррор был занят тем, что персонально воевал с Инком — так что без Найтмера было бы совершенно скучно, а демонстрировать накатывающую скверну всем подряд было… Крайне сомнительным удовольствием — также как и уподобляться Найтмеру или подобным ему. Но, увы, Дрим чувствовал, что начинал сдавать позиции — нельзя было не признать, что у него, в отличие от брата, было меньше каналов связи, меньше приспешников, да и отслеживать Кошмара было сложновато — он постоянно умудрялся путать, петлять следы, а ущерб от себя — делать все более разрушительным и необратимым, словно бы ехидно показывая, насколько брат, да и друге Стар Сансы, глупы и бесполезны, подрывая их авторитет — да, это было нечестно, но кто сказал, что Дрим на яд не ответит ядом тоже? Вот только как? Впрочем, на его же счастье, обаятельный образ героя, да слишком сладенькая доброта, распологали к себе не только обычных монстров или других Сансов — плохие парни, в частности один из уже бывших приспешников Найтмера, тоже велись, желая оттяпать себе все самое лучшее — однако на самом деле оттяпывал Дрим, просто делал это медленно, изысканно и безболезненно, ставя этого несчастного в безвыходное положение. Кросс был… Просто был. Вроде плохой парень, личный цепной песик Найтмера — однако все это в не далеком прошлом, да и если приглядеться — не такой уж и плохой, разве что малость забитый, зажатый, да какой-то антисоциальный — но под этими тяжелыми, бело-черными одеждами, пряталась мягкая и нежная сердцевина — Дрим не раз и не два ловил себя на мысли, что интереснее было бы насильно обнажить ее, раскрыть, оголить — а не ждать, пока сам Кросс перестанет от всех прятаться, да прекратит вести себя так, словно у него разом болят все зубы — в прочем, у некоторых после Дрима болят не только зубы, ну и душа — ну был один из Стар Сансов лицемерным и даже нарциссом, ну что поделать? В прочем, сейчас проблемой был не скрытый эгоизм Дрима, а как раз таки не прикрытое могущество Найтмера — темный братик, зловещей души монстр, после предательства ухода Кросса взял — и исчез, залег на дно, явно готовил что-то очень плохое — возможно, даже, в первую очередь для Кросса, просто потому что прощать кого-то было не в правилах Кошмара — а Дрим не будет Дримом, если не сделает все, чтобы защитить всех и вся, разве что Кросса в предпоследнюю очередь — и раз уж Кросс был таким… Просвещенным в вопросах, которые касались Кошмара — почему бы этим не воспользоваться, особенно если этот скелет уже заведомо отдал свое тело и душу в расположение Дрима, сам того не ведая? Вот и сам Дрим не понимал, почему бы этим не воспользоваться — тем более один конкретный монохромный скелет сейчас был рядом. В Омега Таймлайне сегодня было до неприличного шумно — похоже все что-то праздновали, а может просто веселились — Кросс наблюдал за этим из самого темного угла, сидя на мягком коричневом диване, прижав колени к груди — но все равно смущенно улыбался, следя за этим, но не вмешиваясь — он так не мог. Ну а даже если это и не так, то какой от этого прок? Несмотря на то, что он официально разорвал все, что связывало его с Найтмером, несмотря на все усилия Дрима примерить его с местными обитателями — они все равно посматривали на него ненормальным, подозрительным и даже жалеющим взглядом, без слов выражая все, что они думали об этом монохром одиночке — так зачем портить им праздник, навязываться кому-то или шумно себя вести, если все равно этого никто не оценит? Вот и Кросс не видел смысла, хотя и запрещать себе радоваться не стал — пусть хоть настроением, но он немного приблизиться к ним, попытается накормить себя всем самым хорошим, что тут есть — хотя бы эмоциями, которые он правильно еще не умел выражать — но он учился, честно-честно! Не то, чтобы были успехи, но… Но важен же не результат, а сам процесс, верно? Да и Дрим говорил, что если он будет усерднее стараться, то и результат будет ошеломительно прекрасным! Это ли не чудо? Кстати о Дриме. А где, собственно, он? Пришли вместе, однако покинул принц его слишком быстро, сославшись, что надо кое-что доделать, и вообще, он скоро вернется — однако сколько времени прошло, а его все нет и нет… Кросс не просто скучал — он еще и переживал, ведь этот Стар Санс был чем-то вроде его оберега от других — в открытую, конечно, на него нападок не делали, да и за спиной не шептались (в любом случае, большинству он повода не давал) — но все равно, с ним было как-то… Привычнее? Да и не так одиноко, особенно если никто с Кроссом ничего общего иметь не хотел — в этом таймлайне, как и во многих других, монохромный скелет был все еще изгоем — если не с Дримом, так без него уж точно — хорошо, что хоть конфликтов не было, хотя может сказывалась дурная слава. Определенно, что-то сегодня не то — вот только разбираться Кросс с эти не хотел, едва ли не впервые пуская все на самотек — а если без его вмешательства все шло так хорошо, то зачем все нарушать собой? Кросс и так видел, что своим присутствием забирает всю радость и веселье, проявляя в атмосфере какую-то неловкость, и от того и старался никуда лишний раз не лезть, став лишь частью фона. «С Дримом было бы весело» — немного тоскливо думает Кросс, но в тоску себе впасть не дает, успокаивая себя тем, что у Дрима явно много работы — а если на Кросса нет времени, то не факт, что что-то случилось — просто занят. А монохромный себя никогда личностью вселенского масштаба не ощущал, да и понимал, что таковым не является, чтобы тратить на него много времени. Хотя он все равно был Дриму благодарен за все — и с сожалением понимал, что этот долг уже никогда не отдаст — даже если всю жизнь будет платить, то никогда не расплатиться — даже если принц и говорил, что все это лишь пустяк, и что Кросс ему ничего, кроме чистой и светлой любви, не должен — монохромный скелет слишком много должен, и он явно будет за это платить своими кровью и болью — пусть не сейчас, но точно — позже. Нахмурившись, он взял и потряс пустой головой, отгоняя мрачные мысли — думать о чем-то плохом, во всяком случае — сейчас, — ему не хотелось — хотя без Дрима было явно тошно, но списать это можно было на дурной шоколад — Он такой сладкий, Дрим, звезд ради, зачем? И все-таки глубоко уйдя в свои мысли, едва не спустившись до самокопания, Кросс пропускает резкое появление немного запыхавшегося Дрима — лишь вздрагивает, когда принц плотно обхватывает его колено, да сильно сжимает — явно привлекает внимание. — Ой! Ох, привет… Я тебя не заметил, — немного смущенно говорит Кросс, слабо улыбаясь и сильнее ежась — Дрим на него регулярно смотрел странным, внимательным взглядом, иногда даже диким — и это все выводило на лицевых костях монохромного скелета замечательный, теплый фиолетовый румянец, отчего-то делая таким беспомощным — а Дрим искренне обожал беспомощного Кросса — особенно наедине, в темноте спальни… Ох, из тебя отвратительный охранник Кросс — иногда хотелось ляпнуть Дриму прямо в лицо монохромного скелета — Но пленник из тебя замечательный. — Приветик, — выдает принц, сдерживая тяжелый вздох — его немного трясло от предвкушений — А ты чего здесь один, любимый? Хотя может оно и к лучшему, что Кросс от всех в сторонке — так он хотя бы не дает Стар Сансу повода для губительной ревности. — Я? Да так… Просто… — смущенно издает Кросс, отводя взгляд, нервно потирая шею — ему самому одиночество было ну не вот тебе в радость, но и идти с кем-то знакомится — тоже пока не получалось — и Кросс бы очень хотел, чтобы это «пока» было не навсегда — одиночеством он уже наелся. — Просто что? — ощутимо так напирает Дрим, давит своим авторитетом — иногда на бывшего приспешника Найтмера было так легко надавить, право слово! — Ладно, не важно… Ты не голоден? — интересуется он, несколько сильнее стискивая колено Кросса — ему было важно, чтобы на ближайшее время у Кросса было хорошее настроение — Хочешь как-нибудь развлечься? О, Кросс был просто обязан хотеть развлечься, Кросс должен был быть безоговорочно счастлив — иначе как ему менять модель поведения после дримовского брата? В прочем, монохромный скелет все еще сопротивляется, отпирается, старательно делает вид, словно все хорошо… «Почему бы не дать тебе повода для слез, Кросс?» — думает Дрим, немного нервничает — но в слух говорит: — Тебе чего-нибудь принести, любимый? — и сам удивляется, как его от этой сладкой лжи мутит. — Оу, ну, я бы не отказался… — начинает Кросс — и вздрагивает, когда Дрим с самой карамельной улыбочкой вскакивает, бросает «Сейчас принесу!» — и быстро так удаляется к барной стойке, даже не дослушав — но Кросс ему верил, и во всем доверял — даже если это связано с Кроссом, без участия в обсуждениях самого Кросса. Такие, как Дрим, просто не умели разочаровывать — вот бы сам Кросс имел такую же безупречную репутацию, как принц — эх, мечты-мечты… Дрим заказывает стакан самого сладкого тропического сока, который восхитительного молочно-желтого оттенка, со вкусом манго и кокоса — только такое жизнерадостное сочетание вкусов сможет заглушить особые таблетки — белые, очень горькие, легко крошашиеся в порошок — все остальное сразу же выдаст их содержание, по большей части потому, что не перебьет горечь, а эта желтая отрава их и проглатывала сразу же, и вкус нейтрализовала, оставляя основной эффект — Дриму просто нужно, чтобы Кросс немного поспал, вот и все — ничего такого ведь, да? Вот и Дрим считает, что все в порядке — а хорошие сны Кроссу подарит и сам сок, или вернее сказать, то, что он в себе содержит — конечно в первоначальном составе никаких колес не было, просто принц решил внести кое-какую изюминку — Кроссу, возможно, не понравится, но каких-то угрызений совести Дрим не чувствовал — лишь долг загасить Найтмера и его силы, обязанность создать Кроссу максимально комфортные условия — даже если для этого придется возводить вокруг монохромного непробиваемые стены. Кто-то назовет Дрима сумашедшим, но он ведь просто заботлив — и его ли вина, что Кросс, как личность, был абсолютно бесценен? Такие, как Кросс, начинали и заканчивали в рабстве, морально не представляя абсолютно никакой ценности — у них были простые личности, слабая духовность, и если они и являлись объектом любви, то не просто так, и вообще не за душу — интерес, и то, чисто сексуальный, могли лишь представлять их тела, которые под воздействием каких-либо чувств крушились сильнее, чем старые минералы — совершено не вдохновляюще, а Кросс, увы, ничем не отличался — лишь пытался не рассыпаться под Дримом, отчаянно желая что-то почувствовать — точнее не что-то, а конкретно все самое хорошее — а Дрим ему в этом поможет с самой кислотной улыбочкой, которой позавидуют краски Инка — даже если ради этого придется нарушить саму сущность Кросса — ничтожная по своим масштабам жертва, возложенная на алтарь счастья — не Кросса, конечно, а чужого — счастья самого Дрима, ибо его собственное мироустройство было для него в приоритете — а монохромный скелет просто станет идеальным сосудом для хранения всего хорошего. Колеса, спрятанные в соке, конечно, настоящего счастья не принесут — это просто мощный наркотик со снотворным дном, который должен был подарить Кроссу часы безмятежного сна — сейчас глубокое забвение монохромного скелета было больше необходимостью, чем реальной хотелкой Дрима — его хотелки касательно Кросса если и включали сон, то не прямое значение. Когда принц, наконец, достигает другого скелета, он с широкой и немного нервозной улыбочкой подает Кроссу сок, стараясь унять дрожь конечности и подавить желание вылить содержимое стакана монохромному за шиворот — иногда Стар Сансу хотелось сделать все, лишь бы Кросс вышел из своей непробиваемой защиты только для того, чтобы попасть в другую, еще более непробиваемую защиту — даже если она будет заключаться в полном подавлении свободы, воли, собственного мнения и своих мыслей — Дрим готов на все, даже на самое отчаянное, лишь бы все были счастливы — просто Кросс в силу сложного характера этого не оценит. Нежная, смущенная улыбка Кросса выжигает, оставляет на спине Стар Санса следы, и они так болезненно запекаются, что Дрим незаметно морщится — иногда Кросс сам был, как экстази, честное слово — только больше, да и крушился не так легко. Хотя принц бы посмотрел, каким бы был Кросс, перетеревшись в один кальций. — Спасибо, — негромко говорит этот самый объект, проглатывая «Я хотел не этого, но все равно благодарен», после чего подносит стакан к зубам, немного отпивает — его тошнит от такого сладкого тропического вкуса, но он не говорит об этом в слух, боясь обидеть Дрима — и совершенно не чувствует присутствие чего-то потустороннего в лице наркотика — лишь удивляется, почему Дрим смотрит на него с каким-то ожиданием. — Что-то случилось? — невинно интересуется он, слегка склоняет голову на бок, смотрит в своем стиле — зорко, цепко, как в нем и взращивали, но — более мутно — у него не было зрачков в их традиционном понимании, но Дрим прекрасно видет, как подобие зрачков становится заметно шире — и это заставляет его улыбнуться еще более нервозно. — Да нет, все… Все в порядке, — говорит Стар Санс, коротко кивает головой, улыбается — прячет едкую скверну, которая рвется наружу. В какой-то момент, в неком подобии конференц-зала и бара, становится очень жарко — Кросс даже оттягивает толстое горло своей одежды, на миг обнажая кости, — без метки, какой нахал! — привлекая этим внимание Дрима, а потом немного шумно зевает — тело одолевает приятная ломка и усталость, как кажется самому Кроссу — его разморила атмосфера, но на самом деле — по вполне понятным причинам. — Эй, — слышит он, словно в «уши» ваты набил — настолько приглушенно звучит Дрим — Тут стало теплее, не так-ли? — Стар Санс нервно хихикнул, после чего обхватил руку Кросса, ласково потянув за собой — Пошли, пока мы оба не сварились, хорошо? — и вроде нежно, но настойчиво, тянет за собой туда, на холодную улицу. Вне бара довольно холодно, везде темно, а огоньки этого конференц-зала и бара являются единственным источником света на всю округу, однако едва ли Кросс это видит — глаза нещадно слипаются, его сильно трясет, отчего он едва может стоять, будучи в стальных объятиях Дрима, разум куда-то уплывает, а активный снегопад крупных хлопьев заставляет жмуриться — ему начинает казаться, что еще чуть-чуть — и он провалиться в глубокий сон прямо здесь, неловко повиснув на плече Дрима, от которого пахло чем-то теплым, сладким и таким сказочным… — Ты совсем не стоишь на ногах, любимый, — как-бы невзначай замечает хранитель, немного встряхивает охранника — Все в порядке? — Мх… — издает Кросс, морщится, пытается пошевелиться — тело на сигналы из головы не реагирует — Дрим, — он пытается нахмуриться — Дрим… Дрим, что было в том соке? — до него потихоньку доходит, что принесенная ему бурда имела двойное дно. Дрим берет, трагически «поджимает губы», смотрит куда угодно, но не на Кросса — а потом негромко говорит: — Колеса. Вот только монохромный этого не слышит — неловко падает на колени, не разбивая их себе только за счет того, что одет в толстые слои одежки. Когда Кросс проходит в себя, он понимает, что находится в темной комнате для допросов, где не было ничего, кроме, собственно него самого, стула, к которому он был пристегнут — да небольшого окошка почти под потолком, из которого едва пробивался слабый, белый свет — да где он? Сначала скелет горделиво усмехается — он столько раз был в подобных местах, что не выбраться из них, или не стерпеть все то, что для него явно уже заготовили, было бы смешно — а потом на пробу дергается — и понимает, что нет, он тут бессилен. По большей части потому, что из его косточки щиколотки торчал шприц с какой-то мутной дрянью, и это вещество сильно притупляло ощущения, скорость, реакцию — а по меньшей из-за того, что он был не в своих тяжелых одеждах королевской гвардии, а в черных, тонких, простых штанах и смирительной рубахе — из жесткой плотной ткани, немного пожелтевшей в грубых швах, сделаных на машинке — и Кросс, кроме того, что у него впервые так скручены руки, понимает, что к стулу он намертво прижат жесткими кожаными ремнями светло-коричневого оттенка, металлические бляшки которого слабо блестели — и они были так жестко, туго и нещадно затянуты — Кроссу кажется, что он бы так не смог. Память играет грязно — на подкорке разума он помнит события, произошедшие до нынешних, но если анализировать более тщательно — приходит к выводу, что может вспомнить только отдельные фрагменты — Омега Таймлайн, Дрим, подозрительный сок и его двойное дно… Воспоминания звучат подобно выстрелу — резкие, неожиданные, оглушающие — а потом в сознании такая пустота, словно на фоне взорвалась водородная бомба — все произошедшее сейчас кажется до одури нелепым. Судя по всему, в этом месте очень длинные и пустые коридоры — ибо точеная походка Дрима, его вечно начищеные сапожки, каблуками которых можно глаза выдавливать, королевская грация и отсутсвие спешки слышаться из далека — и вроде Кросс даже рад, что он в этом пугающем месте не один, но вот загнанная натура начинает снова загонять себя в узкие черные углы — лишь бы спрятаться от окружающей его действительности — он даже и не знает, рад ли он видеть Дрима сейчас. Когда хранитель входит, он смотрит на Кросса с такой приторной улыбочкой, что уровень сахара в костях монохромного сразу подскакивает — обычно эта еще не торжествующая, но близкая к этому, улыбка предназначалась для тех, кто Дриму проиграл — так какого черта она сейчас посвящена Кроссу, а не другим? — Рад, что ты пришел в себя, — довольно прохладно заявляет он, тихонько прикрывая за собой дверь — толстые, возможно даже с шумоизоляцией и металлом — чтобы стенаний не было слышно. — Какого черта, Дрим? — недовольно интересуется Кросс, щурится, вытягивает шею — Что было в этом соке? Принц сначала молчит, трагически выжидает паузу — а потом, на выдохе, говорит: — Там были наркотики. Не уверен, какие конкретно, но за пилюлевидную форму называют «колеса», — и спокойно пожимает плечами, словно признает далеко не в страшных вещах. — Что?! — восклицает монохромный, раздраженно дёргается — Ты знал?! — Знал, — коротко кивает Дрим — Я тебе больше скажу — это я их туда положил, — и потом, чуть подумав, бросает негромкое, но такое небрежно: — Прости, — словно металлическая монетка упала на холодный бетонный пол в тишине — так что-то обрывается в сознании Кросса. Монохромный скелет кривит лицо в злобе и презрение, ерзает — вот только влияние наркотиков, да очень плотные оковы едва ли потдаются его потугам. — Кросс. Не пытайся, — говорит Дрим, вальяжно подходит к другому скелету, после чего хватает за нижнюю челюсть и задирает голову, внимательно смотря в глаза Кросса — красный и белый, они кажутся раскосыми. — Я вижу, что у тебя ко мне есть вопросы, и, увы, проклятия, не без этого, — медленно, с расстановкой, как строгая учительница, говорит Дрим, блуждая пальцами по костям Кросса — Дай мне начать издалека, — и дождавшись медленного, короткого кивка, продолжает: — Как ты знаешь, у меня и моего брата — Найтмера — не самые простые отношения. Когда-то мы с ним заключили одно перемирие, но он его… Скажем так — нарушил, создав особые… Последствия. Заключили мы перемирие тогда, когда ты еще был… Его работником, — было видно, что Дрим брал, аккуратно подбирал слова, — А нарушение случилось уже тогда, когда ты был уже… Со мной. — И ты думаешь, что это мы могли его спровоцировать? — обреченно хихикает Кросс, позволяя себе обреченно откинуть голову — не думал он, что все зайдет в такое русло. Дрим на это тоже смеется — только звонко, остро, цепляясь за свои плечи, словно бы обнимая — а самого что-то гложило, толкало в грудную клетку — он бы с радостью сейчас вырвал себе все ребра, лишь от нее избавить. — Нет, нет, — успокаивается он, улыбаясь — Едва ли это — настоящая причина, но я ничего не исключаю. Ну так вот… Мне нужна от тебя кое-какая информация. А точнее вся. Все, касательно Найтмера и его планов. Ну и… Желательно, чтобы и что-то личное про него выдал, — Дрим резко хватает Кросса за подбородок, заставляет заглянуть в свои ярко-желтые, источающие чистейший яд, глаза — Скажи честно — насколько вы были близки? Что между вами было? О чем он тебе рассказал? — Дрим… — слабо стонет на это Кросс, отводит взгляд — не верит. Не верит, что это — его Дрим, тот, кто клялся ему в чистой и искренней любви, тот, кто обещал оберегать душу Кросса, клялся, что никогда не допустит тоски и печали… А сейчас Дрим, — его или не его? — шептал, цеплялся за Кросса — он вёл себя ни как герой мировой значимости, ни даже никак Найтмер — он был чем-то хуже, отвратнее, имел скрытую скверну, которая рвалась наружу, а пальцы этой самой скверны сейчас нещадно лапали косточки Кросса, оставляя темные пятна — Кросс знал тьму очень хорошо, знал ее тонкости и разновидности, знал, что прикосновения у тьмы разные — и эти были такие любящие, жаждующие, умоляющие… Когда тьма касалась именно так — она любила искренне, но — зло, рьяно, ее любовь — уничтожала, а близость разрушала, обычно даже расскладывая не по человечески — вместо кровати — сырая жесткая почва, вместо подушек — острые камни и гранитные блоки — Кросс за свою жизнь натыкался на них, падал, нещадно разбивал кости — но вот спать на них он не умел, да и не хотел — в прочем, едва ли тьме его мнение по поводу этого вопроса было так важно — приорететнее перетереть скелета до состояния кальция… Кросс бы очень хотел, чтобы это оказалось или дурным сном, или чей-то злой и не смешной шуткой — но это была правда, это была истина и действительность — а монохромный скелет стал ее заложником. — Что ж, — издает Дрим, убирает руки и чуть отходит от скелета, цыкая и кривясь — Я как понимаю, ты мне ничего не скажешь, — а потом оборачивается, и строго так произносит: — Верно, Кросс? — от этого тона монохромному скелету плохо, что-то в нем скручивается обрывается — охраннику приходится прикусить язык, лишь бы не начать расскаиваться прямо здесь и сейчас. — Мх… Да, — коротко кивает он, уводя глаза куда-то в сторону — сейчас он бы не отказался ослепнуть, лишь бы не видеть осуждения со стороны Дрима — в прочем, а что ему зрение, если он ощущает осуждение костями? — Кросс, — строго говорит Дрим, подходит к монохромному, а потом опускается перед ним на корточки, пытаясь поймать взгляд — Послушай меня и расставь приоритеты правильно. Что Найтмеру твоя преданность, если для него ты отныне — предатель навсегда? С тех самых минут, когда пришел к нему с хотелкой покинуть его. И искупить свое предательство… Все свои предательства — ты сможешь только смертью. Ты это знаешь не хуже меня. Так не лучше ли хоть раз тебе послужить добру, а не злу? Монохромный скелет как-то сильнее сжимается, жмурится (насколько позволяет скелетное тело) — и понимает, что не может, звезды его раздери, он был взрощен с мыслями, что никогда и ничьи тайны разбазаривать нельзя — даже если вы давно не в ладах — и даже под пытками нельзя. Но не будет же Дрим его пытать, верно? Стар Санс смотрит долго, внимательно, хмуро — монохромный прям костями чувствовал, что его и тьма, и скверна, и какая-то кислотная любовь затихли в ожидании, — а потом спокойно спрашивает: — Не будешь говорить? — Ты прекрасно знаешь, что нет, — не без обреченности издает Кросс — а потом, когда между ними образовывается гнетущая тишина, скелету даже кажется, что он оглох — потому что абсолютно все звуки пропали — до тех пор, пока Дрим тяжко не вздыхает, а потом плавно выпрямляется, с пренебрежением отряхивает свои ладони, словно он с Кросса что-то подцепил — и через плечо кидает: — С одной стороны это плохо — но а вообще — Кросс, ты молодец, — сам Кросс не может понять, реально ли он хорош, или это стоит смотреть в фильтре плохого смысла — Никому ничего не говоришь, все держишь в себе, в голове… — хранитель направляется к выхожу из комнаты, а перед тем, как захлопнуть за собой тяжелую дверь — как-бы невзначай бросает: — Только голова — не самое надежное место. По длинному и бесконечному коридору чинно шагал Инк с тяжелым саквояжем на перевес — он был теплого коричневого оттенка, кожанный, с немного потертым металлическими бляшками, которые когда-то были золотые, — да широкой, не естественной улыбкой, которой он бы запугал не подготовленного — всего лишь для храбрости, да чтобы руки не дрожали, он залил в себя немного особой краски — вообще, не стоило бы, но кому какая разница? Особенно, если дело касается Кросса? Не то, чтобы Инк и Кросс прям враждовали, или как-то друг друга сильно ненавидели — но и друзьями они никогда не были, а потому художник шел на это дело с чистой совестью. Он знал о планах Дрима. А как не знать, если это он идею подал? Его идея, а потом и составленный уже совместно с Дримом план, были просты, но — сложны в исполнении с физиологической стороны — да-да, Кросс, конечно, был выносливым, спортивным, все-таки его изначально воспитывали для королевской стражи — но, что они собирались сделать, имело огромную тяжесть и опасность — и монстры после этого практически не выживали. А если и выживали, то навсегда теряли и себя, и свой рассудок, становясь загнанными оболочками — в прочем, это не важно — выжившие все равно жили не долго, хотя они в целом уже не жили — мучительно существовали. То, что должно было случиться, называется «Эктоплазмия» — процесс, при котором монстру пробивали макушку, находили определенные отделы — с воспоминаниями, а потом вытягивали ниточки-нервы, которые и содержали эти самые воспоминания — их можно было просмотреть и вернуть обратно — сама процедура была достаточно безболезненной, но последствия у нее страшные — хорошо, если монстр умирал во время или хотя бы после процедуры, не приходя в себя — если нет, и монстр все-таки выживал, приходил в себя, то его поджидали самые разнообразные букеты проблем с головой, которые потом переходили и на тело. Такое, конечно, должен делать профессионал — а Инк таковым не являлся, никогда эту процедуру не проводил — лишь звездам известно, откуда он про это знал, да и у кого украл саквояж со всеми необходимыми инструментами — тоже. В прочем, одежку он тоже подогнал — нашел в своем огромном и безразмерном шкафу с вещами — и откуда оно там? Также как и вселенную — правда он уже и не помнил, когда и что тут было, да и в чем причина разрушения этой ау — но какая разница, если она идеально подходит для Эктоплазмии? То, что будет здесь происходить — не законное действие, и если народ об этом узнает, то не факт, что смогут принять, смогут понять и простить — даже если узнают обстоятельства — официально Эктоплазмия не запрещена законом, по большей части потому, что с тех пор, как ее открыли, никто этим вопросом не интересовался — но при этом сама процедура возводилась в ранг тех вещей, которые были хуже смерти — а если народ еще и узнает, что это проводилось на парне, который еще и захотел исправиться — то двое из трио Стар Сансов станут врагами номер один для общества — и хорошо, если под раздачу не попадет Блю, который даже не в курсе, на что идут Инк и Дрим — хотя конкретно сейчас идет только Инк — хранитель подойдет позже. Хотя даже при условии, что художник этого никогда раньше не делал, он был абсолютно спокоен, а если точнее — слишком счастлив — краска прибавляла не только смелости, но и кровожадности — но это все никогда не выйдет за пределы этих непробиваемых холодных стен — и никогда не выйдет за пределы этой заброшенной ау — такой же пустой, холодной, она была идеальна для совершения настолько тяжкого преступления. Зайдя в комнату без окон, без звуков, он не без улыбки посмотрел на Кросса — с самой недовольной мордой этот скелет полулежал на подобии стоматологического кресла, будучи плотно сжатый жесткими кожанными ремнями — чтобы не навредить пациенту еще больше, главное его очень крепко зафиксировать — у Кросса было закреплено все тело, кроме шеи и головы — но даже этого ему не хватало, чтобы иметь более полный обзор. — Приветик, Кросс, — произносит Инк, опускает саквояж рядом со своими сапогами — и не может не порадоваться, как испуганно, но с надеждой вздрагивает монохромный скелет — откровенно говоря, как объект любовного обожания Инк Кросса не рассматривал, хотя и был склонен думать, что определенный сексуальный шарм у порабощенного Кросса есть — вот прямо как сейчас — беспомощность всегда красила такого стойкого и непоколебимого охранника, особенно если ему привили иллюзию того, что неизбежное можно избежать. — Инк! — восклицает Кросс, сильнее хмурится, пытается посмотреть на него и явно хочет что-то сказать — но художник пресекает это, довольно ловко затянув на монохромном скелете сначала кляп, а потом уже зафиксировав его шею и голову — так плотно, что он даже дернуться не мог. — Не утруждайся, — судя по голосу, художник улыбается — Я бы не отказался послушать твой чудесный голосок еще, но… — Инк психованно хихикает, опираясь на кресло — Если останешься в живых после процедуры — мы будем говорить с тобою днями на пролет, и какая досада, что течение времени у нас крайне размыто, — и снова так жутко хихикает, что по позвоночнику Кросса пробегает холодок. Что эта чернильница имела ввиду? Но «Эта чернильница» оказывается внимательной — ой, как неловко, а Кросс ведь его считал пустоголовым склерозником - — замечает изменения в лице Кросса, и хихикнув (ой, а это уже раздражает), спрашивает: — Ой, а ты не в курсе? Дрим не говорил? — а потом, выждав минуту, говорит: — Видишь ли… Ты так упорно держишь язык за зубами, что не оставляешь ни нам, ни себе, ничего кроме… А хотя… Ты в курсе, что такое «Эктоплазмия»? — и на этих словах внутри Кросса что-то обрывается, он буквально покрывается инием от ужаса — конечно он в курсе, ну а кто не в курсе? — Вижу, что знаешь, — замечает Инк, заглянув ему в лицо — Ну так вот. Из-за твоего упрямства, ты не оставляешь нам ничего, кроме Эктоплазмии — не переживай, это не больно! — художник открывает саквояж и достает от туда стамеску и молоточек — широкие, металлические, такие тяжелые — после чего подходит к Кроссу и ставит стамеску ему на макушку, плотно прижимая — Я, конечно, не умею, — честно-честно, никогда не делал! — но я постараюсь, чтобы все прошло просто и-де-а-ль-но! — и резко бьет, но его рука, которая сжимала стамеску, неловко соскальзнула, отчего Кросса просто ударило молотком по макушке — и пока у него из глаз брызнули искры, а в «ушах» так противно зазвенело — Инк опять мерзко захихикал. — Ой, извини, — сказал он и снова поставил руку со стамеской — Соскользнула, представляешь? — и ударил второй раз, уже пробив — до Кросса в самый последний момент доходит, что крик и неприятный хруст, а также какая-то особая прохлада внутри головы принадлежали ему — одно из важных требований к Эктоплазмии заключалось в том, чтобы постараться минимализировать количество травм, ведь любая трещинка может послужить причиной необратимых процессов — а Инк ударил слишком сильно и неправильно, отчего в руках у него было две скорлупки — одна была побольше, другая поменьше — чернильница не просто пробила монохромному череп — он ему его попросту расколол! Кросс отключается сразу, не слыша извиняющихся слов Инка: — Ой, извини, я кажется… Того… Повредил тебя. Но не переживай, все заживет! Наверное… Лучше бы ему откинуться прямо во время процедуры, честное слово. Когда Дрим присоединяется к Инку, они, чисто из гигиенических соображений, копаются в сознании Кросса в тонких резиновых перчатках, тщательно перебирая все отделы в его головном мозге, ища нужное — чтобы была точность, им бы хотя бы анатомический справочник, но достать Дриму его не удалось, отчего они и действовали исключительно наугад, по сильному незнанию повреждая все мозговые структуры Кросса — конечно, если он после этого придет в себя, то в настройках откатиться до амебы — но, эй, кого это волнует? Сознание Кросса представилось лабиринтом — длинным, запутаным, каким-то свободным и загнаным одновременно — одновременно просторное и стесненное, фаланги скелетов пробивались и путались в мозговых нитях скелета, рвя микро-нервы — тонкие и незаметные ниточки, принося адскую боль — она была не такой, как физическая — более разрушительная и губительная, она являлась концентрацией чистой боли — такую не терпят, от такой сразу же сходят с ума. А когда Инк и Дрим одновременно неосторожно дернули пальцами, порвав сразу большое количество ниточек-нервов — это что-то спровоцировало в Кроссе, отчего он на миг пришел себя, и с криком мученика дернулся, на инстинкте пытаясь избежать источник боли — после чего сразу же вновь погрузившись в беспамятство. Дрим и Инк от неожиданности вздрогнули, но, когда первый шок сошел — вернулись к своему делу дальше — чем быстрее они найдут то, что им нужно — тем быстрее закончат. Найти нужные воспоминания оказалось не так уж и просто — по большей части потому, что все было заполнено ненужными размышлениями, самокопаниями, да ненавистью — и к себе, и к окружающим, и они заполняли его сознание, подобно вате — вроде бы невесомые, но стелятся и заполняют собой все, это самое все погребая под собой. А самое интересное, что убрать их нельзя — являясь неотъемлемой частью Кросса, их исчезновение — нарушение целостности Кросса, раскол его сознание, а если нарушиться рассудок — начнет крошиться и тело — очень неудобная взаимосвязанная система, а чем сложнее монстр — тем и сознание более запутано. Структура монохромного скелета — рассыхающийся гранит — а его навясчивые мысли, подобно червивому клубку, двигались и копошились в этой черепной коробке — хотя ныне нельзя было сказать, что они прямо-таки копошились, но все еще были подобны гельминтами — а Стар Сансы сейчас в этих гельминтах копались, ворочали их, нещадно разрывали и нарушали, поднимая на поверхность все самое тяжелое и плохое, что успело случится в жизни Кросса — однако едва ли они успели добраться до относительно свежих воспоминаний, которые хоть как-то были связаны с Найтмером. Конкретно это воспоминание едва ли несло в себе хоть какую-то ценность, но что-то Дрима толкало его пересмотреть — как-будто ему надо было убедиться в подлинности одной важной детали. То были воспоминания, как же именно Кросс разорвал все отношения с Найтмером — напряжение и переживания Кросса в тот момент почувствовал и сам Дрим, также как и радость, когда Найтмер практически без слов отпустил Кросса, лишь смотря с презрением — в этот момент монохромный скелет потерял всю свою ценность, как монстр, для Кошмара, став просто неприятным существом и приятелем — но естественно, что мнение брата касательно этих событий перестали волновать всех, как только Кросс, не то под надзором, не то под защитой Дрима, покинули это мрачное царство кошмаров — в тот момент были счастливы все. Все, кроме Найтмера, у которого увели достаточно ценного раба преспешника — но Дрима как-то никогда не волновало мнение брата — а отбирать у него игрушки всегда было весело. Другие воспоминания — маленькие, некоторые — абсолютно крохотные, но такие счастливые — это были воспоминания, касаемые Дрима и тех моментов, которые они провели вместе — теплые, они так хорошо грели душу и сознание, отчего принц не мог не прошерстить и их тоже, прекрасно отдавая себе отчет в том, что если Кросс сохранит и жизнь, и рассудок — его сознание пополниться воспоминаниями и про Дрима, и про Инка — только такими счастливыми уже не будут. Но ради спасения вселенных можно было попасть и в черный список скелета — народ был важнее. Найдя воспоминания про всю шайку Стар Сансов, Дрим не мог не посмеяться над мыслями, которые были посвящены как раз Блу. Свап Санс носил амплуа маленького смешного выскочки, которого каким-то боком вписали в команду тех, кто был на страже порядка — но нельзя было сказать, что даже при том, что Блу всегда с радостью приседал ему на уши, да пытался вызвать «На дуэль», он думал про Блу в исключительно негативном ключе — наоборот, как раз он чувствовал от Свап Санса очень большую силу, которая бы могла и уничтожить мир, и спасти его — главное направить в нужное русло весь потенциал. — Блу бы понравилось, — хмыкнул Инк, на что Дрим согласно кивнул. Когда они находят воспоминания-зацепки — просто нещадно выдирают, доставляя адскую боль — но в этот раз Кросс просто бессильно дергается, словно бы тело слишком было истощено для реагирования на это — оно, может быть, и лучше, чем более бурная редакция. Больно и холодно. Ну по поводу боли ещё понятно. Но отчего так мороз грызет, если кости не так восприимчивы к температуре? В прочем, Кроссу не впервое тонуть в океане боли — только впервые оно такое холодное, что монохромный даже не знает, что будет менее жестоко — падение температуры из-за переохлаждения или статус утопленника? В прочем, Кроссу бы до этого дожить, ибо в обозримом будущем, он сдохнет скорее всего из-за боли или истощения — определенно, но это более благородная смерть для королевского стража, пусть даже и бывшего — пусть даже и от того, кого ты любил. Хотя… Все равно печально. Скрепить разломанный череп — та еще головоломка, а единственные для этого инструменты — лекарства и бинты — магией нельзя, она может только опалить. А лекарства — жидкие, пахучие-пахучие, тонкая душевная натура Дрима недовольствует — Инку в этом плане легче, он всегда работает с разнообразнейшими красящими веществами, а многие из них имеют не самые приятные запахи, так что едва ли он их замечает — лишь жалуется, что слишком жидкие, но благо, что бинты к ним липнул, так что туго перевязь Кроссу черепушку было уже не так сложно — но этот мерзкий запах настолько надолго, похоже, въелся, что Дрим себе обещает — потом отмоет Кросса в самых разнообразнейших цветочных настоях и маслах, лишь бы от него так сильно лекарствами перестало вонять. — И что теперь? — спрашивает Дрим, слишком внимательно заглядывая в пустые глазницы — словно сомневался, что Кросс правда в глубоком беспамятстве. — А ничего, — Инк спокойно пожимает плечами, даже не силясь испытать беспокойство — едва ли Кросс мог вызвать у него хоть что-то — не тот монстр — Теперь здесь только ждать и… Надеяться? — художник мерзотно так захихикал, после чего обхватил подбородок стража и покрутил туда-сюда — Да и его бы в более теплое помещение, а то замерзнет еще. Пусть и не сразу, но Дрим возвращается с Кроссом в Омега Таймлайн, а потом снимает им квартирку в самом тихом и недоступном там месте, которое, правда, найти было сложно — ибо этот таймлайн был рассчитан на то, чтобы здесь были шум, радость и веселье — а не караул полумертвого скелета, которого ему не удалось скрыть от чужих глаз — да и как это скрыть, если сама новость Плохой парень, который решил исправиться, пропал без вести разлетелась достаточно быстро? Вот именно — никак, отчего Дриму пришлось срочно на ходу сочинять легенду, мол, это Найтмер его так покалечил за благие намерения — вот бы еще потом Кросса в этом убедить. Хотя сначала с ним было проблемно только в том плане, что надо было постоянно следить за показателями здоровья — но постоянное повышенное внимание и жалость в сторону Кросса сильно раздрожали, отчего Дрим достаточно скоро понял — нет, это место им не подходит, да и не такое оно уж и надежное. Были надежнее. И всезагребущие щупальца Найтмера туда уж точно не дотянутся. Сложно было сказать, когда Кросс точно пришел в себя — границы времени сильно размыты, да и сам скелет много раз приходил в себя на несколько секунд, после чего снова «затихал» — и все это было на глазах Дрима, который, увы, едва ли мог ему сейчас как-то помочь — те процессы, которые отныне корежат тело Кросса, едва ли поддавались контролю — ну ничего, если саму Эктоплазмию он уже пережил, то и их как-то переживет. И реально пережил, в какой-то момент полностью придя в себя — правда он настолько туго соображал, что даже и не сразу понял, что Дрим ему что-то там мурчал — а о том, что он и вовсе в смирительной рубашке, понял только тогда, когда Дрим притянул его к себе. Язык (а был ли он у него вообще?) словно опух и запал куда-то в костяное подобие глотки), глаза как-бы «моргали», то загораяясь, то затухая, а все цвета словно потерялись — отдельные фрагменты лишь были подсвечены черным, в то время как все другие — просто размытые и серые. Он был и не был одновременно — словно парил, но неподвижно завис в радостных тисках другого скелета — вот только голова, которая словно была разбита на отдельные фрагменты, отказывалась приходить в себя окончательно — не бодрили даже пахучие лекарства, заботливо втертые в голову, да дикая мигрень и тошнота — если приходить в себя так болезненно, то не лучше навсегда впасть в глубокое беспамятство? Тем более после… Тем более, если приходишь в себя после Эктоплазмии, шансы после которой выжить, пусть и с потерями в теле и рассудке, едва ли не равны нулю — даже Найтмер оставляет больше шансов — но не Эктоплазмия, суть которой — расколоть тебя, подобно ореху. Кросс никогда не был любителем поспать — да и зачем, если этот физиологический процесс кроме того, что был ему не нужен, лишь отнимал много времени? Но именно сейчас, его единственными желаниями были, чтобы Дрим, наконец, заткнулся, а то его радостное щебетание только спонсировало мигрень, да наконец дали спокойно поспать — сложно сказать, был, да и если был, то насколько, сон сейчас полезен — но черепушка так болела, словно была расколота, да и этот запах… Воняло лекарствами для срастания костей. — Дрим, — издает Кросс, морщится, а потом грубовато от него отталкивается, морщась и хмурясь — рубашка для усмерения особо активных психов была такая неудобная — Пожалуйста, будь добр, заткнись. Хотя нет, лучше обьясни мне, какого черта? — Что именно тебя интересует, любовь моя? — спрашивает Дрим, да еще и так сладко, что Кросса едва не рвет его же языком. — Все и сразу, — бросает монохромный, чуть отползает — Начнем с простого — какого черта я… Связан? — Кросс не был уверен, правильно ли это употреблять по отношению к смирительной рубашке — И где мы? — Мы в Омега Таймлайне. А что касаемое твоего… Нового образа — это всего лишь в качестве безопасности. Ну, знаешь… Чтобы ты не покалечил ни себя, ни других, ни уж тем более меня, — Дрим спокойно пожал плечами, прямо-таки выжигая эктоплазмику глаза — слепота сейчас не казалась плохой перспективой. — Предположим, — кивнул Кросс, презрительно кривясь — Какого черта эта чернильница пробила мне череп? — Я попросил, потому что ты молчал, — и все это произносилось с таким спокойствием, что монохромному становилось еще хуже — Если бы ты изначально все сказал, то не было бы того, что… Произошло. Ах, и по поводу произошедшего тоже, — скелет легко потянулся, и схватив Кросса за ремешок на груди, притянул к своей груди, плотно прижав к себе, после чего зашипел прямо в «ухо», жестко и больно стискивая: — Значит так, для других — это все на тебя обрушил Найтмер, ясно? — в его голосе так и сквозила желчь, под которой плавились кости — В противном же случаи, твой череп будет срастаться еще дольше! — и потом легко отталкивает от себя, заваливая на спину — и все с милой улыбочкой… — В смысле — срастаться?.. — нелепо спрашивает Кросс, ерзает, путаясь в рубахе и постельном белье. — Оу, а ты еще не понял? Инк тебе череп пробил… Точнее, кхм, расколол макушку на две отдельные скорлупки — но ты не переживай, оно все срастется! По поводу шрамов можешь не переживать, даже если они и останутся, то ты их не заметишь! — как раз шрамы сейчас были наименьшей головной болью монохромного скелета — информация о том, что произошло с его черепом, пугало больше — От тебя только требуется сильно головой не мотать, да повязку не трогать — а я уже позабочусь о максимальном заживлении! Мне удалось найти наиболее хорошие лекарства, чтобы все поскорее и по эффективнее срослось! — да уж, оптимизму Дрима сейчас можно было только позавидовать — а вот Кросс хотел схватиться за голову от полученной информации. Тем временем Стар Санс спохвататился: — Ох, точно-точно! Лекарства! — он резко вскочил и подошел к тумбочке, начав в ней что-то искать — Кросс, тебе надо пропить курс витаминов и лекарств, чтобы ничего не болело! Иронично, но кости и голова от этих слов затрещали сильнее. Когда Кросс однажды вечером находит в квартире зеркало, стоит — и долго смотрит на отражение, словно сомневается, что видит именно себя — если бы ему какое-то время назад сказали, что он станет тем, чем станет — не поверил, да злобно бы рассмеялся — однако сейчас над ним злобно смеялись все вокруг — но только за спиной, в лицо лишь едко жалея — Кросс поразился бы, если мог. Но он не мог — сейчас он ничего не мог. Руки, тело, разум ему давно уже не принадлежали — Дрим их сковал, а лекарства удерживали в уезде, разрушали, но — скрепляли. Это была зависимость — зависимость от того, чем его пичкал Дрим, всегда щебеча, что еще чуть-чуть — и Кроссу станет легче и лучше, и все срастется, и все они будут счастливы. Вот только легче уже не будет — и скелет знал это наверняка — причем дело было не в лекарственной зависимости, нет, она не причем, хотя и от нее избавиться — та еще головоломка, — дело было в Дриме, и то, как Кросс был от него зависим — принц от себя никогда теперь уже не отпустит, а лекарства, да влияние на «людские» умы лишь укрепит его власть — и Кросс теперь — ничто, лишь незаметная песчинка в этом океане ощущений — он стал лишь тенью своего былого величия… И в отражение, пусть, не тень — но и не былой Кросс, величие которого будут помнить всё — и, возможно, считаться с этим. Если бы он задолго до этих событий оброс кожей и плотью, то сейчас был бы страшно исхудавшим, бледным, с опухшей рожей и мутными глазами, мешки под которыми явно были бы до почек, которые тоже однажды пошли в отказ из-за количество всякой лекарственной дряни — а точно ли это лекарство, а не наркотики? Или же, быть может, то есть медицинские наркотики? Из зеркала на Кросса смотрели несчастные глаза, которые хмурились, да выказывали злость и недовольство очень слабо, словно бы на показ и не хотя — классный глаз налился кислотой, стал таким ярким-ярким, что раздражает, в то время как белый глаз стал практически бесцветным, растеряв большую часть белого пигмента — физиология сильно шалит. В прочем, шалит она не только с расцветкой глаз — но и с качеством зрения тоже — слабое и сверхчувствительное, у Кросса были основания подозревать у себя развивающуюся светобоязнь, хотя контакта со светом он старается избегать — как и контакта со всеми тоже. В прочем, особенно он начал бояться прикосновений — они словно обжигали, доставляя боль — конечно, ее не было, но психология, а заодно и Инк с Дримом, решили свести Кросса с ума — а без прикосновений сейчас он не мог, ибо развязывать Дрим его не был намерен — не сейчас, это уж точно. Когда-то прикосновения ему были нужны, как воздух, особенно от Дрима — настолько он стал зависим от этого эгоистичного комочка света. Но после того, что произошло, после… После того, что Инк и Дрим запустили пальцы в его мозговую массу, разворошили все и вся, подняли на поверхность самое плохое, что было в его сознании, нарушили и разрушили важные системы — у Кросса появился дикий страх прикосновений, чего отродясь не было — отчего-то выработался рефлекс, что если тянут к нему конечности, хотят потрогать — хотят причинить дикую боль, хотят залезть в голову и снова начать рвать нервы-ниточки — это же так весело, заставлять Кросса мучиться, ха-ха! Да и, спасибо Дриму, ему сковали руки без права вырваться из плена жесткой ткани — тем более проблем не возникнет! Лекарства стимулировали не /с/только спасения, но прежде всего — мучительный страх. Некогда прекрасный королевских страж, неоднозначная репутация которого тянулась за ним шлейфом, бывшая его оберегом канал в небытие, и сейчас его место занимала лишь тень былого величия, да сумашедший, который отчего-то так был похож лицом… А Дрим и другие заметили подмену — но предпочли сделать вид, что все в порядке — словно Кросс все еще был Кроссом, а не… Гребанным эктоплазмиком. Однажды, когда Дрим все-таки развязал Кроссу руки, он, бесцельно бродя по жилому комплексу, наткнулся на Эррора. Причем наткнулся в прямом смысле, ибо медленно брел, смотря на свои руки, которых не видел из-за плотной ткани в четыре метра, пытаясь уловить поток собственных мыслей, пока не врезался в кого-то. — Смотри, куда пре... О, Кросс, привет! — раздался над скелетом сначала злой, а потом и вполне ехидный голос, после которого монохромный, наконец, решился поднять взгляд — и, откровенно говоря, выпал в осадок, увидев над собой глюка. Радоваться или огорчаться? — Эм… Привет? — неловко издает бывший страж, сразу отводя взгляд куда-то в сторону — меньше всего ему хотелось, чтобы кто-то из тех, с кем он был пусть не тесно, но знаком, видели его таким — замученным, несчастным, с запашком пахучих лекарств и в одежке особо буйных психов — но, на удивление, вместо насмешки, он уловил пусть и злобную, но жалость: — Это Инк по тебе так прошелся, да? — Эррор усмехнулся, но без радости — Ублюдочный художник. Кросс поспешил раскрыть рот, но практически сразу его захлопнул — Эррор жестом приказал заткнуться, после чего продолжил: — Не надо. Я знаю, что это не Найтмер. Хотя эта дурацкая легенда не такая уж и дурацкая, да? — глюк засмеялся, резанув по слуху — Ублюдки не хотят, чтобы легенда об их альтруизме лопнула, как воздушный шарик. Кросс слушал все это, невольно раскрывая челюсть от удивления — откуда он об этом знал? В прочем, Эррор ему и на этот вопрос ответил: — У меня свои каналы связи, Кросс. Я обо всем в курсе, — и спокойно пожимает плечами, выглядя каким-то слишком… Расслабленным, довольным? В чем причина? Видимо, сегодня у глюка был очень хороший день — а еще, будучи объединёнными сейчас ненавистью к Инку, он сказал: — Чернильница сегодня сцепился с кем-то из шайки Найтмера, и ему всыпали по первое число. Он сейчас внизу, раны зализывает. Конечно, Кроссу бы спросить, откуда Эррор знает о том, кто на самом деле провел ему Эктоплазмию, да и в целом задаться вопросом, какого черта глюк здесь спокойно разгуливает — но ноги Кросса сразу же понести его туда, вниз — даже не обратив внимание на хихиканье Эррора. Глюк не обманул, художник действительно нашелся внизу — сидел на самом видном место, весь какой-то поцоканный, смятый, да в компании разнообразнейших красок — на миг Кросс затрусил к нему подходить, но, когда чувство несправедливости начало накатывать — нахмурился и бесшумно опустился рядом, гордо подперев рукой в длинном рукаве подбородок — пытался выглядеть лучше, чем есть. — Ну привет, Инк, — недовольно говорит он, насладившись, как художник вздрогнул. Повернувшись к тому, кто нарушил его покой, чернильница сразу улыбнулась той улыбкой, от которой у монохромного все похолодело — так улыбались психи, дагнавшие жертву. — Ох, привет! Мы так давно не виделись, ха-ха! А ты… Неплохо сохранился, — сразу же затараторил Инк. — Жаль о тебе такого же сказать не могу, — едко заметил монохромный, отчего-то осмелев — возможно корки мозга Кросса осознали, что сейчас, когда вокруг — полно свидетелей, художник не позволит себе на него напасть — это сразу же ударит по его репутации, которую Эррор и так яростно пытался расшатать. Инк сначала промолчал, но потом — едко и кисло так захихикал и сказал: — А ты как не умел делать комплименты, так и до сих пор — не научился… Кросс. Когда эктоплазмик однажды просыпается не в небольшой кровате съемной квартиры, а в огромной и раскошной постели, окружённый еще и балдахином из газовой жёлтой ткани — он из тяжелого сна вырывается мгновенно, словно его холодной водой окатили — ну и кто похитил его на этот раз, а самое главное — куда? Хотя это похищение было даже… Приятным? Ну, в том плане, что он лежал в постели, которая была застелена дорогими шелковыми тканями, от них несло чем-то легким, цветочным, а от внешнего мира его спасал этот балдахин. Сев на кровати, Кросс вдруг осознал, что был полностью голым… Неожиданно кто-то появился около тканевого навеса, а потом проник под него — это было очень неожиданное появление Дрима. — Ты уже проснулся? — ласково спросил принц, на что получил короткий кивок головы — Это хорошо. — Где я? — в лоб спрашивает Кросс, чуть хмурится, пряча глаза куда-то в руки — меньше всего ему сейчас хотелось смотреть Дриму в лицо, в гипнотизирующие глаза… — Ты в моем замке, — честно отвечает создатель — О нем знает только Инк… Ну и, собственно, теперь ты. Он находит в Эфире, а потому — не доступен для Найтмера или других. — В Эфире?! — восклицает Кросс. — Все верно, — кивает другой скелет — И кстати, мне надо тебе кое-что показать, — а потом достает из кармана ларец. Он был сделан из самого красивого хрусталя с гранями, а его верхушка была украшена золотом и драгоценными камнями — вроде безделушка, но такая… Роскошная, королевская — прямо в стиле Дрима. Принц же в это время открыл ларец, и схватив какой-то сверкающий фиолетовый сгусток энергии, достал его — и внутри Кросса что-то оборвалось. Дрим снимал его душу. — Это?.. — слабо издал монохромный скелет, оборвав себя. — Да, — принц едко улыбнулся — Все верно. Видишь ли, я тут подумал — я не хочу тебя отпускать, но ты же можешь сбежать. Так что же мне сделать? Вот Инк и подсказал мне изъять у тебя душу — чтобы уж наверняка. Понятно, эта чернильница у них — главный генератор всех «шикарных» идей в отношении Кросса. Монохромному скелету внезапно стало так смешно, хотя ничего такого весёлого сейчас не было — быть может, это защитный механизм организма на всю обсурдность ситуации? Причем настолько смешно, что он хрипло засмеялся. — И с чего ты решил, что даже с отсутвием души, я не сбегу? — спросил он, после чего коснулся макушки — бинты он уже давно не носил, ибо кости срослись, но вот тонкие шрамы — остались — и теперь были уже навсегда — но страшнее были не они, а то, от чего они были. — А с того, — торжественно объявляет Дрим, после чего жестко стискивает душу, словно она была резиновым антистрессом — Кросса прям скручивает боль, он на миг забывает, как дышать — Да, ты действительно можешь уйти — но на сколько далеко и надолго, если основной твой орган жизнеобеспечения — в моих руках? — он разжимает конечность, после чего начинает прямо-таки любовно массировать подобие сердца — и Кросс сразу же оказывается на лопатках, выгибается, практически мурлычет — настолько хороши эти мучительные действия… От Дрима это не утаивается — от него, похоже, вообще уже ничего нельзя утаить — и он хмыкает, смотря на Кросса злым, но возбужденным взглядом — а потом говорит: — Знаешь, Кросс… Говорят, душа у монстров — самая сильная как и болевая, так и эрогенная зона, — он говорит зло и загадочно, с опасной улыбочкой, после чего подносит душу к зубам, выпускает матерелиозовавшийся язык — и мучительно медленно, самым его кончиком проводил по твердой оболочке души Кросса, срывает с него высокий, далеко не гордый крик — монохромный скелет бьется в приятной агонии, по телу словно гуляла лава — и это так хорошо, и так, черт подери, плохо… Сначала его пробивает острая боль, в ушах звенит чей-то нелестный крик — Кросс резко вскидывает голову и с ужасом обнаруживает, что Дрим проник одним пальцем в его душу, пробив защитную оболочку, уперевшись пальцем в сверхчувствительную сердцевину — скелет не знает, с чем сравнить эту боль, которая, в прочем, приносила огромное удовольствие. С каких это пор Кросс стал мазохистом? — Ты здесь такой теплый и нежный, Кросси, — практически любовно шепчет Дрим, обдавая своим дыханием несчастный пробитый орган — Признайся, ты ведь этим наслаждаешься, не так ли? — палец резковато дергается, а эктоплазмик зажимает себе рот ладонью — лишь бы не закричать — Как думаете, если я вставлю в твою душу член, ты сойдешь с ума окончательно? Перейдешь ли рубеж, откуда уже не возвращаются? Попрощаешься ли с рассудком окончательно? — Нет-нет-нет, — умоляюще шипит в самые кости Кросс, всхлипывает, размазывает слезы по щекам, в то время как его восхитительно трясет — Дрим, пожалуйста, не надо! — Почему же, Кросси? — нежно шепчет принц, любовно массируя края образовавшейся дырочки, потирая и поглаживая изнутри — монохромный скелет даже не понимает, что от перенапряжения у него по позвоночнику текут капельки пота. — Хватит… Пожалуйста! Ох, звезды, я же сойду с ума! — словно в бреду стонет скелет, залымывает руки, шипит проклятия и молитвы — но едва ли его сейчас кто-то, кроме Дрима и станет, слышит — а способны ли другие в принципе когда-нибудь услышать Кросса снова? — Ну так и сходи, твой поезд сумашествия скоро сойдет на конечной остановке! — издевается Дрим, после чего проникает толстым, слишком широким, языком в отверстие, нещадно расширяет — монохромный скелет отчаянно кричит, молит, это — самая страшная пытка в его жизни, а палач особенно глух к мольбам — а как только чувствует, что язык исчезает, практически сразу же заменяясь пусть и не вот тебе длинным, но очень толстым членом — Кросс без сил падает себе на плечо, глухо ноет, смотрит пустыми глазницами куда-то в стену, покрытую издевательски-блестящими обоями… Дрим орудует быстро, легко, плавно — явно упивается своей властью, жестко облепливая душу поверх пальцами — с «губ» Кросса уже срывается лишь сиплый хрип — настолько сильно он устал, до того измотан этой болью, буквально изрезан ей, отчего не реагирует ни на что — ни на едкие замечания по поводу своей персоны, ни на боль — сейчас она просто пульпировала по всему телу, став исходной частью Кросса. Это самая страшная и болезненная пытка, а ее последствия слишком, слишком разрушительны — и что-то в Кроссе все-таки нещадно обрывается, приносит эдакое успокоение — просто одна из самых страшных и итоговых фаз сумасшествия.