«Sillage»

      В Серебряном Саду Ририфин сливается с природой.       Легкий ветер ласково шепчет колыбельную, грязь от чернил комками скатывается по запястьям, сигилы стираются под давлением капель.       Вода забирает с собой его непрошенные истерики, смывает прошлое, гематомы и рубцы у локтей, преподносит настоящее и хорошего благодетеля в лице Волшебника Иллюзий.       В один день, ему говорят советники, ты обретешь самостоятельность. Вылетишь из гнезда о Мудрейшего и сможешь открыть свое ателье.       Ририфин с кроткой улыбкой поправляет: это невозможно. Не после всего пережитого.       Он с тихой завистью поглядывает на величественные колпаки, горящие глаза у юных дарований, на озорство и их первые шаги в волшебстве, на Серебряное Древо, что способно осесть, где ему захочется.       В свое время Ририфин и этого не мог себе позволить. Уже не говоря о свободном странствии, мастерстве придуманных сигилов, самостоятельной жизни.       Взгляд тускнеет, кости ломает, душа остывает. Вспоминать противно.       Белдарут накидывает сочувствия, бросает взгляды косые, касается макушки с нежностью и осторожностью, по-отцовски треплет, просит не оглядываться назад и жить дальше.       С каждым приходом сюда, взбираясь по ветвям Древа, все тяжелее верить в лучшее.       Ририфин тоскует по пылкому взгляду младшей сестры, по выкованным кристаллам, по мерцанию и блеску от тонких лент, по крепким объятиям, по ее настойчивости и по причудливой детской речи.       Дом, сдавших добровольно монстру родственников и период обучения он мечтал забыть, как страшный сон.       Годы проходили, шрамы нутро не покидали.       Риче своими руками лепит чудо, накладывает магию, какую пожелает, ее не стесняют границы, порицания от взрослых, она стремительно бежит покорять вершины.       Ее кристаллы ослепляют, аж в глазах рябит, зато позже окно-вратами приглашает в морское дно солнечные лучи. Его сестричка красит Лекторий в радугу, завлекает детей за собой, дважды проходит второе испытание на Волшебника.       Как старший брат, Ририфин гордится ее успехами. Счастлив ее отстаиванием своих прав и сигилов.       Как человек, что еле сбежал на последнем году из-под опеки старшего мага, — тот пресекал любые творческие шаги младшей, грел подле себя старшего, зарывался пальцами в ломкие волосы, не отпускал от себя ни на шаг, — он не может подойти к ней, обнять, показать свою поддержку.       Не способен вымолвить и слова — спазм окутывает, как при сигиле отмотки.       С людьми не пересекается — остерегается контактов, дергается от пристальных взглядов, прячется в тени старшего Волшебника, под мантией, в кронах Серебряного Древа.       — Вы оба скрыты вдали от посторонних лиц, — мысли Белдарута блуждают по Саду, неосязаемы, как его магия, останавливаются напротив его сгорбленной у песка фигуры.       Мудрейший придерживает его косу копытом Буйвола, цокает без осуждения, кладет в трясущиеся после приступа тошноты ладони платок — пахнет целебными травами и молоком, отрезвляет.       — Ты ведь понимаешь, что рано или поздно встретишься с ней? — и без контекста доходит до Ририфина. Остановить АРП, правда, не выходит — лекарство осталось в покоях, добираться от силы полчаса. — Избегать больше не получится.       Прислоняется к Древу судорожно, плечи сжаты, прохладная гладь воды, согревающая ступни, не умиротворяет.       Волшебник прав во всем, но с решением не подталкивает — словами больно задевает струны души.       Простить себя не выходит, идти на поводу у эмоций, сорваться и побежать к сестре вымаливать прощение — боится.       Отвернуться на первом испытании умудрился, а как повернуть все вспять без запретных сигилов, не догадывается.       Сковывает стыд перед сестрой, как побороть — не знает до сих пор.       Белдарут вздыхает тяжко, бремя тащит свое и чужое, Древу приказывает поместить страдальца на колени больные, по-старчески кряхтит и обретает серьезность в голосе.       Губы дергаются, стиснуты и плывут по лицу, крепкие длани укачивают, как ребенка в люльке, его.       — Все прошло, Ририфин, все закончилось. Все давно кануло в лету, она поймет, она не держит на тебя зла. Ты, конкретно ты, ни в чем не виноват.       Глаза, вопреки искусанным до крови губам, мокнут от одного лишь упоминания о сестре.       «Если бы все было так просто, как вы толкуете, о Мудрейший».       Следы прошлого стерлись, синяки ушли, обучение давно подошло к концу.       Чужие касания, что впитались под кожу и не оттирались вехоткой, сломленная оболочка и душа юного волшебника по-прежнему тяготели в настоящем.